ЗА МОЛОКОМ
Мы с моей бабушкой Цилей встаем ранним утром,
берем два бидона и идем за молоком.
Очередь на квартал. Снег кругом - как пудра,
нет никаких несчастий, ветер поет за углом.
Очередь движется медленно. Разговоры и перекуры.
Чужая старуха рассказывает о былом,
у замечательной девочки золотистые кудри,
очередь напоминает застывший на месте паром.
В очереди учетчики, бывшие налетчики,
парикмахеры, гимнастки, участковые врачи.
Возможно, инженеры, боксеры и летчики,
две мои одноклассницы, жующие калачи.
Очередь обсыпает снежная манна,
мне восемь лет и себе я кажусь большим пацаном.
Ковшом проворно работает молочница тетя Маня.
Бабушка моя вздыхает, но я не знаю о чем?
Вот и в наши бидоны молоко льется и льется,
льется и льется, как водопад.
На небе появляется зимнее солнце,
каждый его лучик бьет в набат.
Мы с бабушкой не устали. Бидоны несем осторожно,
и мне кажется, что отныне жизнь будет, как молоко.
И ничего не сложно, и все перепробовать можно,
и недаром дышится неимоверно легко.
Через два года я напишу стихотворение -
огромное, как город, загадочное, как темный лес,
и будет молоко литься в бидоны, как вдохновение,
доброе и доверчивое, словно хорошая весть.
ПЕСЕНКА О ЛЕТНЕЙ ОДЕССЕ
Выводит мелодию лето -
она из зеленого цвета,
легка, как полет мотылька,
текучая, словно река.
Она - как набросок к картине,
где горестей нет никаких,
где только арбузы и дыни,
нам всем невозможно без них.
Ты даришь мне гроздь винограда
и не доверяешь слезам,
и утром поешь, что не надо
отныне печалиться нам.
Бредем мы с тобою по лету,
по только зеленому цвету.
Бредем по поляне лесной,
бредем по прохладе ночной.
В Одессе роскошное лето
без сплетен, тревог и обид.
И море вновь перед рассветом,
как лодка, по суше скользит.
*
Вся Одесса плывет, паруса развевая тугие,
и каюты, как улочки, полнятся смехом под утро,
и последние звезды-искринки искрят, а ее мостовые -
капитанские мостики, сделанные из перламутра.
Мы Одессой пройдемся, вдыхая осеннюю свежесть,
но покажется снова: с тобою купаемся в море,
сохраняя друг к другу щемящую детскую нежность
и возвышенность чувств, как в старинном парижском соборе.
ОДЕССКИЕ ЕВРЕЙКИ
Я одесским еврейкам всегда поклонялся, как мог,
забывая при этом, что мир изначально жесток.
Их красою восточной готов любоваться доныне,
ведь прекрасны они, словно в греческих мифах богини.
И мудры, и печальны, но в меру, насмешливы очень,
словно пылкий любовник их позднею ночью щекочет.
Позабыв все печали свои, все обиды, тревоги
я часами могу слушать длинные их монологи
о себе, о судьбе, о борще, о соседках, всегда невезучих,
и о том, что они любят солнце и хмурые тучи.
Как они хороши - за беседой то с пивом, то с чаем
(я без их разговоров порою в Париже скучаю).
Как задорны они и увертливы часто, как змейки.
Хорошо, что в Одессе еще существуют еврейки.
Вот проходят они, не желая восторгов и славы,
как платаны весною, загадочны и величавы.
Так ходили, наверное, в древности только царицы.
Как чудесны их руки и как удивительны лица!
*
Когда Одессу покидал Сатир,
перевернулся вдруг привычный мир,
заплакали платаны, как котята,
блеск Оперного лампочкой погас,
не связывала души больше страсть,
но женщина была не виновата.
По улицам ночным автобус плыл,
и грустный ангел в небесах парил,
и звезды пригорюнились внезапно.
Была Одесса в ночь погружена.
Сатир тогда подумал, что она,
как юная невеста, будет завтра.
Он вспоминал прогулки под луной,
метели пенье, августовский зной,
Привоз, ларьки и золотое пиво,
текущее рекой по мостовой.
В Одессе жизнь текла неторопливо,
а что теперь - сражения с судьбой.