В глазах любовь, а в жестах – нетерпенье,
Немые сцены из больного детства,
Года менялись и менялись роли:
В движеньях жесть, а в образе печаль.
Казалось бы, ну вот оно, везенье,
Сидит на стуле рядом по соседству,
Но сводит мышцы и глаза от боли
Краснеют, от тоски, и очень жаль,
Что всё проходит, тает снег и время
Неумолимо движется к цейтноту,
А там, на горизонте, аппликаций
Нет никаких, лишь истина, и мир
Натянет вожжи и натянет стремя,
И не возьмёт церковный мальчик ноту,
И эта фальшь сорвёт себе оваций,
А ты – давно задвинутый кумир.
На антресолях все твои сюжеты
Пылятся, предаваясь забыванью,
Там, где мечта твоя давно усохла
До запаха нестиранных гардин,
Пылятся там и осени, и лето,
Давно что утонуло, и желанья
С ним утонули в памяти, и мохом
Покрылись облака, и нафталин
Не сохраняет образы и вечность
Проела моль, незримая соседка:
Истоптаны последние штиблеты,
Их не подбить, сапожник - выходной.
Витает в тишине других беспечность,
Они не знают, обломилась ветка,
И птица счастья – это ль не примета,
Так разжирела прошлою весной.
А в ресторанах блюда несъедобны,
А что тебе? Все рестораны в прошлом,
Вокзалы переполнены, вагоны
Везут людей неведомо куда,
А ты сидишь на стуле – неудобно,
А за окном метёт судьбы пороша,
Снуют вокруг невидимые гномы,
Из крана каплет грязная вода…
И ты считаешь эти капли, словно
Кукует непорочная кукушка,
Не вызвать, слесарь пьян от вожделений,
А рядом там, на стуле, маета,
Везение всё пропито условно,
И полысела от забот макушка...
А честность затерялась средь сомнений,
Но рядом, здесь, последняя верста.
Нет сил её пройти неповторимо,
Нет радости от быта и уюта,
Решётки поржавели и на окнах
То ль капли, то ли Божия слеза,
Жаль жизнь, она крадётся дальше мимо
Тебя и непорочного приюта,
Твоя судьба разлезлась на волокна,
И отказали вовсе тормоза…