***
На окраине жизни и горести
мы вдвоём незаметно идём,
не сбавляя замедленной скорости,
то под солнышком, то под дождём.
Метя дни то боями, то сбоями,
ни на миг не разняли руки
в этом мире, где рядом с тобою я
выживаю всему вопреки.
И признаться не стыдно, что смолоду
за твоим я скрывалась плечом,
под крылом укрываясь от холода,
обвивая тебя как плющом.
Не страдая сердечною засухой,
не меняя его на рубли,
прожила я все годы за пазухой
не у Господа, а у любви.
***
Мы в опале божьей этим летом,
в небесах горит звезда Полынь.
Холодно тебе под новым пледом,
несмотря что за окном теплынь.
Я иду на свет в конце тоннеля,
факелом отпугивая смерть.
Все слова из пуха и фланели,
чтобы твои рёбрышки согреть.
С болью вижу, как слабеет завязь,
нашу жизнь из ложечки кормлю.
Как я глубоко тебя касаюсь,
как же я до дна тебя люблю.
***
Татьяной была или Ольгой,
весёлой и грустной, любой,
Ассоль, Пенелопою, Сольвейг,
хозяйкой твоей и рабой.
Любовь заслоняя от ветра,
как пламя дрожащей свечи,
Русалочкой буду и Гердой,
твоей Маргаритой в ночи.
Пусть буду неглавной, бесславной,
растаявшей в розовом сне,
лишь только б не быть Ярославной,
рыдавшей на градской стене.
***
Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.
Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари,
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход — изнутри.
Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,
когда все маски и личины
оскал покажут бытия -
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.
Но даже там где нет надежды -
моя любовь тебя спасёт.
Где утешенье безутешно -
она одна осилит всё.
***
Замки — на песке, храмы — на крови,
ну а мы стоим на одной любви,
держимся пока как на волоске,
теплимся свечой, жилкой на виске,
бьёмся как об лёд, стали ей жильём,
ибо мы вдвоём однова живём.
***
В этом мире все мы гости,
словно дети в чаще.
Жизнь разбрасывает кости
поздно приходящим.
Грустно дни свои итожу,
горести да беды.
Брось и мне крупинку, Боже,
с барского обеда.
Я и на небесном корме
продержусь, поверьте.
Стану, стану костью в горле
у голодной смерти.
***
Незаметна стороннему глазу,
я по жизни иду налегке
за волшебно звучащею фразой,
что маячит ещё вдалеке.
Начинается новой главою
день в косую линейку дождя.
Зеленеет и дышит живое,
о своём на ветру шелестя.
Чтоб мотив тот подхватывал всякий,
напевая его при ходьбе...
А когда моя муза иссякнет,
то я буду молчать о тебе.
***
Жизнь протекает в неизвестности
и в песни претворяет сны.
Но вечно у родной словесности
я на скамейке запасных.
И всё же лучше буду в падчерицах
искать подснежников зимой,
чем угождением запачкаться
и изменить себе самой.
Пронзать чужие души лезвием
и ткать невидимую нить,
пока хоть что-то у поэзии
в составе крови изменить.
***
Как будто я оставлена на осень,
не сдавшая экзамен у судьбы:
запутавшись в задачке из трёх сосен,
искать в лесу ответы как грибы,
читать в корнях вещей первопричины,
смирению учиться у травы...
А я бы и осталась, и учила,
да школа жизни кончена, увы.
Что, вечной второгоднице, мне делать
с просроченною жизнью и тоской,
с застывшим в пальцах мелом задубелым
над гробовою чистою доской?
Постойте, я не всё ещё сказала!
Но вышел срок, и всё пошло не впрок.
На том свету, как перед полным залом,
в слезах любви, в прозренье запоздалом
отвечу Богу заданный урок.
***
Передохнуть, вглядеться, отдышаться,
нащупать у судьбы второе дно,
а после что есть силы разбежаться
и взмыть туда, куда нам не дано.
От холода укутаться в объятье,
с пылающего неба брать пример
и примерять бессмертье словно платье,
что велико ещё мне на размер.
***
А то, что мы часто так просим у Бога,
находится в нас, и его там так много,
что мы бы могли бесконечно дарить,
и к сердцу другого тропинку торить.
Бог слишком далёк и к нему не пробиться,
а здесь нам с пути так легко можно сбиться,
когда суетимся, пусты и горды,
пока не вглядимся в родные черты.
Лишь там мы увидим при внутреннем свете,
чего больше всех не хватает на свете,
кто нас согревает надёжным плечом…
Мы всё можем сами! А Бог не при чём.