На взгорке, у старого дуба,
под влажною раной дупла,
кора в старых шрамах зарубок:
"Навеки!" , "Люблю!" — нет числа.
Теперь ты чужа и стыдлива...
А, помнишь, какою была? —
мерцали глаз тёмные сливы
и воздух руками рвала,
стонала: — Люблю! Ненаглядный!
О, как без тебя я жила!
... и вин твоих сладкие яды,
я пил, пока ночь нас несла.
В тени его кроны, той ночью,
ты нежным пионом цвела:
— Зарубку, мой сладкий, не хочешь
оставить на теле ствола?
О, как ночи летние хрупки!
Я спал и, под пение птиц,
ты выжгла мне слева зарубку,
касанием сонных ресниц.
* * *
Потом ты уехала в город,
а мы, с этим дубом вдвоём,
всё длим, тех ночей сладкий морок,
и небо холодное пьём...
О, как он могуч! И так странно,
так черен! Как будто от слез.
И всё не срастаются раны,
в мерцании утренних звёзд.