Старый лес одинок много лет:
в дуплах тихо и норы пустые,
только лунный таинственный свет
проникает сквозь ветви густые.
На корявых дуплистых стволах,
как седые, свисают лохмотья,
паутина на толстых ветвях
серебрятся при ясной погоде.
Тени прячутся близко к земле,
затаились в немом ожиданье,
они топчутся в призрачной мгле,
чтоб сорваться быстрей на свиданья.
На тропинках не видно следов,
время замерло здесь на полвека,
листопада застыл хоровод
и обилье упавших веток.
Муравейник огромный уснул,
старый лес погрузился в дремоту,
ночью тихо во сне он вздохнул,
подавляя, как мог, зевоту.
Серебрится сухая трава,
звездам было, где здесь покачаться,
не порвать бы свои рукава,
когда будут в ночи кувыркаться.
Старый лес рад подобным гостям,
тишину вдруг нарушит веселье,
а потом предадутся мечтам,
станут ссориться, как с похмелья.
Он один будет все вспоминать,
долго-долго, насколько хватит,
и на лешего тихо ворчать,
когда солнце уже на закате.
Хоть бы нечисть какую пригнал,
В дальней чаще она сохранилась,
И устроить такой карнавал,
Чтоб земля на оси развернулась.
Сбросил годы бы лет на сто
И оделся листвой, как прежде.
Да, мечты это кое-что,
Свет последней воскресшей надежды.