Юная девочка: ёжик отросших волос,
в длинной казённой рубахе, босая - по снегу.
Тело - единая жгучая боль-непоседа...
Выдох прижжённой сигарой груди... Не сбылось -
гордо нести за плечами солдатский мешок.
Словно корону, в прихожей, снять шапку-ушанку.
Быстро, по-птичьи, губами - к стареющей, жалкой -
лёгкой, худой: "Твой солдатик, родная, пришёл…"
Площадь, по-бабски беспомощна, хоть удавись -
только что согнана с теплообильного бока...
Печки. Не верит в исход обращается к Богу.
"Я, партизанка!" - Столбы и петля... Вой и визг.
Древняя степь, награждённая правом терпеть,
бренное, чуждое спрячет под саваном снега:
Руки людей, и железо машин - злую небыль...
Не было мира - войной побирается смерть.
Мерь, по-старинке, печальный военный удел.
Мерь, что костюм деревянный себе на поминки.
Мерь - до желанья убить, до похвальной бесинки
и на досужий вопрос отвечай: «Захотел…
Тело снаряда кидать в орудийный запой…
Пьяницей судным питать распалённую глотку…
Массой огня убавляя враждебную плотность
злой саранчи… Эй! За наших девчат... Цель! Огонь!"
Поле. Военный мундир, словно тухлый пузырь,
цвета - полёвки, в кармане - размокшие ноты.
Штампы , Берлинские – письма: "Мой ласковый Отто!"
Череп. Улыбки оскал. Не глаза - холод дыр.
Павший Берлин сорок пятым, что в небо пятак,
брошен, а поднят теперешней, нашей эпохой.
Девочка милая, Таня, ох, плохо мне… Плохо.
Временем "решки" не знающим слова «беда».
Курит сигару. Арийская
хладная сталь -
взгляда исследует здешние школьные ноты.
Вечер. Пуржит. Постовой - цвета мыши пилотка…
Глаз фонаря кружит время. Тревожное: "Хальт!"
Зуммер звонка и - доклад:
- Сорок первый!
- Герр Отто?