В избе студёно, свет уже в окошке. Агаша оттолкнула кошку, поднялась, и первым делом – в красный угол помолиться. Затем подтопком занялась и добавляла бересту, покуда пламя разгорится.
Заблеяла коза, Агаша вышла в сени, в хлев приоткрыла дверь, коза жевала веник. Из сеней – на крыльцо, от дома отошла по малую нужду. Присела, юбку подняла и cнега поджелтила билизну.
Вернулась, встала на крыльцо считать дымы:
– Сегодня все четыре, как столбы, а было три вчера, ну знамо Тоське полегчало до утра. Мороз и нет ни ветерка, соседи живы и заря горит красна.
К козе пришла Агаша, ей сена задала и подоила:
– Чо мало молока? Не нравится зима, капустки хочешь, Муся? Принесу, я в подпол слажу завтра. Дожить бы до зелёной травки.
Пора мне к гробу, Муся, ещё не говорила с ним с утра. Он ждёт меня в сенях, у дальней стенки. Пойду штаны надеть, болят коленки.
Агаша к гробу подошла и – на колени:
– Прости меня, всех обманула я, ведь умерла, да вот живу. А ты всё ждёшь. Уж двадцать семь годов, я помню, было на Покров. Соборовал меня отец Иона. Вернул, а для кого? Ушли все от меня. Осталась где – то дальняя родня.
Не торопи, Сосновый, обожди немного. Не та пора, не время помирать. Сейчас могилу некому копать и нет кому меня обмыть, одеть, отпеть, да на погост к моим отнесть. Зимуют тут всего три бабки помоложе и бобыль, да староват он тоже.
Вот по весне наедут городские, детишек привезут, уж станет не до скуки. И постоялец мой, Иван Петрович – крепкий мужичок, пожалует с женой, и с ними внуки. И привезёт мне колбасу и всяких круп, и пряников поесть. Посадит огород. Как травы станут цвесть, для Муськи заготовит сено. И буду я спокойна и смиренна. Вот хорошо бы в это время помереть.
Петрович обещал всё сладить по обряду и помянуть как надо. Свою избу ему я отказала. И у тебя прошу, Сосновый, мало – хочу я летом помереть.
P.S.
Гроб ли помог, но порою летней Агаша умерла. И шёл двадцатый век, до рубежа столетий двенадцать оставалось лет.