* * *
Майский рай на кирпичной стене –
плески солнца и трепеты тополя.
И не money – Моне и Мане
жмут на кнопку перпетуум-мобиле.
Не вини себя попусту в том,
что полвека, полсчастья и более
промелькнуло под хлёстким кнутом
иноходцем, атласней магнолии…
Ибо всё ещё там и тогда.
у стены, ослепительно-розовой, –
отрок ты – без греха и стыда –
не изловленный Савлом и прозою.
И тебе до сих пор не указ
всё, что солнечной глиной не мазано.
В две ноздри, в два хрусталика глаз
брызжет критика чистого разума!
* * *
Не успел оглянуться, как пух полетел тополиный,
мошкара замелькала, что Пушкину застила лето.
Не успеешь опомниться – канешь в былое былиной,
опочившей средь пыли,
на полке какой-то и где-то.
И глотнуть не успеешь вишнёвого белого всплеска,
а уже и сирень, переулков красотка, в разгуле!
Пролетишь перекрёсток,
на тормоз наляжешь ли резко,
глядь – уже и рождаешься сызнова в люли-июле.
Не на сто ведь процентов пиит – одиночка и бука.
Три дружка у меня, оттого и втройне – не увы мне!
Что июнь – поцелуй,
что июль – виршеванья порука,
что торжественность августа –
привкус державности в гимне.
И моргнуть не успеешь – укатят втроём и надолго,
обещая вернуться, вестимо.
Да нету гарантий.
Различая их след сред видений различного толка,
Рафаэля в три четверти вижу по имени Санти.
Рафаэля, Мадонну его, Богоматерь Сикстину.
Итальянку – глазами. Очами, верней, – украинку!
Про июнь да июль
оживлю вишней-кровью картину.
А про август дитя за меня доколдует картинку…