В этой утренней комнате с видом на Нотр-Дам,
В этом ласковом свете, в шуршании желтых штор
Нет меня и не было никогда.
Тень моя не падала на ковер.
И старинное зеркало, что продавал мулат
На блошином развале у кладбища Монпарнас,
Никогда не ловило тяжелый холодный взгляд
Февралями окованных темных болотных глаз.
Ты стоишь на балконе, ты куришь и смотришь вниз
На цветущие вишни, на зелень весенних крон.
Отступись, моя милая, отступись!
Ты уже позабыла этот случайный сон,
Что явился незваным и был не вполне твоим…
Только ветер восточный внезапно берет размах!
И плывет по-над Сеной коптилен прозрачный дым,
Сизоватый и тонкий, как изморозь на штыках.
И кораблик-игрушка, приемля свои пути,
Возле самого Лувра расчертит фонтана гладь.
Отпусти, моя милая, отпусти!
На дворе воскресенье, не время сейчас писать.
Но рука непослушная правит теперь углём,
И от снежной бумажной и вьюжной глуши степной
Чернота чёрно-бурая, чернозём!
Вороньё воронёное, вороной!
Поднялось и накрыло, как голову епанчой,
И темно, и безвидно, но нету укромных мест.
Там у брошенной пристани церковь горит свечой,
И тяжелое облако все набирает вес.
Вот от этого облака, от бесприютной мглы
Я укрыл тебя в вечности, спрятал, как только мог,
И остался у пристани, чтоб сторожить тылы,
Но похоже и вечности тоже приходит срок.
В этой утренней комнате с видом на Нотр-Дам,
В этом ласковом свете, в шуршащей тени гардин
Нет тебя и не было никогда.
У старинного зеркала, я, как всегда, один.
Только взгляд с полотна и этот тревожный стук,
Холодок по ключицам и сразу по телу дрожь.
Не пугайся до времени, нам ли терпеть испуг?
Это дождь, моя милая, это всего лишь дождь.