Из прогретой лучами светила,
умытой дождями, расчищенной ветром земли,
на простор, где до неба два взмаха и тьма мошкары,
что не пища, но тоже съедобна,
ранним утром под пение певчих дроздов
и будильника звон появился родник
и рассыпался росами, каплями, брызгами.
Дёрн вдыхал эту влагу, и жизнь разрывала его
и корнями деревьев, и спорами в сонных грибницах,
и трава зеленела, что признак здоровья, а не,
как бывает с людьми, отравления чем-нибудь тухлым
или ядом гадюки, пригревшейся возле камней,
чей покой не хотел, но нарушил родник,
что всё брызгал и брызгал, и брызгал.
Этим утром лесник собирался на дальний кордон,
где охотники стали бузить:
то поставят силки на лесных куропаток,
то загонят лося, то оставят кострищ тут и там —
вот и вышел пораньше, а путь пролегал через бор,
где всегда корабельные сосны помашут ветвями,
не прощаясь, а как бы напутствуя вслед.
А навстречу ему из соснового бора бежит,
но не мальчик с конём под уздцы,
а ручей, чей родитель-родник пожелал погулять по округе,
и когда подбежал к леснику, то омыл сапоги,
и лесник, став свидетелем чуда рождения,
замер, к месту прикованный счастьем,
и на дальний кордон не пошёл.
26.04.2016
Голоса 321-3