Из года в год по пробуждении и перед сном она писала сообщения покойнику, рассказывая, как прошёл день и кто из погибших являлся ей в ночных кошмарах, пока однажды не получила ответ. Душа затрепетала, обманутая безумной надеждой, что адресат писем, число которых давно перевалило за десятки тысяч, преодолел смерть и вернулся в подлунный мир, чтобы увести её за собой. Жизнь ударила снова, оборвав последние нити, связывающие её с землёй, не жалея ни души, ни сердца: «Здесь нет никакого Серёжи. Не пишите, пожалуйста, больше. У меня жена думает, что вы моя любовница».
Движимая неодолимой силой, не понимая, что сила эта – месть за долгое, разъедающее душу одиночество, она не прервала традицию. Чувствуя клокочущее торжество в груди, ощущая неодолимую ярость за то, что кто-то счастлив в то время, когда несчастна она, она писала мертвецу, с которым была обручена, что гадкие козы съели все посаженные ею цветы на его могиле, а всё потому, что пастух ленился водить их в поле; что во снах он не может открыть огромный железный замок, который теперь охраняет её одну, а потому никуда не уходит, оставаясь тёплым, живым; что в той тетради, которую он подарил, нет больше чистых страниц и теперь приходится втискивать строчки меж уже написанных строчек; и много другой – бессмысленной, не нужной никому жизни.
В одно тёплое, пахнущее дождём и солнцем утро она почувствовала долгожданную свободу: от уз, связывающих её с покойником; от гнева и желчи, отравляющих сердце, давно обращённое в пепел, заставляющих его вновь и вновь восставать из золы и в неё обращаться. Она оделась в платье небесного цвета, изъеденное молью, не сумев застегнуть молнию на спине, начинающуюся от поясницы; заскрипев каблуками и дублёной кожей, едва втиснула опухшие от старости ноги в бывшие белыми туфли; достала из исписанной тетради сухоцветы, перетянув их нитью, сложила в букет и торжественно легла на кровать, сжав его в руках, скрестив руки на животе.
А где-то в чужом, незнакомом городе молодая черноволосая женщина изжевала себе язык, выпив чудовищно большую гору белых пилюль, должных успокоить её душу и избавить от мук боли, что причинил ей муж, заведший любовницу.