90-ые годы. Я работаю в прокуратуре помощником прокурора района. Старшим помощником. Если сказать кратко, в мои обязанности вменён надзор за соблюдением прав несовершеннолетних. Много можно вспомнить о той работе. В основном, тягостное. Насмотрелась. Одна история запомнилась особенно.
Отмена усыновления. Бездетная семья усыновила мальчика, когда ему три года было. Прошло семь лет, и попал ребёнок в больницу. Побои, сотрясение головного мозга. Родители избили. По всем понятиям надо отменять усыновление. К тому времени, когда мне передали все документы по этому факту, ребёнка уже в детский дом отправили. Временно, конечно, до решения его судьбы судом.
Читаю бумаги. Семья материально обеспечена хорошо. Очень хорошо. Живут в посёлочке, градообразующее предприятие в котором еле тянет. Но папа работает, зарплату, неплохую зарплату, получает стабильно. Мама – предприниматель. Челночничает, в Китай ездит. Дом – полная чаша. Есть машина. Ребёнок стал пропускать школу, обманывает родителей, из дома вещи тащит. Ну, не так уж и ценные. В основном, мелочь. Флакон пузырей мыльных, шарики воздушные, тряпки небольшие, продукты.
По документам из школы следует, что ребёнок часто пропускает школу, конфликтует с одноклассниками, грубит, на контакт с педагогами не идёт. Из-под контроля родителей вышел.
Прочитала, вздохнула и задумалась. По документам – биологическая мать ребёнка злоупотребляла спиртным, вела антиобщественный образ жизни. «Яблочко от яблони»? Не стала я такой вывод делать. Читаю бумаги, а что-то не сходится. Будто паззлы сложить не могу. То ли что-то лишнее, то ли чего-то не хватает.
При отмене усыновления по такому основанию, как насилие в отношении ребёнка, с родителей надлежит взыскать алименты. Ребёнка, конечно, в детдом.
Стали мы готовить в суд иск на отмену усыновления. И тут узнаём, что усыновители тоже хотят инициировать отмену усыновления. Скажем так, в связи с психологической несовместимостью. Если в суде будет установлено, что проблемы с ребёнком имеют психологическую основу, алименты, конечно, не взыщут.
По факту причинения ребёнку побоев возбуждено и расследуется уголовное дело.
В общем, приготовили мы иск, отправили в суд, и пошла я этот иск поддерживать. Впечатление тягостное. Мама и папа приехали на машине. Хорошо одеты. Мальчика из детдома привёз мужчина-педагог, сел с ним в сторонке, стараясь, чтобы ребёнок с ними не контачил. Мальчик страдает. По нему видно, что страдает.
Мама спрашивает:
-Могу я его покормить?
Кормит ребёнка, а тот через слёзы спрашивает:
-Вы меня заберёте домой? Я не хочу в детдом.
У мамы ни слезинки. Папа стоит рядом, как столб неодушевлённый. Здоровый неодушевлённый столб с равнодушной мордой.
Дело рассматривают сначала без ребёнка. Судья спрашивает ответчиков по очереди:
-Исковые требования признаёте?
Мама поднимает на папу глаза:
-Признаём или нет?
Тот молчит. На лице никаких эмоций. Хочется подойти и заехать ему кулачком, чтобы хоть какие-то эмоции увидеть на лице этого зомби.
Я уже поняла, что от папы ничего не зависит. В семье мама – первая скрипка. Папа – размазня. И ребёнка била, оказывается, мама. А дедушка в угол на горох ставил.
Заводят ребёнка. Десять лет, необходимо учитывать его мнение. Плачет, сбивчиво отвечает на деликатно задаваемые ему вопросы.
-Я не хочу в детдом. Я хочу домой.
У представителя органа опеки, семейной душевной дамы, кривятся губы. Судья смотрит в окно. Вздыхает.
Отправляем ребёнка посидеть с приставом в коридоре. Допрашиваем педагога. Мальчик несколько раз сбегал из детдома. К родителям. Усыновителям.
Думаю, сейчас родители попросят оставить ребёнка с ними. Покаются, поплачутся и попросят. Не попросили. А их не прозвучавшие раскаяния никому не нужны.
Смотрю в окно. На фига мне этот надзор? Не хочу им заниматься! И вообще, лучше в следователи вернуться. Буду трупы ужасные осматривать, чем на такое смотреть.
В перерыве опять смотрю бумаги, вспоминаю, что в суде прозвучало. Вот он, недостающий паззл.
Семья, как я уже говорила, материально очень благополучная. А посёлок в упадок приходит. Работы нет, зарплаты нет. Дети растут озлобленные. Напрягают этого ребёнка носить им из дома. То продукты, то мелочь какую-то. Не принесёт, лупят в школе или за школой. А принесёт – дома лупят. Он в школу вообще перестал ходить. Утром уходит с ранцем, закинет его в подвал и бродит по посёлку. В школе знали об этом. Педагоги знали.
Суд принял решение отменить усыновление. С папы и мамы взыскали алименты. Хорошие алименты. А они мальчику нужны? Ему семья нужна. А в эту семейку зомби его возвращать нельзя.
Господи, тяжело-то как!
С мамой-зомби я встретилась через год. Судилась она с отчимом. Из-за имущества, оставшегося после смерти её матери. Нет, не наследства. Оказывается, двадцать лет тому назад мама очень удачно вышла замуж. Попался ей хороший человек. Доченька-зомби уже взрослая была. Поделила мама тогда с дочерью имевшееся у них в то время имущество. Это – тебе, это – мне.
А после смерти матери доченька просит, чтобы суд обязал отчима вернуть ей то имущество, которое двадцать лет тому назад мама в семью новую принесла. Какое имущество? Постельное бельё. Чашки чайные. Два кресла. Судья глазами хлопает. Разумом своим судейским понять не может, какие там чашки и постельное бельё можно делить, после двадцати лет их эксплуатации.
Доченька-зомби уточняет. Чашки, дескать, до сих пор в шкафу «у него» стоят. И кресла целые. Не новые, но сохранились. А постельное бельё аналогичное пусть покупает. Охо-хо!
В общем, подвела их судья к мировому соглашению. Добровольно он ей всё отдаст на каких-то там условиях. Дядька выходит из зала, поворачивается и говорит:
-Сейчас пойду, всё за калитку вынесу и сожгу.
Доченька-зомби чуть не визжит. Такой-рассякой. Смотрю на неё и понимаю, что она за это ветхое кресло переживает больше, чем тогда за ребёнка. Охо-хо!
Нет такого понятия разусыновление. А отмена усыновления лучше звучит?