* * *
Страстная пятница, выносят плащяницу.
Вечерняя молитва чуть слышна.
Над церковью Полярная зеница
легко и высоко вознесена.
И в том, что мой алтарь - опять вне храма,
гордыни нету, Господи, о нет!
Под строгим небом я молюсь упрямо,
где явней голос Твой и неподкупней свет.
Здесь, в сумраке снесённого кладбища,
толкают влагу вязов корневища
к ветвям из-под оплаканной земли.
Апрельский воздух - веянье печали.
Но что-то глубже грусти - там, в начале,
в помеченной распятием дали.
* * *
Стрижи летают высоко,
вещая ясный день на завтра.
До невесомости легко
парит над вязкой кривдой правда:
и ты уйдёшь, и все уйдут,
кто ныне жилы рвёт в запале.
Пребудут лишь стрижи минут,
что в небе и в душе летали -
одновременно здесь и там,
и в ярко-синей тайне Бога,
и вдоль химер наземных драм,
мятущихся без эпилога, -
над суриковой жестью крыш,
где за окном чердачным пыльным
ты, отрок, пёрышком скрипишь,
любвеобильным, семижильным.
И золотится девясил
внизу, одушевляя глину,
которой век ты дань носил,
чтоб все холмы родных могил
собрать любовью воедино...