Собрался как-то по первому заморозку Петрович к Семенычу. Друзья енто у нас закадычны уемски таки в наличии имеются. Прослыхал, что Семеныч ленью занемог. Лежит на печи, ест шаньги да калачи. Ага. Забаву бы нать каку купить, друга расшевелить. Токмо на подарок денег нет, жонка всю пенсию в банку закатала под крышку. И сиропом залила. На черный день, говорит.
Вот любого мушшину поиспрошай, на кой ляд деньги в сиропе на черный день хранить? Никто не знат. Дак и Петрович знати не знал. Спросил у жонки. На кой? Она так это ему манерно-ехидноверно ответила, мол, ковды раскупоришь, товды черный день сразу вызнется. Петрович понял одно: женска логика как напасть, лишь бы под нее не попасть. А ты, мил человек, верь, не верь, а самоличностно проверь.
Вот. Тут до кого хошь доведись, без подарка куды идтить, смекалку звать нать. Начал Петрович темя чесать. Смекалка в голове-то замешалась, заповорачивалась, ходу набрала и толкат Петровича к жонкиной швейной машинке. Там две катушки пусты деревянны лежали. Нитки кончилися. Выбросить не успела.
Подумал Петрович: каки вешши хороши. На пусты-то катушки можно, что хошь намотать. Мысли, к примеру, мотай в нитку, они завсегда в одном месте будут, искать не нать. Рви любу по надобности. А как много ниток намоташь, свитру свяжи для тепла. Али ковер мыслеположительной. На стенку повесишь на полюбованье. Гости придут, хороши мысли на ковре красуются, радугой переливаются. Сразу видать, каки хозяева в доме.
Из плохих мыслей половик под ноги. Ну, чтоб стерлись быстрей. Да и злы личности в ентот дом не зайдут. Сами своими ногами плохи мысли в половик вотрут. Педагогика у порога. Понимашь? Вишь, убытку никакого, один прибыток.
Опять же слова можно мотать. Упреки там всяки, наставленья, поздравленья, объявленья, разрешенья. Да мало ли что мотать! Было бы на что! Ныне усов-то не носят. Рекламы в яшшике понаглядятся дак и, давай выскребывать себя под коленку да выставлять зеркалу на хохотанье. Ага.
Пришел Петрович. А Семеныч голову приподнял, лицо показал, а оно все в оскомине. Ну, это, кислотой бродит. Охат, ахат. Рука руку ладит, по животу гладит.
-Чем ты эк разъелся, что к другу не завертелся?
-Не разъелся я. Лень ко мне матушкой пристала. Прогнать убоялся, сильно залежался.
-Товды вот тебе игрушки, две пусты катушки. Мысли на их мотай, лень-матушку развлекай.
Обсказал Петрович инструкцию по примененью катушек, и всю кислоту друга, как содой присыпал. Развеселил, понимашь?
Сел Семеныч на печке, мысли мотат, ногами дрягат.
Жонка евонна ведь тоже сперва хворь мужнину хотела прогнать сковородкой. Да на печи-то размах не тот. Простору нет. А сила есть. А силой кабы трубу не снесть. Не сказать, чтобы енти катушки и для нее радость прикатили, но все ж-таки сдвиг на пяту точку пришелся. А там поглядим. Ага.
Катушки от печного жару долго в руках Семеныча не задержались. На пол повыпрыгивали. А Семенычу бездельно дело шибко запондравилось. Пришлось за ними вдогонку сползать тестом, падать одним местом. Нашел. А влезть на печку взад лень-матушка не пушшат. В горнице остался.
Зима пошла без удержу, до морозов. Двина льдом оделась. Ровненько да гладенько смерзлась. Хорошему народу на пользу. На солнце сверкат, на каток зазыват. Старики да старухи все больше в окна пялились, за молодежь радовались.
А Семеныч мысли о прошлом на катушки мотал. Да мысли-то чёй-то рваны шли. Узлами приходилось связывать. Умаялся Семеныч. Пальцы намозолил. Экий труд-то принимал! У жонки евонной сил не осталось глядеть на мотальщика, шторкой от него свое терпение прикрыла.
У Семеныча у самого терпенье оборвалось. Концы искал, ишшо боле умаялся. Ругаться стал в хвост и гриву, и засылать всех на органы.
И тута шторка открылась. На семейной сцене появилась супружница с женской логикой. Ну, это, со сковородкой пудовой. Понимашь? Ага.
Много ль, бает, мыслей-то в твоей голове задержалося? Можеть, помочь им выйтить скорехононько? И токмо она размах от определила, руку оттянула, как Семеныча из избы ветром кругового направленья сдуло.
И стал Семеныч нарезать круги возля своего дома без остановок. Он бегал, вес ронял. Без всякого допингу рекорды перегонял. Лень-матушка на десятом круге сдулась.
Ближе к потемни жонка ему остановку сделала, подножку подставила, в баню заташшила еле живого. Из штанов вывалила прямо на полок и давай жару поддавать да веником профилактику оказывать.
Семеныч вышел в меру отошшавший, но как новенькой. Телеса стройностью апполонистой оделись. А уж работяшшой стал, спасу нет! Все сам, все сам.
В книжках по медицине про женску логику молчок. Базу ишшо не подвели народному средству, как правильно с катушек съехать. Токмо я тебе так скажу, мил человек, товаришши учены поотстали от народа. Посиди-ка в кибинетах безвылазно, дак акромя химии ниче не придумашь. Мыши и те дохнут. Ага.
Ты спроси, куды катушки подевались. Спрашивашь? Дак на огороде в снегу потерялися. А весной-то, весной-то прям чудо выперло. Катушки яблонями проросли! Что ты! Как яблони зацвели, нашу Уйму свет розовый одел. К осени плодами обвесисиля. А яблоки на катушки походили, с перемычкой посередке. Сорт назвали «Уемски катушки».
Урожай до морозов всей деревней собирали. Жонка Петровича тожа не в обиде. Ведь ежели всем хорошо, то зависти не быват. Журналисты из города Архангельского приезжали. Высматривали, вынюхивали. На счет фоток не знаю, а яблок мешками нашшолкали.
И ты, мил человек, от неверия-то приезжай. Чуда по слухам не увидать. Приезжай! Даже в зиму. По секрету тебе скажу: старики наши и те, как моченых «катушек» наедятся, крякнут селезнем да вкруг своих уточек-старушек козырем переваливаются.
Кто до селе не поверил, дак радости себе не прибавил. А сказка ниточкой на катушки намоталась. Ага.