Уеду, уеду отсюда,
из долгой холодной весны,
хронической, будто простуда,
с ненастьем и сплином сквозным,
здесь время не движется вовсе
здесь день световой не растёт,
здесь сразу из марта – и в осень,
а после – метели и лёд.
Уехать, уехать, уехать
от жизни невзрачной и злой –
и лишь троекратное эхо
помчится вдогонку за мной
туда, где от яркости охну,
игристой, как тысяча вин,
где киноварь, кобальт и охра,
где зелень и аквамарин.
О, только бы так не случилось,
как в давнем навязчивом сне,
где множество сразу явилось
вещей, предназначенных мне,
они, будто дети, цеплялись,
просили заботы и рук,
толпились, за мною вязались
на райские земли, на юг,
и я попадала, к несчастью,
вмещалась от сих и до сих
под тайное их самовластье
под нужность безумную их.
Уеду, уеду – в объятья
безудержной жизни, другой.
Возьму только синее платье,
да туфли, да шарф голубой
и больше ни штуки, ни грамма,
вообще ничего-ничего,
сбегу, как из лавки Пильграма,
на волю, на волю, на во…
В апрель из ненастного марта,
в Амбер, Эльдорадо, Мадрас,
и ляжет под ноги Фиальта,
где можно раскрыться, как глаз.
А вещи, расставшись со мною
(ну что им за горе? – скажи),
заплачут всей тягой земною,
всей неодолимой mg.