Гортензии лиловый цвет на солнце серебрил,
Он на скамью привычно сел, привычно закурил.
Печальный взгляд его очей был серым и седым,
Он тихо подбирал слова, пуская едкий дым.
Он думал – ждать ему ее или забыть, уйти?
Ворочать грязное белье или сойти с пути?
Пускай и был он раздражен, сжимая кулаки,
Но душу резал, как ножом, терзаясь, на куски,
И все былое, будто фильм, плыло перед глазами,
Ее любовь и встречи их он… будто бы оставил.
Но только жаждала душа привычного ей чувства,
Ее улыбка, блеск в глазах и рук горячих буйство,
За бутафорией интриг, взаимного позора,
Он позабыл на целый миг всю прелесть ее взора.
Они ходили здесь вдвоем, как вечные скитальцы,
Держась за руки и сильней сплетая свои пальцы,
Среди гранатовых цветов и ароматов лета,
Надели на руки свои два памятных браслета.
Гласила надпись, что пустяк – все ссоры и разрывы,
Что на земле они в гостях, здесь низменны мотивы,
И только там, среди небес, средь звезд из тесной кучи,
Навек останутся они, близки и неразлучны.
Сердца двоих в чужих руках, так беспокойно бьются,
Все нипочем им, а печаль – будто осколки блюдца,
Что можно вымести за дверь, оставив чистый кафель,
И за столом из новых брать остатки венских вафель,
Надежда, видимо, стекло, - раз бьется при ударе,
И даром говорят, - ее не склеить больше паре,
А он всегда считал, что сор весь выметет метла,
В его чулане, говорят, был целый склад стекла.
Он мог прощать. Сводить на нет. Внимать любым причудам,
Он благодарен жизни был за встречу с милым чудом,
Ее глаза, как сотня слов, расчетливых, но в меру
И он блистал, из детских снов зачерпывая веру,
Под слоем кварца и песка он свой алмаз нащупал,
Крутили пальцем у виска, но он был глух к кощунству.
Он восхищался ей, дарил, все то, что было близко,
Ради нее, одной такой, не знал боязни риска,
Он вожделел ее, и с тем себя корил за это,
Он полюбил ее, и ждал достойного ответа.
А блеск в глазах и жаркий был ничем нельзя исправить, -
Она любила. Он любил. И ликовала память.
До той поры, пока в саду грушевые деревья
Не пожелтели, и листву ждало ее падение,
Цветы слетали сединой со лба немого старца,
А пару их ждало одно – решение расстаться.
Но как ни бил в себе любовь, она не поддавалась,
Пустели серые глаза, и в них текла усталость.
Быть может, зря сюда пришел? Ее не встретить точно
Его дурманил горький дым и аромат цветочный,
Как может быть, чтобы она, любившая до гроба,
Его забыла, сохранив лишь траурное слово?
Как может быть, чтобы любовь угасла постепенно?
Сгорела щепкою в костре, морской утихла пеной?
Он шел к обрыву по траве, ковру из незабудок,
Просить у острых влажных скал последнего приюта.
Решился. Прыгнет. Навсегда забудет ее шепот,
Но… снял браслет, его вложив в кустарник креозота.
Но будто волей высших сил вдруг отступили волны,
А мир был, будто вечный стих, чудных метафор полный.
Но поздно было для небес разменивать оскалы,
Ведь он летел. Спустя лишь миг, разбился он о скалы.
Мохнатый шмель слетел на куст, присел на ветвь устало,
Браслет упал, раздался звон металла по металлу.
И будто символ вечных чувств, лежали золотые,
Ведь на земле остались лишь волнения земные.
А в небесах, в полночный час, как будто бы приснится:
На небосклоне, чуть дыша, друг к другу жмутся лица.
А у обрыва, за кустом, сливаясь с кучей ила,
Чиста, нетронута. Горда… Стоит ее могила.