Сегодня сердца глаголом не лечат.
Есть высшего сорта лапша сочных сплетен,
чтоб плечи украсить, сердца обезболить
и всё, вроде как, с позволения Бога.
И интеллигентам есть повод для блога,
под соусом новости ложь или склока, всем подаются. Забыты
и слог непреложный, и логика Блока,
Есенина и Маяковского. Фета! Высоцкого, в общем, Великих поэтов.
И сени наги, маяков больше нет, а высокий забор глух к их заветам.
Теперь откровенность и пошлость в корыте
расселись по писку последнему моды,
а оды
за годы
давно устарели.
Всё чаще мелькают меж строк «Лабутены».
И тем, и идей содержание с формой
слегка изменились. Поэтому так
и нечего плакать. Поэтам уста
конъюнктура сжимает. Лицедей конформист
толпе потакает
бросается в такт
песен пустышек
приплясывать в паре
со скользкою харей,
что "спросом" зовётся. Такие делишки!
И чайку подливает. Лукаво: «А? Сахару?
Стоп. Погоди, словотворец. Давай для начала в Сахару,
в пустыню. Здесь ты не нужен.
Печатать не будем мы это.
Вот лучше про то как Сергей
стался геем и сэром, и пэром, и мэром. Вот кредо.
Как леди, что замужем стала вдруг мужем.
Хотя бы про то, как родившийся братом,
лёжа не в дурке. В обычной больнице.
Стал хрупкой сестрицей.
Причём той сестрице, что была раньше братом. Свобода и НАТО!
Вот что нам надо!
Всем по палате,
где славный хирург, накачав препаратом,
режет "свободных" за скромную плату.
Ну знаешь Вачовски?
Вот это элита. Вот люди. Пример. Эталон. Заголовки.
И матом. Желательно матом и жёстко. Как? Ловко?
Вот новость!».
Конечно, пиит в морду плюнул придурку.
Пошёл, да подальше заваривать турку
и горький, как жизнь, свежий, молотый кофе.
И в общем оброс стихотворец и спился. Заботами
мелкими съеден. Бедняжка. За ботами
ходит к сапожнику Вове.
И тупо забыл о глаголе. О слове.
Но разве пиит ремесло? То-то! К дяде
вернулись стихийные образы, мысли. Кусались,
свой яд животворной тревоги к душе доставляя.
Театр разыгрался, в душе страхам тесно,
нет места в заполненном думами зале.
За шкирку он взял сих трепещущих тварей
со сцены спустил и занавес сдёрнул,
и вновь за перо. За таинство арий,
стихов чернозём и рифмы, что в дёрне
ростками взошли, дав силу молитвы и снова ударил
по пегим равнинам, душистым дубравам,
по сладким речам о любви, правде правых
и левых упорству, и едкой сатире
всё бил словно снайпер кроликов в тире.
И стало неважно, и было ненужно
себя продавать. И души послушно
строк его дерзких слова повторяли.
А он всё ковал для мыслей орало,
для слов острый меч.
И муза сквозь вечность
ему отвечала.