Недозамученные ноябрем

Волкова Маруся
Ноябрь – месяц чая и печенья,
ни выпивки, ни шашлыка; лишь дым
отечества над лесом облетевшим,
где расскрипелись ветхие скворешни.
Забылось, как под небом голубым
учило солнце правилам свеченья.

Усни, смирись, дождись солнцеворота,
сожги бумаги и добавь дымок
ко всем дымам осеннего сожженья.
Пусть осень начинает превращенье,
но без тебя; ты – двери на замок,
не выходи ни в сад, ни за ворота.

Случайно в город попаду, узнаю,
что только фонари смогли понять,
как греет желтый, в луже отраженный,
зрачкам в подарок осенью врученный;
на остальное не глядеть бы: ровно в пять
темнеет, словно занавес спускают.

Спасает круассан с горячим кофе,
два лебедя на глади озерца,
мой выпрямленный в церкви позвоночник;
я рифмовать умею без конца,
и это – лишь разминка, физзарядка;
а впрочем, лучше, если по порядку.

Мы с дочкой в Праге, мы не в первый раз
пытаемся понять, что в ней такого
манящего, балующего глаз,
дрожащего в ресницах. Все знакомо,
но каждый день по новому вздыхает
река и пароходики толкает.

Ноябрь – не ноябрь; ноябрем
здесь не зовут чудесный месяц этот;
он полон музыки и правильного света,
он теплый, желтый, сахарный; и в нем
купаются приезжие и дети,
ну и десятка полтора столетий.

Да бог с ним, с светом; тут почище чудеса
случаются, лишь стоит зазеваться.
Мне довелось над твердью приподняться,
зависнуть, как паук или оса
в том воздухе, хваленом и густом
на Йозеф улице, за Карловым мостом.

Как видишь, имя улицы сулило
как минимум прекрасные стихи.
Но мне сознанье солнце опалило,
преломленное крышами; шаги
замедлились и вовсе прекратились.
Вот где с гармонией соединились!

Попробую, хотя чревата эта
попытка описать красу домов
провалом, хаосом невнятным,
тем менее всего понятным,
что фото замков с этих берегов
известны всем; но я ищу ответа:

Что приключилось здесь со мной под вечер,
предшествующий  празднику Святых,
когда в созревших тыквах меркнут свечи;
и окна, и витрины в золотых
поблескиваньях. Лучше оставаться
на улице и блеском наслаждаться.

Так вот, я об Иосифе. О нем
все время вспоминаю; я зависла
на улице Иосифа, в тиши
веков минувших. Видно, ни души
не оказалось; и парашютистка
спокойно снизилась часу в восьмом.

Что характерно: захотелось повисеть
столетий парочку, остаться в месте,
означенном, как Йозеф улица, и петь,
и плакать, и молчать, и не заметить
вращения земли; такой прием
мы невесомостью, возможно, назовем.

Вот Прага жжет! В огнях, в вине,
что смолоду в продажу поступает,
она и балует, и превращает
в детей солидных глав своих семейств.
И поделом, иначе нету смысла
примеривать октябрь в последних числах.

Придется дописать. Ноябрь московский –
он на слабо проверит; расчехлит
камины, поскорее их затопит
и все хорошее забыть велит.
Но, говорят, клин вышибают клином,
и, камнем здешним ловко притворясь,
булыжник Праги зеркалом старинным
с утра под ноги  стелется, смеясь.