по весне заныли старые шрамы,
солнце режет глаза
и жжёт кожу,
я забиваю оконные рамы,
пытаюсь замести следы прохожих,
сквозными прошедших сквозь сердце.
улыбнись, от себя никуда не деться,
улыбнись, тебе не упасть, это дно.
твоя боль тебя никогда не покинет,
не наступит на грудь и не бросит в окно.
я устал себя искать
на улицах с запахом плача
в городе брошеных кукол.
здравствуй, палач,
теперь всё будет иначе,
я подарю свою улыбку мукам.
я отдам свою душу мухам,
пытаюсь вспомнить последний день,
когда мне кто-то был нужен ,
но лампы потухли,
и память погрязла в тени.
дышать становится лень,
"прошу, скорей, обними" -
я кричу.
"скорей, обними, обними"
эхом вторит пустота,
петля сжимается туже.
я перестал бояться смерти,
это, кажется, хороший знак.
и каждый шаг
по дороге, мощённой битыми стёклами,
приятнее твоих поцелуев
в нашей придуманной комнате.
в нашей прокуренной комнате,
где я задыхался тобой,
глупый, зарёванный бой.
грустные оргии на фоне
вчерашнего детства -
всё, что осталось от нашей любви.
я думал тогда, что мы утонем,
вместе,
но ты решила меня отпустить.
а я не умел плавать,
и до сих пор не умею,
и каждая фраза "Держись, Андрей"
виснет камнем на шее.
я не умел видеть главного,
я умел только грезить,
ну же, палач, пора меня резать.
вырви сердце и выдери вены,
меня вот-вот раздавит плен
свинцовой коробки собственного сознания.
что может быть лучше ножа
или крыши стоэтажного здания?
он взмахнёт топором, а я снова проснусь.
пять утра, здравствуй, рассвет,
здравствуй, грусть.
я научился не верить никому
и ничего не ждать.
утро, автобус, работа,
вечер, автобус, кровать.
снова палач, снова взмах топора,
но до свободы не хватает секунды,
просыпаться снова пора.