И в год седьмой закрылась дверь
к той крови, ужасу и боли,
и словно не хватает воли
опять войти в нее теперь;
слезой туманятся глаза,
но мне сказал священник в храме,
что это грех, и что нельзя
так яростно скорбеть о маме...
Сквозь столь далекие года
ее удерживать не смею;
ну что ж! Сама я стала ею,
и вместе мы теперь всегда.