Унесенный из ночи дольней
вдохновения ветром встречным,
я очнулся в краю, который
рыжей радугою расцвечен.
Надо мною сияли сонмы
ясных ангелов тонколиких,
в упоении невесомом
я хотел об одном молить их,
я хватал окропленный воздух,
напрягая до боли пальцы,
мой ревнивый неровный возглас
неприкаянной нотой клацал.
Ни один не услышал ангел,
словно чем-нибудь я прогневал,
их крыла, золотые флаги,
уходили потоком в небо.
Вот последний, сереброкрылый,
на ступнях синеваты вены,
по болезной земле ходил он
и сумел бы понять наверно.
И я стал говорить поспешно
о стране, где теперь пустыня,
где покоится дом сгоревший,
где стихи я писал простые,
и вода улыбалась влажно
из ведерка на коромысле,
и мне это казалось важным,
и я плакал, теряя мысли,
не умея сказать о главном,
о страдании и о скорби
стороны под слепою лавой –
я совсем обессилил вскоре.
Он смотрел на меня недвижно,
зная все наперед как будто.
Я спросил его, как же выжить
одинокой стране беспутной.
И когда он ответил – чудо
просияло в меня со вздохом,
и когда он ответил – утро
над ночною взошло эпохой.
Я стоял на земном утесе,
вспоминая ответ до слога,
я не вспомнил, что произнес он,
но я знаю, что было Слово.