В маленьком городе, где культура
вертится возле шести-семи
Звёзд, занимающих "до халтуры"
друг у друга по праву семьи,
где есть театр (увы - де-юре),
как нам о том сообщают СМИ,
в городе, где, выбирая ту ли -
другую дорогу, выходишь в Центр,
встретив Ольгу, за ней - вторую
(ольгину, стало быть - вдовью, лепту
ценят здесь выше иных), на метр
больше тут кузнецов, чем в Туле,
в маленьком городе, где есть город
сам у себя, есть места - аршин,
мили наматывать по которым
можно, и люди, чей склад души
таков, что хочется разговоры
вести много дольше, чем здесь жить.
*
Я банален до ужаса. Ужас нонче
плыл над вашими, лаял, кричал по-совьи,
примерял вашу обувь, которой носче
нет, даже если ходить по соли,
и явился, и мучил меня полночи,
и оставил где-то на полуслове.
Впрочем, этот вернётся ещё, под утро.
Будет мне говорить: мол, бродил, болтался,
собирался мимо пройти - не тут-то,
с этим пил настойку, а с тем бодался.
Этот злился, второй всё кричал: "Полундра!", -
но и с тем и с другим, опосля, братался.
Помолчит. Попросит подать рассолу.
И потом опять: мол, позвали в гости,
говорил об искусстве с людьми за сорок.
Эти, кстати сказать, не такие вовсе
(постараюсь не слушать его спросонок),
какими казались назад лет восемь.
*
Хорошо бы лет сто не видеться,
побродить где-нибудь заброшенным,
повариться в себе заброженном,
дорогая моя провинция,
или кто там ещё из прошлого?..
Постоять, покурить на Витебском.
"Возвратиться", - подумать нехотя.
Провожать, вроде, тоже некого.
Дорогая моя провинция -
так... живой уголок Чехова.
"Налететь с корабля на пиршество,
поязвить, походить султанчиком,
прокатится шаром по дачникам..."
...а чего-то большого не пишется,
так вот тут и живу подачками.
*
Ко всему, я зануден, да так, что тошно
самому: как накатит - держи пакетик.
И он держит, а что ему больше можно?
Потерпи, - говорит. - Потерпи, - и терпишь.
И прилип же, как лист или, что к подошве.
Шепелявит, зараза. Вечор явился
и давай за спасенье - одно и тоже.
Не хватает сил даже просто злиться.
А оставит, и, вроде, в чужой тарелке.
Мне и в этой не очень-то, скажем, сладко.
И лежишь, как больной, не хватает грелки.
А вернётся - и снова - ни сна, ни сладу.
Так вот с ним и живу. Без него всё маюсь.
Он-то может уйти, если сам захочет.
Завести, что ли, птичку - такая малость,
всё же легче, чем с бесом своим на холке.
*
Вот таким я тогда и придумал стать,
проходя по Обводному, в сем канале,
маслянистом, ползущем как змей в канаве,
в чешуе отражаясь, набережной под стать.
А вокруг всё воркуют: давай по сто, -
вроде, тоже не воры - стакан подставь.
И давай исповедовать. Доконали.
Я, выходит, не самый большой подлец.
Вопреки стараниям, не наглее
прочих, и рук своих не нагрею.
Где бы мог, стушевался и не подлез.
Как безумно прилично уйти под лёд
и стареть за другого себя. Портрет
Дориана Грея.
*
И стоишь под часами, ни дать ни взять,
невесёлый, заносчивый датский принц
А ни взять ни за горло, ни денег в займ.
А ни дать ни в морду, ни двадцати
лет тебе отроду. На вокзал -
постоять, сплюнуть в урну, да и уйти.
И гуляешь как призрак, почти никто.
И не франт, и не фантик, ни то ни сё.
А не то... да, в общем-то, всё не то:
и не местный, и, вроде, не новосёл.
А над городом сумерки, полутон.
А вокруг - да, куда их, к чертям, несёт?
А топор вращается меж планет.
Мелким бесом всё тень его семенит.
Подошёл как-то сбоку, спросил монет.
То ли просто безродный, не то семит.
Показалось, знакомый - за ним - ан, нет...
А приходишь домой. Тут как тут. Сидит.
*
Я бы мог перебраться к вам насовсем,
успокоясь и остановясь на сем,
как иные спокойны, и я, пока.
А уеду, и только: привет - пока.
Заживу как безродный, как сын полка,
чой добуду, того и съем.
А ведь мог жить по улице через дом.
Колесо катилось бы чередом,
и волна наползала бы за волной
апельсин вращался бы заводной.
И сознанье вращалось бы заодно
с колесом и приливами, на другом
полушарии малого пятачка.
Это шарик, яблоко червячка.
Червячок, тот знает: живёшь - грызи,
и грызёт ведь, как будто лежу в грязи.
Но вернуться? -да, Господи упаси.
Здравствуй, малая родина тчк.
*
Вам, таким вот хорошим, от такого меня,
что самому, как подумаешь, хоть напейся,
от такого меня, которого тень меня -
простыня на стене - лягавая пятерня.
Говорю сам с собой, или чёртик сидит на пейсах
Скоро приеду. Ждите. Готовьте стол.
Что до подарков, то я предпочту деньгами
(поистрепался немного – был год тяжёл).
Ну, а у вас там, наверное, всё тип-топ,
всё вечера на хуторе близ Диканьки.
Впрочем, кому я вру? Это мой провал.
Так глубоко, что даже уже не страшно.
Карта пришла, вот только, я спасовал,
сдался и сдулся. И с вами давно порвал.
Да и у вас, вероятно, примерно так же.
Вам, вот таким хорошим, от такого меня,
что самому, как представлю, чертовски тошно
(если чего и умею – на жисть пенять),
отправляю письмо: мол, сумейте назад принять,
чёрт его знает, зачем…
Но этот-то знает точно.
*
Человеку в две тысячи энном из две тысячи оного.
Так вернулся на полку стойкий солдатик из олова,
так бросают на дно, не от щедрости, перстень из золота,
поднимаясь со дна, доплывет эта песня эзопова.
Я сегодня богат: выгреб мелочь и выключил сотовый.
Я почти демократ: я взял свой картофель и содовой.
А в две тысячи вашем, как нам говорят, затопленном,
даже хуже, чем нам, говорят, и все - как один - за топливом.
Даже лишней лучины не бросишь в камин затопленный.
А у нас бабье лето, божок непогод задобренный.
А у нас тут - живи, расставляя свой скарб накопленный,
представляя кита, проплывающего над Колпино.
*
Как-будто не прошло тринадцать лет:
на две минуты сцену затемнили,
и всех актёров кем-то заменили.
За память ухватиться - уцелеть,
как будто и меня не заменили.
Как-будто дали место в стороне,
невдалеке, стоять на возвышенье,
почти в тумане, в низком разрешенье,
как некогда приставленный ко мне.
А это я был - после возвышенья.
Как-будто это мы - на пятачке
(я тонкий прутик пальцами ломаю),
на окружённом этими холмами,
где мы стоим, кто там на пятачке.
*
Там у вас, наверное, кофе в саду,
куцее облако, тощий лимон на блюдце,
гости приехали, после они напьются,
слушая Тома Уейтса. И все свои.
И стаканы всё падают, но, зависая, не бьются.
Ночью тихо, жёлтый блестит Сатурн,
как совиный глаз, и гость, что до ветру вышел,
запрокинув голову, смотрит куда-то выше.
Но приходит в себя, вздрогнув на смех совы.
*
Ночью город ваш, к чертям, замело.
Всех до кучи под одну простыню.
Выйдешь к площади - читай - за село.
Двинул в центр, а попал к пустырю.
И не видно ни собак, ни сорок,
и оглянешься, как вор, за собой:
замело же, как чинарик в совок.
Втянешь голову и смотришь совой.
Семенишь, точь-в-точь к восьми в магазин.
И душа как будто вон собралась.
И не видно ни конца, ни такси,
только где-то чья-то тень сорвалась
и пропала, только свист стороной.
Как и не было. Что сон наяву.
И услышишь только скрип за спиной.
И фонарь - как мандарин к Рождеству.
2011-13