Всякий раз проходя
здесь под статуей - вдруг проживаешь момент,
будто Вечно Живой попирает тебя,
а не свой постамент.
Резок жест, и бесстрастно лицо.
И уже - не представить никак,
чтобы в шахматной битве когда-то с отцом
пешки двигала эта рука.
Он умел убеждать
в том, что в скопе мы - разность нулей.
Пусть к всеобщему счастью итог подбивает вражда:
вычитаемым - братство в земле!
И не чаял подстать,
миллионные судьбы снимавший с доски,
самому как придётся фигурою стать
зажимая фуражку в горсти.
А из тех, что здесь ходят ещё
тот, условный не выжечь рефлекс
ни церковной свечой,
ни пожаром осенних древес...
Вот и проблеск дневной
через площадь неспешно пошёл,
образуя над бронзовой головой
радужный ореол;
белый голубь в луче
из прорехи небесной, сверкнув,
снизошёл, норовясь отдохнуть на плече
и о шею почистить свой клюв.
Приземлившись едва,
птица в ужасе жаждет взлететь:
эта скользкая твердь не настолько мертва,
чтобы так купоросом потеть!
И при тяге сакральностей тех
серость зданий - навытяжку в ряд.
Проползает троллейбус с оглядкою вверх.
И троллеи искрят.
... Тиражированный многократ,
усомнился ли Вечно Живой
хоть бы раз:"А достоин настолько ли брат,
чтобы так отомстить за него?" -
прозевав, как с листа,
эту, в общем, простую стезю,
одолимую для большинства
проходящих внизу,
начиная с того:
дом построить, дитя произвесть,
холить внуков. И после всего -
лечь в Отчизну под крест,
в коем бы довелось
замереть двойником у последней межи
с изумлением радостным - руки вразброс:
"Неужели я жил?!"
1981