Сколько прочитанных книг... Сколько прожитых нами чужих жизней... С каждым днём их становится все больше и больше, а мы все так же одни, как в самом начале пути. Стоим в нерешительности перед выбором сделать первый шаг, совершить поступок.
Страх пожалеть о несделанном каждый из нас хранит в тайне ото всех. Хранит, как воспоминание о первой любви. Хранит, как найденную на чердаке старую детскую игрушку, какой в детстве поверял свои самые страшные детские тайны и первые детские радости и огорчения. Хранит, как возможность, будь то рано или поздно, но, все-таки, начать хоть что-то, не возвращаясь туда, где начиналось твое прошлое со всеми его книжками и чужими для тебя жизнями.
Быть Геродотом собственного, нескончаемого как всемирная история, одиночества для большинства из нас входит в состав профессиональных навыков и привычек. В унылом офисе наших переживаний почти не остается места для бесконечности простого чувства. Дождливый осенний день ввергает наш крохотный мирок в катастрофу вселенского масштаба, и мы перестаем замечать всё сущее вокруг нас. Даже скулящего от холода щенка, забытого кем-то у дверей супермаркета наслаждений. Даже себя под проливным дождем, исчезающего мутным отражением в фешенебельной витрине нашего страха сделать первый шаг...
***
Как сейчас помню, 1851 год, середина августа... Ты тогда стояла в толпе на открытии Николаевской железной дороги! Всё такая же юная и румяная, как и теперь! Ну, словно, яблочко наливное! Я в тебя влюбился тогда сразу, с первого взгляда и наотмашь!
- Какая память у тебя замечательная! А помнишь, какого цвета было мое платье?
- Разумеется, цвета морской волны! Той, какую мы с тобой однажды видели в Ялте в 1904-м рано утром, когда целовались в беседке. А над твоей верхней губкой был такой легкий-легкий нежнейший пушок, а нижняя - едва заметно припухла после сумасшедшей ночи на постоялом дворе, куда мы приехали далеко за полночь днем раньше! Наши дорожные саквояжи и чемоданы потом два дня дожидались нас с тобой в кладовке у трактирщика! Цвета морской волны! И только попробуй мне сказать, что я всё забыл!
- Нет, ты все правильно помнишь! И пушок над верхней губой, и припухшая нижняя. И выбившийся локон из прически...
- Нет, выбившийся локон из твоей прически я по достоинству оценил несколькими годами позже! В Петербурге, где в знаменитой "Башне Вячеслава Иванова" ты впервые читала на публике свои чудесные стихи! Ты тогда яблочно краснела и очень волновалась. Я так и чувствовал, как от ужаса происходящего леденели твои красивые тонкие руки! Ты перебирала листочки бумаги. Один из них упал на дубовый паркет. Ты наклонилась за ним, и я увидел этот твой локон, выбившийся из твоей прически! Увидел и с тех пор окончательно потерял голову!
- Настоящий поэт! Все-то ты помнишь и примечаешь! Только, как это я не убоялась свои стихи читать? Верно, ты сам меня на это сподвигнул?
- Все примечать и помнить способен лишь любящий! Тогда же, в 1913-м, ты была по уши влюблена в Маяковского! В те поры он носил на шее душистую бабочку, и ты порхала вслед за ней, как маленький мечтательный вертолетик! Их тогда называли геликоптерами! Уж где вас с Маяковским носило, я не знаю! Но однажды вечером, когда мы с одноглазым Бурлюком сидели в одной из богемных забегаловок, на пороге появился Андрей Белый, хмурый как транспортный вертолет! Ты знаешь мою наглость! Я тут же показал Андрею твои стихи. Он посмотрел. Почесал шевелюру и томно произнес: "Пусть она бросает Маяковского и срочно едет в Петербург!"
Николаевская железная дорога к тому времени уже работала как часы! Я тебя быстренько разыскал, набив морду парочке футуристов. Показал тебе рекомендацию Белого. Ты на меня посмотрела, улыбнулась и поцеловала меня так, как однажды в Ялте! Ах, каким я был в то мгновение счастливым!
Так состоялось твое первое выступление!
- К сожалению, любящие многого не помнят, до ужаса многого. Но продолжай, мне очень интересно!
- А потом была Москва! Помнишь, в 1923-м мы с тобой на Кузнецком зашли в модный магазин, где купили тебе сногсшибательную шляпку? НЭПманов тогда еще не всех разогнали по лагерям, и столичные магазины пестрели изобилием и радостью красочных витрин! В то лето ты носила прическу "каре", и тебе в сочетании с ней так шла твоя новая шляпка, что, когда мы с тобой во всем твоем великолепии зашли в "Стойло Пегаса", "Стойло" стихло на несколько минут в глубоком изумлении! Даже неугомонный и шумный Сандро Кусиков, отбросив в сторону свою гитару, со словами "твою мать!" и отрешенной грустью грузно опустился на пыльную сцену.
Существует расхожее мнение о том, что достоинства любящей женщины должны ограничиваться способностями войти в горящую избу и остановить на скаку коня.
На пороге "Стойла Пегаса" я тихо млел от счастья! Женщина, которую я люблю, не только вошла в огнедышащее стихами и пьянкой стойло, но и смогла одним взглядом остановить целое стойло пегасов!
На обратном пути из "Стойла" мы свернули с тобой на Мясницкую. Закатное солнце только-только начинало обволакивать багровым полотенцем вычурные фасады доходных домов, купола церквушек и коробочки трамваев, уставшие за день от трезвона многолюдья.
Ты, вся разгоряченная впечатлениями вечера, тихонечко прижималась ко мне и все никак не могла попасть в такт наших с тобою шагов. Твой счастливый и легкий смех, так похожий на весенние ландышевые колокольчики, заставлял прохожих останавливаться и, с грустью подумав о чем-то своем, улыбаться нам вслед!
Москва 1923-го года за времена смут и мытарств почти забыла этот смех.
7 февраля 2016