Пятнадцатое февраля*
Он садился в маршрутку. Водила, зажравшийся жмот,
процедил, отвернувшись, не глядя в лицо ветерану:
«Убери свои корочки - вас теперь возят раз в год…
Заплати за проезд, я бесплатно работать не стану!».
Не снискавший ни денег, ни славы в чужой стороне,
Побелевший, как мел, он стоял на пустой остановке.
Мы не станем болтать за стаканом об этой войне.
Помолчим об Афгане, присядем в ближайшей столовке.
Осудили потери, страну и бесславный исход,
И Союза развал, и поток наркоты сквозь кордоны.
Только тех, кто прошёл, до сих пор уважает народ!
Только тех, кто послал, до сих пор называют «ган…»!
Помолчим о погибших. О тех, кто без вести пропал.
Чьи тела искалечены, чьи исковерканы судьбы.
Путь извилист и крут, но ведет к перевалу тропа.
Там последний сухпай делят самые строгие судьи.
* Свидетелем этой мерзкой сцены я стал
15 февраля, в день вывода советских войск из Афганистана.
К сожалению, добраться до разъевшейся морды водителя
не успел ни я, ни сам ветеран-афганец, предъявивший
удостоверение участника боевых действий.
Маршрутка уехала. Пассажиры молчали...
Трофей
Клинок старинный передан в музей,
Лежит в витрине больше полугода.
На нем застыли кровь моих друзей
И ненависть афганского народа.
Единственным трофеем той войны
Отец и мать Героя не гордятся:
Ни сына, ни потомков, ни страны...
И только фото – десять на пятнадцать.
Пальто
Желая поскорей продать товар,
За много лет скопившийся на полках,
Чечен-хозяин «проводил «пиар»:
Устроил в День Победы… барахолку.
Смеялись продавщицы от души,
И улыбались ласково расспросам:
Сегодня всех мальчишка рассмешил
Своим наивно-радостным вопросом.
А в коммунальной кухне лейтенант,
Одной рукой легко справляясь с пробкой,
Показывал соседу ордена,
Хранящиеся в бархатных коробках.
Недобрым словом помянув войну,
И пенсию, которой - лишь на водку,
Два инвалида пили за страну,
За ВДВ, разведку, самоходки,
За мужиков, убитых на фронтах,
За пацанов, загубленных напрасно.
И обнимались, но не просто так,
А тост подняв: «За воинское братство»!
Потом соседи перешли на мат,
Неверных жён припоминая души…
А в комнате рыдала страшно мать,
Давя свои стенания подушкой.
Рыдала, как по мертвым, о живом.
Трехлетний внук, по простоте душевной,
Искал пальто с одним лишь рукавом,
Чтобы отцу купить его дешевле.
Афганистан почти ушел из снов...
Медикам Краснознаменного Черноморского флота,
исполнявшим интернациональный долг
в ДРА.
Афганистан почти ушел из снов…
А мне казалось: буду помнить вечность
Глаза еще безусых пацанов,
И страшный выбор – жизнь или конечность.
Восьмидесятый год, Джелалабад.
Наш батальон - армейские палатки.
По стенке – пулевых отверстий ряд
И сверху – аккуратные заплатки.
А госпиталь работал день-деньской,
Ночами с гор пуштуны в нас стреляли.
Нас называли «швейной мастерской» -
Мы резали, латали, удаляли…
Солдату – магазины, автомат,
Гранаты и сухпай – вперед, ребята!
А нам – из ног осколки ковыряй,
Да вспоминай о клятве Гиппократа.
Ах, Николай Иваныч Пирогов,
Военно-полевая хирургия!
Другие отношения врагов,
Да и враги, конечно же, другие…
Шел БТР в прикрытие докторам
Но получалось все-таки нередко,
Что раненых не довозила к нам
Из ДШК* прошитая "таблетка"**.
Не зная, был ли в этих жертвах толк,
В колонне мы "за речку" уходили.
Мужчины просто выполнили долг.
И кто сказал, что мы – не победили?
* ДШК - крупнокалиберный пулемет,
** "таблеткой" называли санитарную машину
за намалеванные на крыше и бортах
знаки Красного Креста в белом круге