Рассвет нарисовал на небе желтый след.
Я отпустил на холст колечко дыма,
но ветер, что угрюмо плелся мимо,
смазал палитру. Впрочем, тронуть свет
он не посмел, да и едва ли мог,
и свет полился вниз, сбивая с ног
остатки тьмы, что прятались в чертог
еще с зимы.
И, вспоминая тщетно ночи сны,
отбросив на траву труп сигареты,
я двинулся по переулкам гетто,
что потеряло прелесть белизны,
но обрело не меньшую здесь прелесть, —
прелесть весны.
Минув дома, минуя сеть дорог,
я двинул в лес, ибо лишь лес здесь мог
помочь понять мне вереницу мыслей.
Здесь дикие цветут цветы,
цветут колючие кусты,
да терен кислый.
Свернул с дорог, нырнул в зеленый мир.
Не столь зелёный, как, допустим, летом,
но жизнь уже отчетливо, приветом,
мне машет ветками и начинает пир.
Где-то в траве звонко течёт ручей.
Я вижу здесь триумф всего живого.
И горизонт, как после ножевого,
разрезан надвое. Далёк, ничей.
Бреду в грязи, вода разъела землю.
Вошла в нее, чтоб выгнать вверх ростки,
что запоздали свет узреть.
Мне мир не нужен впредь.
И мне целуют щёки, не губы, но листки.
Ветер тревожит ветви надо мною,
и сыпятся за ворот капли, точно слёзы,
его порывы мечутся листвою,
и гнут берёзы.
Бушуй, реви, качай осины, вой!
Я одобряю бурный нрав природы!
Пусть даль гудит, пусть рек широких воды
неистовствуют, и пускай прибой
волнует заскучавший берег,
пусть воздух носит лист, на манер денег,
унося прочь;
пусть ветер мчится вдаль, падает с кручи,
пусть небосвод бурлит, рождая тучи,
пусть будет дождь!
Ударил гром!
Сверкнуло молнии копье.
К земле припавшее жнивье
под сапогом,
тогда как взгляд — на ивняке,
что на реке.
Ивы волнуясь пали ниц,
пугало капель изобилье,
река ответила своим обильем, —
обильем птиц.
Птицы кружили над рекой, кричали,
стояли лодки, волны их качали,
или быть может их качал причал,
и я кричал.
Упала вниз воды стена, как сеть,
как марево она, на треть,
вошла в глубины и земную твердь
не оминула.
Стрелы дождя вонзались остро в гладь,
бичуя реку, точно фермер в жать
бичует мула.
Я же стоял на берегу, как призрак,
укрывшись в листья, замотавшись в плащ,
и неба чёрного угрюмый плач,
мне был так близок.
Вода текла по шее, обнимала,
секла лицо мне, забивала дух,
и на манер иных земных подруг,
объятий нежных да сплетенья рук
ей было мало.
Но вот, в лице сменился небосвод.
И чёрные бахромчатые тучи
разверзлись, будто дланью, пополам,
и тьма забилась, в спешке, по углам,
и враз умерил пыл свой дождь колючий.
И сквозь пробоину в небесной ткани,
солнца лучи пустились, будто лани,
на влажный корм.
Вода стекала полем по шерсти,
жаль не могла земля ее стрясти
как пёс. Лес грелся у меня в горсти.
Закончен шторм.
Зрачок блуждал по горизонту вдоль,
и вдруг, со стороны, будто во сне,
полился свет, что молодой сосне
обжёг верхушку, точно шапку моль.
То радуга взросла, как гриб,
неся с собой багаж цветов,
зрачок был рад, но не готов,
увидеть днём над лесом нимб.
Здесь перламутровый подъем
венчал оранжевый огонь,
и красный жар, как дикий конь,
носился истово на нём.
Багровый скат, как жирный кот,
шипел, набрав чернила в рот,
а на верху, будто в меху,
палитры ряд румяных нот.
Вода, в содружестве с цветами неба,
родила краски и лила соцветья,
и капля на листке как два столетья,
и взгляд преломлен точно бурей верба.
Мир девственен и гол, безлик и наг,
готовый пережить сначала,
весь цикл жизни. Сгинул мрак
у одинокого причала.
День близился к концу.
Закат рождался, разливая кровь.
И я готов вернутся к миру вновь.
Как сын к отцу.
Я двинул в путь, вдыхая воздух жадно —
он пах травой и влагой, илом и цветами.
Был я и тень,
была дорога, а над нами —
догорал день.
В лесу слышны песни цикад.
Смеркалось. За спиною — пол пути.
И месяц в небе — цитруса цукат,
который на прилавках не найти.
Сапог пинает грязь и прорезает тьму,
мошка гудит и норовит в глаза,
поодаль пробежавшая лиса
несет добычу ведомо кому.
В такие дни ты чувствуешь судьбу,
ты видишь смерть и жизнь в одном флаконе,
и дней былых, воспоминаний тлелых кони
сбиваются в мозгах в одну гурьбу.
Ты жив сегодня — завтра будешь мёртв,
землю что кормит — ты накормишь тоже,
но прежде времени стремится в ложе —
вдвойне негоже.
Ешь со стола наотмашь, пей нектар!
Рви девственные розы, плоди грёзы!
Живи как шмель на острие мимозы,
пока не стар.
Горлань и плачь, тряси полный бутон!
Кричи и смейся, забирайся в горы!
Ведь каждого, довольно таки скоро,
выставят вон.
Пришел к селенью. Фонари горят.
Они меня узнали с пол-версты.
Как в небо распростертые персты,
столбы у изгородия стоят.
Мои ворота, "скрип" и я в дворе.
Собачий лай — погладил по загривку.
Звенят ключи, стучат шаги в разбивку,
и свет зажёгся в тёплой конуре.
Поставить чай да папиросу сделать,
сесть у окна да поднести свечу.
Курить и звёзды зреть во тьме хочу,
ничем не маяться и ни о чём не ведать.
В открытое окно я вижу небо,
я отпустил на холст колечко дыма,
дойдет до полотна иль снова мимо,
скользящей дымкой устремится в небыль?