Отрывок из повести "Светлая вода"
Белое море было рядом, всего в десяти километрах от города. Деревянные дома рабочего поселка на скалистом берегу и уходящие к воде мостки, перекосившиеся сарайчики, многочисленные лодки и катера. Жизнь менялась мало. Была в этом трагедия и особая прелесть этих мест.
Впервые Санин приехал сюда три года назад. Что-то перевернулось в нем при виде тревожных морских далей, скалистых берегов и бесчисленных островов со скудной низкой растительностью заваленных плавником. Студеное море не было похоже на другие.
У этой светлой водной глади была сумасшедшая энергетика. Белое море встретило его пронизывающим ветром и холодной волной. Он неожиданно для себя задохнулся от запаха багульника и вкуса незнакомой ему морошки. Суровая сдержанная красота Севера покоряла, ничего подобного Санин прежде не видел.
Здесь было одно неоспоримое преимущество. Побережье и его многие острова оставались почти безлюдными даже в разгар летнего сезона в силу труднодоступности и малого заселения. Это давало непривычную возможность представить себя первопроходцем.
У Санина появилось необыкновенное ощущение покоя, которого у него давно не было. Здесь время притормаживало свой бег. Была в этом какая-то особая мудрость, которую еще предстояло понять. Ему хотелось гулять по берегу, наблюдать жизнь местных рыбаков. Можно было привести в порядок мысли, понять что-то про самого себя.
Теперь Санину казалось, что во всей его прежней петербургской жизни было мало искренности. Он давно действовал там по обязанности и принуждая себя, мечтая в душе совершенно о другом.
Успех, праздники, бесконечная суета. Дальше-то что? Дальше ничего, пустота. Светлана совсем другая. Ей всегда грезился подиум в лучах софитов. Она любила аплодисменты, хотелось быть в центре общего внимания. Иначе, зачем жить? Нужно постоянно меняться и быть мотивированной. Теперь ее жизнь превращалось в бесконечную гонку.
Санин никуда не торопился. Он добровольно принял для себя статус художника, подающего надежды. Из него получился бы классический образец вечного студента Пети Трофимова из чеховского "Вишневого сада", который носил очки и резонерствовал о том, что нужно перестать восхищаться собой и только работать. Рассеянный и чудаковатый интеллигентный мечтатель, но совсем не боец.
Ему давно не нравилось то, что он делал. Наверное, Санину стоило чаще брать в руки кисти и краски, но он не любил делать этого из-под палки, без особого внутреннего настроения. Если его не было, Санин мог целыми днями слоняться по улицам, наблюдая многоликую жизнь большого города.
- У тебя совершенно нет честолюбия и это ужасно плохо, - говорила Светлана и начинала рассказывать про их общего знакомого, который получил престижное звание. Для нее это всегда имело значение, поскольку открывало новые возможности.
- Между прочим, он ничем не лучше тебя. Ты плывешь по течению, без ясной программы и целей в жизни. О тебе все уже забыли.
В свой актив Санин с уверенностью мог бы записать один единственный пейзаж, написанный им в поморском селе Кимже. Он сам не знал, как там оказался. Это было делом случая, а он, как известно, часто играл в жизни творческого человека особую роль. Его пригласил в гости архангельский краевед, обещавший показать живописные места. Санин увидел в Кимже деревянную пятиглавую церковь, радостную синеву пробивающегося сквозь облака мартовского неба, тающий снег, березы, - что еще надо? Знакомый северный русский пейзаж, от которого у каждого соотечественника замирало сердце.
Работа над картиной как-то сразу легко пошла. Писал ее и думал о Светлане, это даже помогало ему. На переднем плане он поместил одинокую женскую фигуру. Санин тогда подумал, что любая картина должна иметь такой особый адрес, посвящение. Он не знал, хотел ли тогда видеть Светлану рядом. Ее присутствие тогда могло резко изменить все его творческие планы.
На петербургской выставке эта картина привлекла общее внимание и была приобретена для фонда частной постоянно действующей художественной выставки. Сумму ему заплатили тогда немалую, равную его годовому окладу на работе. О нем тогда впервые заговорили, как о способном и талантливом художнике.
Правда, сразу же нашлись те, кто говорил, что работы Санина вызывали у них чувство какого-то дискомфорта. Жизнь вокруг такая яркая, а он побуждал зрителя заглядывать в какие-то неуютные закоулки и руины человеческой жизни.
Зачем выискивать и показывать какую-то другую, несытую правду? Его критики были почему-то убеждены, что как художник Санин всегда носил фигу в кармане для любой существующей власти, но до поры ее не показывал. На самом деле, он никогда не участвовал ни в каких политических акциях, старательно от них дистанцировался. Самое большое, что он мог себе позволить – это не участвовать во лжи.
Санин вырос в семье учителей, бесконечно занятых своей работой. Странно вспомнить, но любимой игрушкой у него в детстве был пластилин. В одиночестве он мог часами лепить разные фигурки, потом ломать и делать новые. В это время ему рядом уже никто не был нужен. Интересующий его окружающий мир Санин создавал себе сам. Наверное, все это каким-то образом потом отразилось на его характере и отношении к людям.
После извлечения из карманов очередной порции липкого пластилина, родители определили сына в детскую изостудию. Там к его любимым игрушкам добавились еще карандаши и краски. Казалось, он самого себя тоже лепил, ломал и искал нужную форму. Это со временем превратилось у него в бесконечный процесс. Часто непринятый окружающими сверстниками, Санин навсегда сохранил какую-то отстраненность, стремление к уединению и тишине. Его увлечение живописью более других подходило для этого.
Раскрываться творческому человеку лучше всего в работе, в своих произведениях. Интеллигентность у него была не врожденная, да и бывает она такая? Скорее, приобретенная, выражавшаяся в особенной сдержанности и деликатности, чистоте рисунка в поведении. Всегда существовала черта, за которую ему в жизни не следовало переступать.
Желание узнать жизнь, испытать себя и поскорее стать самостоятельным забросило Санина на военную службу в дальний гарнизон. Родители видели в нем будущего архитектора, а его выбор посчитали очередным чудачеством. Правда, препятствовать тоже не стали. В дальнейшем он никогда не считал эти годы потерянными для себя. Санин всегда находил возможность заниматься любимым делом. Вернувшись в Петербург, он принялся наверстывать упущенное время. Работоспособность в то время у него была отменная. Если бы Санин так трудился где-нибудь на лесоповале, то непременно стал бы передовиком.
Он всегда старался оставаться самим собой и не зависеть от каких-то течений или новых модных направлений...
Вот и размышляй потом о таланте: что же это такое? Счастье или наказание, которым ты мучаешь себя и своих близких? Он старался не убаюкивать себя этим заманчивым словом.
- Талант, скорее всего то, что дано в займы. Однажды, придется давать отчет, как и на что он истрачен, - думал Санин, гуляя по берегу.
Отлив оставил на песке широкую полосу скользких водорослей, пахло морем. Санин вдыхал свежий морской ветер, и ему казалось, что здесь он освобождался всего ненужного и пустого. Его душа снимала тяжелое бремя оболочки и летела куда-то ввысь. В такое время у него получалось любое дело, за которое он брался.
У Светланы здесь жил знакомый, Андрей Широков. Он был из потомственных поморов, тех, которые свою родословную помнили до седьмого колена. Его просторный рубленый дом стоял на самом краю поселка. Возле берега покачивался карбас – большая крепкая лодка, которая могла ходить под парусом и с мотором. Все это сделано его руками. Светлана сразу предупредила Санина, что с собой им не следовало брать спиртного, Андрей имел к этому устойчивую привычку.
Контакт у Санина с Андреем быстро наладился. Разговор о продолжился за обеденным столом. Подоспела уха из недавно пойманной рыбы. Хозяин выразительно глянул на Светлану и плеснул туда немного водки. Это полагалось делать по традиции, для вкуса. Уху опять накрыли крышкой и дали настояться, потом разлили по тарелкам. К ухе поставили рыбник – румяный пирог с рыбой. В этом доме петербургских гостей ожидали и готовились к встрече.
Андрей оказался человеком крепкого сложения с широкими плечами и грудью. В его походке угадывалась какая-то упругая сила свойственная худощавым и выносливым людям. Такая сила была ближе дикой природе, где шла борьба за выживание. Она заставляла пойманную рыбу биться и извиваться, даже когда рыбак ухватывал ее под самые жабры. Бороться до самого конца, пока она не превращалась в безголовый и выпотрошенный кусок...
Этот человек крепко стоял на ногах. С первой же минуты Санин почувствовал на себе его внимательный, испытывающий взгляд.
- Думал, что ты забыла наши поездки. Не чаял больше увидеться, - сказал он Светлане.
- Все помню. Хозяйку, когда себе заведешь?
- Знаешь, как-то не получается. Тетка по дому еще справляется, только старая уже.
Андрей служил срочную в армии, когда его отец, мать и две младшие сестры, сгорели во время пожара. Дело было ночью, выскочить никто не успел. Ходили слухи о поджоге, но виновных так и не нашли. Похоронив родных, Андрей после службы в родную деревню уже не вернулся.
Устроился в рыболовецкую артель. Раньше там был крепкий колхоз "Беломорский рыбак". Кроме промысла рыбы еще занимались заготовкой водорослей - анфельции, ламинарии и фукуса. Их собирали по берегам моря во время отлива из штормовых выбросов. За ламинарией бригадой уезжали на Кузова, даже избу разборную с собой брали на сезон. С глубины ламинарию собирали самодельной драгой, специальной косой с шипами на длинной ручке. Ею косили дно участок за участком. Собранную ламинарию, чаще называемую морской капустой, сушили на солнце и заготавливали впрок. Потом водоросли сдавали на Соловки или в Архангельск на комбинат.
В заготовщики-дергаля, как правило, шли крепкие и здоровые мужчины. Труд у сборщика водорослей тяжелый и изнурительный, не каждому по плечу. Еще в артели имелось два стареньких тральщика бортового траления. Ловили сельдь на Белом море, ходили за треской к Кандалакшскому заливу.
Сельди и сейчас много, она отсюда никуда не делась. Ею можно было бы завалить весь регион, но местный комбинат давно закрыли, девать рыбу стало некуда. Многие рыболовецкие хозяйства постепенно развалились.
Андрей и в лесхозе успел поработать. Зарабатывал хорошо, но не по душе оказалось ему это занятие, сам ушел...
Незаметно пришел к выводу, что любая работа имела сильное влияние на человека. Бездумно вырубать леса - неблагодарное дело. Природа часто мстила за себя, многие его друзья спивались. Получалось, что душу свою люди ломали, как на войне, когда убивали друг друга. Не длинный рубль был нужен человеку. Он тогда как вода меж пальцев бежал, не задерживался. Было раньше в ходу хорошее русское слово - достаток. Это, когда деньги в семью на пользу шли, добром становились. Сами не заметили, как разрушили свою среду обитания и остались без лесов, без рыбы и привычного уклада жизни.
При строительстве знаменитого Кемского каскада ГЭС природу в этих местах не больно жалели. Когда-то река Кемь между скалами водопадом шла, сплаву мешала. Строители взорвали скалы, и тогда река сменила русло. Вода ушла через соседний порог Воучаж, обнажилось дно. После этого открылась страшная картина, настоящее поле брани. На многие километры заиленное речное дно было завалено десятками тысяч затонувших бревен. В этих местах целая деревня вместе с кладбищем ушла под воду на дно водохранилища. Желания у людей не спрашивали, сказали, что так нужно. Потом всех их в Кемь переселили. Многие до самого последнего часа не верили, что придется расстаться с местом, где жили и умирали их предки. Им обещали, что на новом месте жизнь будет лучше. Люди примерились, ушли. Конечно, не хотели они покидать свою деревню, многие плакали. На берегу против того места поставили памятный знак с колоколом.
Легко ли было расставаться с родным местом, отрываться от своих корней? Теперь не отыскать деревню на карте, вместе с ней ушло под воду ее прошлое. Она раньше называлась Подужемье, а историю свою вела еще с XV века. Это было одно из старейших карельских поселений. Свое название оно получило от водопада Ужмы. Когда-то ее жители кроме обычных карельских промыслов занимались еще и добычей жемчуга. Говорят, что местный серебристо-белый, а иногда голубоватый речной жемчуг ценился очень высоко. Его собирали прямо в корзины, когда в реке Кемь падал уровень воды.
Редкая поморская женщина тогда не имела у себя головного убора шитого нитями жемчуга. Его доставляли в Царские палаты и на Патриарший двор. Поморский речной жемчуг любили все столичные модницы, знали его и на выставке в Париже. Теперь он в этих местах большая редкость. Получилось, что тот собранный жемчуг потом людям слезою оборотился.
Глядя на хмурую водную рябь водохранилища, трудно было представить, что где-то внизу когда-то стояли деревянные дома, поднимались купола Старо-Преображенской церкви, слышался колокольный звон. Дивен был звук его, подобен печальному голосу человеческому. Выходили тогда на улицу купцы и мастеровые люди, знаменитые корабельщики, чьи карбасы, шняки и грузовые парусники по своим мореходным качествам превосходили "новомонерные" европейские галиоты, флейты и каты. В чести была их работа у немцев и англичан: "Равных негде не взять, и не сыскать, и во всей России нет." Корабельные мастера шили корабли без расчетов чертежей, руководствуясь только навыком, природным чутьем и дедовскими наставлениями.
Как-то один охотник рассказал Андрею, что своими глазами видел на воде отражение домов, которых давно не было на берегу. Он отчетливо почувствовал на себе чей-то взгляд, даже лицо в окне увидел. Оно потом исчезло, а собака его вскочила, шерсть дыбом и рычать начала. Охотник тот был непугливый, мог за себя постоять, а тут у него мороз по спине пошел...
Позднее, Андрей построил дом в поселке и женился. Почти год жили они душа в душу. Про себя даже говорил, что вымолил у Бога такое счастье. В себе тихую радость прятал, зависти чужой боялся. Видно не зря. Жена умерла при родах. С тех пор жил один.
В последнее время в поселке совсем не стало работы. Тогда Андрей взялся возить туристов на острова. Дело не заладилось в самого начала. Куда не повернись – везде платить надо, каждому на лапу дай. А еще власть законом прижимала, требовала оформления такого занятия. Только тогда уже не бизнес, а чистый убыток получался, удавка одна.
В поморских деревнях многие были связаны родственными связями. Здесь даже на переписи в графе национальность указывали: русский-помор. Вроде, как, не простой это народ, а особенный, живущий морем.
В таких местах все еще сохранилась поморская речь, "говоря"... Баня - байна, баенка; главная дорога в лесу - большак. Еще больше таких слов сохранилось в мореходной терминологии: прибрежная песчаная отмель - егра; мель - банка; выдвинутый в море причал - брюга...
Так получилось, что Белое море - единственное, которое на протяжении многих сотен лет никогда не принадлежало другим государствам. Оно всегда оставалось только русским. Коварное и неприветливое для чужаков, Белое море было близким и открытым для тех, кто родился, вырос и выжил на его суровых берегах.
Андрей еще помнил, как его дед и отец ходили на нерпу. Шли в море без компаса, ночевали в лодке. Ее вытаскивали на лед и накрывали брезентом. Добытое мясо потом сдавали заготовителям.
- Конечно, по нынешним понятиям все здесь немного занимаются браконьерством, - поделился Андрей. - А как же иначе? Без этого помору не прожить. Он не рыболов-любитель. Ведь по закону можно только с удочкой у моря сидеть, ловить по установленной в килограммах суточной норме. Правда, забывают, что рыба для помора это еще и мясо, и хлеб. Здесь ловят рыбу так, как делали раньше, как помнят. Отцы и деды этим занимались. Лишнего от моря они никогда не брали. Мало, что изменилось в этом промысле и сейчас. Нужно уметь читать дно. Помнить, где, когда и какая пойдет рыба. Такие навыки здесь передавались поколениями...
Слушая рассказ Андрея, Санин испытывал неловкость. Будто был виноват в том, что жил в большом городе, спал в мягкой постели, носил хорошую одежду и вкусно ел. Ему никогда не приходилось добывать себе кусок хлеба в поте лица. За ту немногую работу, которую он теперь исполнял на службе, ему исправно платили хорошие деньги. Он мог позволить себе отказываться от выгодных предложений, ради возможности иметь больше свободного времени.
Слова Санина о том, что он зарабатывал на хлеб, сидя в офисе, вызвали у Андрея только сдержанную улыбку. Он с достоинством принялся перечислять ему свои рабочие специальности. Для него любая мужская работа начиналась с умения делать своими руками какие-то материальные вещи.
Светлана оставила мужчин беседовать за столом, а сама принялась осматривать нехитрый быт современного карельского помора. Первой от порога размещалась большая русская печь. Она, вроде, главной была в доме. Напротив нее в избе находился красный угол с иконами. Здесь же стоял широкий обеденный стол, шкаф с нехитрой посудой. С этой большой комнатой соединялись еще две, поменьше. В одной из них, служившей спальней и кабинетом самого хозяина, оказалось неплохая библиотека книг. Вход в дом со стороны крыльца показался низким. Это была старая поморская традиция: без поклона хозяину - в дом не войдешь. Со двора к дому примыкали разные хозяйственные помещения, мастерская и дровник...
- Кто она тебе? – спросил Андрей при первой же возможности.
В ответ Санин только неопределенно пожал плечами. Он действительно и сам этого не знал…
- Понятно. Понимаешь, ждал я ее. Как веревочки наши будем развязывать?
- А никак не будем. Она сама их распутает.
- Хотел с тобой, как с человеком поговорить. Не понимаешь ты меня.
Широков неторопливо вытащил из пачки новую сигарету.
- Светлана говорила, что ты вырос на Черном море. Чего же к нам сюда потянуло, на Белое?
- Получается, позвало. Вода здесь хорошая, светлая...
- Вода у нас действительно особая. Не каждый ее такой увидеть может. О другом деле сейчас думаю. Остаются за нами такие места, куда мы больше возвращаться не можем. Жизнь за нас решает...
На следующее утро Андрей Широков с другом собрались на промысел. Санин стал набиваться к ним в попутчики, но получил суровый отказ. Это для них не прогулка, а работа. Пришлось прибегнуть к известному средству и предложить бутылку водки столичного разлива. Сработало безотказно. Широков поставил на свой тяжелый карбас навесной мотор, запустил его, и они вместе вышли в море. Лица у рыбаков были хмурые, лишь изредка перебрасывались несколькими словами…
- Опять покойники снились...
- Это к дождю. Видишь, какие тучи натягивает…
Они шли довольно долго в северном направлении. Потом свернули к какому-то большому острову с отвесными скалами. От него в море тянулась открытая отливом высокая каменная гряда. Вода начинала постепенно прибывать.
- Участок здесь промысловый. Мы тебя тут одного оставим. Рыбу ловил когда-нибудь?
Санин неуверенно кивнул головой…
- Ты же из бывших военных. Наверное, больше охоту любишь. Хорошо зверя бьешь? – спросил Андрей.
- Мои звери двуногими были, - отшутился Санин.
- А ты не думал, что у них тоже душа есть?
- Нет, не думал, но и о своей душе тоже…
- А о чем ты тогда думал?
- О том, чтобы живым остаться…
- Да, это верно. Все об этом думают, если успевают…
- Ладно, будешь ловить с этих камней, - сказал Андрей и вручил ему снасти. – Мы здесь будем, рядом.
Вместе с коротким спиннингом Санин получил небольшой инструктаж о приемах морской рыбалки. Поклевка у него началась с подергивания, затем последовал резкий удар, и Санин немедленно почувствовал на руке подвижную тяжесть. Он вытащил довольно приличную треску, около килограмма.
Рыбаки ловили с борта лодки недалеко от берега. Очень скоро они натаскали приличный ворох трески. У Санина после его первой удачи, как отрезало, больше ни одной поклевки. Он хотел отдать свой скромный улов рыбакам, но те отказались. Напротив, добавили ему еще пару крупных пятнистых рыбин...
Они еще и посмеивались над ним, напоминая, что умная рыба каждый день не ловится.
В то лето им сказочно повезло с погодой. Первый раз вместе со Светланой они ушли в море очень рано, еще затемно.
Санин хорошо запомнил это утро. Постепенно светало, удивительная по красоте заря загорелась над водой. Вода из темной и непроницаемой стала голубовато-зеленой и прозрачной. Мотор монотонно урчал, карбас неторопливо разрезал зеркальную гладь. Неожиданно по правому борту выглянула любопытная звериная морда. Это оказался тюлень. Он плыл, высунув голову, и был похож на усатого лысого дядьку. Сон в голове у Санина окончательно пропал. Потом они заметили стаю красавиц белух – полярных дельфинов. Белухи шли немного впереди, поочередно выходя на поверхность и показывая блестящие светлые спины. Красивые и огромные животные, вполне сопоставимые с размерами карбаса. Настоящие белые киты. Охота на них давно была запрещена, и теперь белухи совсем не боялись людей, часто рвали рыбацкие сети...
Андрей успел показать все возможности своего небольшого судна и при попутном ветре поставил его под парус. Когда ветер получался встречным, карбас шел вдоль берега зигзагами или как Андрей говорил – галсами. Они ловили ветер, словно птица крыльями. Становилось тихо, было слышно только скрип снасти и плеск воды.
Он с гордостью рассказывал, что его карбас надежен в море и вообще, мало имел себе равных на этом берегу. Было видно, как ловко он управлялся с парусом, обходил только ему известные мели и подводные камни.
После всех этих рискованных маневров карбас показался Санину крохотным незащищенным мирком, пятнышком суши, на котором люди осмеливались пускаться в опасное плаванье.
Поморский берег в этих местах низкий с многочисленными островами, каменистыми банками и мелями. Острова образовывали между собой прибрежные шхеры с довольно сильным приливным течением.
Они высадились на небольшом пустынном островке. Кое-где поднимался редкий ельник. Большую часть его поверхности составляли скальные породы до блеска обточенные ледником. Они сверкали на солнце не хуже отполированных плит питерского метро.
В одном месте Санин заметил старый деревянный раскольничий крест. Необычный, восьмиугольный... Он безуспешно пытался разобрать на нем старинные буквы с именем и датой смерти морехода.
Говорили, что местные поморы не приняли церковную реформу и от прежней веры отступаться не хотели. Сопротивление нововведению возглавил Соловецкий монастырь. Посланные царем Алексеем Михайловичем войска осадили его неприступные стены. Монахи держали оборону несколько лет. Когда войска вошли в монастырь, то учинили там жестокую расправу. С самой верой среди простых людей справиться так и не удалось. Обо всем этом свидетельствовал и этот старый крест.
В общем, эта находка вызвала у всех чувство нечаянного прикосновения с неизвестной человеческой жизнью. Живые знали, что умрут, а мертвые уже ничего знали, и память о многих из них давно была предана забвению…
Архипелаг Кузова, куда они отправились в следующий раз, состоял из множества островов. Два из них были самыми большими: Русский Кузов и Немецкий Кузов. Со стороны эти острова очень похожи на гигантские каменные шары, почти полностью погруженные в воду.
Они пристали к острову Немецкий Кузов. Про этот остров сложили легенду о том, что высадившиеся на нем шведские разбойники были наказаны гневом божьим и окаменели. Для осмотра этой исторической сцены следовало забраться на вершину каменной горы. Самая высокая точка здесь – что-то около 140 метров. Вначале они шли вдоль берега, потом полезли вверх по скалам. Подъем оказался довольно крутым.
Во время всего подъема Андрей, по своему обыкновению, демонстративно не выпускал изо рта сигареты. В этом у него какой-то особый шик. Кажется, именно так русские офицеры бесстрашно прогуливались по брустверу под неприятельскими пулями. Когда переведя дух, Светлана заметила ему, что так много курить вредно для здоровья, он только хмыкнул в ответ:
- Неандертальцы не курили, а все равно повымерли. Пока я забираюсь сюда быстрее других…
От чего исчезли неандертальцы, сегодня точно никто не знал. Однако, действительно существовала такая версия, что они вымерли потому, что у них не было гена, адаптировавшего организм к дыму.
Санин шел самым последним. По дороге Светлана успела рассказать ему, что здесь они увидят особые священные камни - сейды.
Вот и пологая верхушка горы. Лишайники покрывали ее обнаженную скальную поверхность пестрым цветным ковром. Наконец они увидели расставленные кругом валуны, которые здесь называли окаменевшими шведскими солдатами. Их можно было представить сидящими у костра. Священные камни на вершине встречались на каждом шагу и самого разного вида.
Отличительной особенностью всех сейдов была их неустойчивость. Древние строители намеренно располагали их таким образом. Огромные валуны ставились “на ножки”, более мелкие камни - опоры. Были еще и другие сейды - каменные сложения, когда на валун выкладывали камни - шапки поменьше. Получался необычный фантастический пейзаж.
С верхней площадки острова перед ними открылась редкая по своей красоте панорама Белого моря с причудливым ожерельем из соседних скалистых островов архипелага, окруженных белым пенистым прибоем. Впереди, по линии горизонта, хорошо видны далекие стены Соловецкого монастыря.
Вниз спускались уже почти бегом, утратив всякое чувство страха. Прыгая по камням, ловко огибая на ходу стволы поднимавшихся елей, Санин первым оказался на берегу. Оглянувшись по сторонам, он быстро разделся и с разбега бросился в прозрачную волну. Вначале Санин испытал ожог от соприкосновения с ледяной водой, прогретым оказался только ее верхний слой. Холод быстро охватил все тело, и он задвигался еще быстрее. Пока плыл обратно к берегу, успел заметить, что на острове они не одни. Рядом с местом его купания в лесу стояли какие-то палатки. Из одной из них высунулась лохматая девичья голова. Его купание снимали на камеру...
На обратном пути в Кемь, Светлана рассказала о покровителе всех северных мореходов преподобном Варлааме. Родом он был из Керети, карельской поморской деревни. По всей видимости, Варлаам являлся реальным человеком и в миру носил имя Василия, жившего в XVI веке. Обученный книгам, он стал служить священником. Однажды Василий совершил тяжкий грех. В порыве ревности или как описывали это современники, “изгоняя беса”, он убил свою жену. За это на него наложили епитимью. Василий должен был возить по морю гроб с телом убиенной им супругой в карбасе, пока оно не истлеет. По одной из версий на берег он больше не вернулся, скитаясь по волнам северных морей. По другим слухам Василий был похоронен в Керети и канонизирован в начале XX столетия.
С тех пор русские и норвежские мореходы часто встречали загадочного скитальца, не выпускавшего из рук весел в любую погоду. Стали известны случаи его чудесного заступничества попавших в беду мореходов. Появляясь, он укреплял их веру и помогал справляться со штормом. Мореходы верили, что преподобный Варлаам хорошо знал северные моря и не оставит их в беде. Его стали почитать не меньше святителя Николая.
Получалась необычная русская версия Летучего Голландца. Оказывается, чтобы заявить о себе, нужно было совершить что-то ужасное и потом публично попросить прощения. Известно, что покаявшийся злодей и разбойник по христианской традиции был прозван “Благоразумным” и, по преданию, первым вошел в рай. Разбойник поминался в православных песнопениях и народных сказаниях. Наверное, не его люди считали самым великим грешником. Вот только муками совести теперь уже никого не удивить.
Это была их последняя встреча с Андреем. Через год он исчез. По слухам Андрей подрядился перегонять кому-то парусник – историческую копию поморского коча. У состоятельных людей такое коллекционирование становилось новым трендом, проявлением патриотизма. Обратно он не вернулся, больше его здесь никто не видел.
Кто знает, может быть ему, потомку беломорских поморов, тоже выпала участь стать вечным скитальцем-приведением, спасителем погибающих моряков.
Уже потом, в Питере, Светлана показала Санину необычный камень, подаренный Андреем перед их отъездом. Это беломорит, натриевый полевой шпат, местная разновидность непрозрачного лунного камня. Он нашел его где-то на берегу моря у мыса Шарапова. Камень оказался необычным, с глубокой замутненной прозрачностью и серебристыми голубоватыми переливами. Прибрежная волна сделала его гладким и блестящим.
- Он сказал, что подарил мне кусочек Белого моря…
Действительно, этот камень был очень похож на водную гладь в ясную лунную ночь. Такие тихие ночи на поморском берегу иногда случались и оставались потом в памяти навсегда…
Санин привез в Петербург несколько неплохих этюдов и к зиме подготовил персональную выставку. Он посвятил ее своим путешествиям по Карелии и Соловкам. По этому поводу его друзья шутили, что в следующий раз он непременно доберется до самой Колымы…
Фото из Интернета