Сказки моего Севера.
Было или, не было, но ожило во мне
сказкою неведомой на моём челе,
разбрелись морщинки словесами тайн,
верить аль не верить, не меня пытай.
Чудь белоглазая.
Давным-давно..., а это действительно, было так давно, что память о тех событиях не найти даже на пожелтевших от страха всё пожирающего времени, страницах городского архива, чьи пожухлые папки узаконенно томятся в левом крыле остатков Гостиных дворов. Дворов древнего города, изначально заложенного ещё по его высочайшему повелению Грозного, Иоанн Васильевича. Города, выросшего близ монастыря святого Архангела Михаила, и благоговейно принявшего это святое имя… Давно это было, давно, и началось, пожалуй, ещё века с Х-го, когда на брегах Северной Двины появились ушкуи новгородцев. Назвать их только разбойниками, было бы не совсем верно, хотя таковыми их и кличут ноне. Скорее, они были одновременно и разведчиками новых земель, и завоевателя, и торговцами, всё зависело от силы или слабости встреченных поселений. А местный люд, состоял ведь сплошь из охотников, и постоять за себя умел. Пока пришлые гости появлялись от случая к случаю, всё было даже обоюдно выгодно. Но когда вслед за вольными ватагами потянулись монахи с купцами да поселянами, а через сотню лет, уж и монастырь Михайло-Архангельский вырос в устье Северной Двины, призадумалась чудь. Засидевшийся гость, что в горле кость, его и не звал, а он уж застрял. Так что, либо гостя почитай, либо дом свой покидай. Так и вышло, что пообустроились гостюшки дорогие, да и выжили хозяев. С начало с рек, а затем дело и до лесного хозяйства их дошло. Обиделась чудь, плюнула, да и закопалась навеки в свои подземные норы. Закопалась, но отнюдь не пропала, и знай, чудит себе помаленьку. Есть, есть и до сей поры в тамошних лесах укромные места, где водит тебя по кругу и отводит глаза неведомое, чудное…
Да я и сам, четно говоря, дважды плутал в одном из таких мест. А точней, даже трижды, и было нас в тот раз, как раз трое. И стояли мы на лесной дороге, надёжно наезженной ещё советскими геологами и гадали, куда же нам идти, в какую сторону, а поскольку компас показывал Север совсем не там, где мы допускали его ожидать, и время на часах неумолимо поторапливало, с каждой секундочкой дёргаясь нервно и беспардонно вызывающе, мы заметно нервничали. Подначки постепенно переходили в перчёные остроты, скользящие на грани фола, и, несмотря на многолетнюю дружбу, мне было уже как-то неуютно в нашей доброй компании. А всё дело было в том, что завёл их туда всё же я, красочно расписав Слободское озеро, на котором к тому же, как оказалось, сам-то я никогда и не бывал, хотя и верил в обратное. Спутал, просто спутал, с Обокозером, в кое и впадала речка Обокша, сопровождавшую понизу нашу дорогу. Тёмная, но верная, она преданно бежала рядышком, понизу. Но изредка, словно резвясь, делала петлю, и исчезала из вида в густых зарослях, как правило ненадолго. Однако убегая с каждым разом всё дальше и дальше, она внезапно пропадала, казалась окончательно, и на душе становилась даже слегка сиротливо. Вот и стояла наша компания словно брошенная, без всякого понятия, а где же мы… это, поскольку вынырнули из леса на дорогу совсем не там, где с неё сошли. И тут, самому шустрому и мелкому, пришло в голову заползти на верхушку ближайшей сосны и оглядеться. Высохшее древо было похоже на женскую расчёску, из него, словно держа круговую оборону, торчали сухие сучья. Но его это нисколько не смутило, не знаю даже как, но он умудрился, огибая ветки и рискуя либо наколоться на обломанные сучья, либо быть брезгливо скинутым, как надоедливый огромный муравей, всё же выдвинуться на выбранную диспозицию. Однако его нежелание пасть в глазах наших, впрочем, как и проявленная цепкость, мало помогло нам в нашем место определении. Серое небо, лес безобразно однородный в своей серо – зелёной стойкости, не желающей даже намекнуть хоть на что-то, и ощущение давящей вечности Севера, с нашей обречённой мимолётностью в нём... Но, слава богу, тревожный звук дежурки, медленно обегающий нас слева направо, дал нам шанс покинуть сие загадочные места, глухо и настойчиво указуя: «Туда-а, туда-а-а…».
Бывалый человек, конечно спросит: «А как же так, ну зашли влево от дороги, значит, как вышли вновь на неё, то и идите себе вправо, не ошибётесь». Так-то оно так, конечно, да дело в том, что дорога-то там хоть одна, но фактически, её как бы две на самом деле… Но, кажется я слишком забежал вперёд. Лучше начну заново, да поподробней.
Привёл меня в эти места мой приятель, лесной ходок. А кто ему сюда дорожку указал, я не ведаю. Бегали мы с ним вдоль речки по леску, грибы собирали, заходили и вглубь, не всегда правда удачно, но оно-то дело такое, когда густо, а когда и пусто. Раз на раз не приходится. Но места мне понравились, и со временем я туда в одиночку стал бегать.
Доезжаешь рано утречком на дежурке до 1076км. Есть такой полустанок, на котором кроме вечно запертой будки, ничего – то и нет, ну ежели, не считать следов от кострищ. Зато с него в лес лежит народная тропа, изрядно разбитая, и затем затейливо распадающаяся на малые тропки, кружащие по лесу. Вот одна из них, пожалуй, самая натоптанная, и выводит на полусухое болотце, в том месте, где клином, почти островком, выдаётся лесок. Здесь можно оправиться и перекурить, и дальше по болоту, мимо маленького озерка. И тропка, по чьей-то прихоти, почему-то пролегает буквально в метре от него, такого чистого, светлого, ясного, в отличие от второго, лежащим подалее, за первым. То, второе, оно тёмное, как и положено лесным речкам. Его так и прозывают – Тёмное. А это, стало быть – Светлое. И расстояние между ними всего ничего, ну пяток метров разве что. И вот что интересно, я тут как-то карты смотрел, там, за Тёмным, тоже оказывается тропа имеется, да посуше и от озерка подальше, а народ, как-то сюда тянется, мимо Светлого. А из него, как бы ручей выбивается, и тропка в нём утопает, а всё ж идёт народ, верит светлым его водам.
Однажды, помню, возвращался я загруженный красноголовиками по полной. Было это… как раз после дождя, и вода буквально переливалась через край, заливая тропинку у светлого озера. Было жутко, ноги утопали почти до верха моих далеко не маленьких сапог, и я не удержался, окликнул впереди шагающую пожилую пару, уже перешедшую болотце и только-только достигшую островка с надёжно укоренившимися соснами, чтоб они не уходили, пока я не пройду мимо сего опасного места. Эти несчастные пять метров могли потребовать выкупом мои сапоги, расступившись и ухватив меня до коленей в свои цепкие и ледяные объятья. А потом: босиком, по лесу, да по острым сучкам, да по грязи, э-э-э, да что говорить, кто лазил по северному лесу после дождей, тот и сам, даже врагу, такой радости не пожелает. Вот и дрогнула моя вера тот момент в светлые воды озера, от чего я и подстраховался. А вы как хотели, с лесом, да болотом шутки шутить опасно, и доверяться, уж тем более. Я ведь тогда и не знал про местного хозяина, да нутром видать почуял… Ну да ладно, всему своё время, я потом про него расскажу.
Вот значит, после болотца, выскакиваешь в лесок, а за ним через высоковольтную линию, и снова в лесок, но тут уж дорога широкая, хоженая, она и доведёт до речки Обокши. Через неё бревно брошено, по нему на ту сторону надобно, а там поляна, геологи постарались, стоянка у них была. А где геологи побывали, считать свалка на многие года. Тут лес не один век будет раны зализывать. Они ж на своих вездеходах не только дороги проложили, но ещё везде дырок набурили. Сам видел в лесу, возле реки Елоуши, труба из земли торчит, у неё крышку то ли сбили, то ли вообще не было, но вода вовсю хлещет, и ручей, такой солидный, к речке тянется. Вот и на Обокше набурили чего-то. Нам рыбари рассказывали, что после геологов, вода в реке испортилась. Наберёшь чистой воды, вскипятишь, заваришь и пока пьёшь, замечаешь, что вода в кружке темнеет, и притом как-то стремительно, две трети выпил, а у тебя вместо чая, уже дёготь какой-то. А ещё они сказывали, что поймаешь рыбу, оставишь её в ведре с водой, и она бедная начинает, как бы размягчаться, вроде с неё, живой, мясо начинает сползать. Я, правда, на счёт рыбы не проверял, ловить там не доводилось, но чайком с приятелем на берегу той речки баловались, о чём и подтвердить могу. Чернеет она, да ещё и как. Сам бы не поверил, да глаза не обманешь. Но кроме испорченных вод, они там ещё много дров, в прямом и переносном смысле, наломали. Может за то и осерчал на людей местный хозяин, кто его ведает…
Там, от табора ихнего, дорога в лес укатана и упирается в другую, такую же, но делающую петлю в этом месте. И получается навроде развилки, как бы. Вроде рогатки из бесшабашного детства, где рукоятка – путь от реки до дороги, ну а рогатины, – и есть она самая, дорога, хитро вывернувшая из лесу. И поскольку она как бы делится на две, то побродив за развилкой, не ведаешь, намотав по лесу не один круг, куда и выйдешь. На какое крыло попадёшь. Это как на часах: от 3ч. вправо – вниз, а от 9ч. вправо, уж вверх. Конечно, сидя дома, можно порассуждать и о мхе на дереве, и о густоте веток, да и о куче муравейника не забыть. Но вот незадача, бывают места, где всё это не так явственно, как хотелось бы, а то и напрочь, или частично, отсутствует, да и дорога, не прямая линия, куда она уклонилась, пойди, разберись. Ты спешишь по правой к развилке, а дорога, смеясь, уводит тебя всё дальше в лес, и хоть до тебя всё же дойдёт её обман, время и силы будут упущены, и придётся ночевать в лесу, ибо в потёмках доверяться болоту, лежащему на полпути, уж никак не стоит.
«А компас, компас-то», спросит бывалый человек. Да не работает он там, не ра-бо-та-ет… То ли аномалия какая, толь хозяин чудит. И не то, что я уж такой человек легковерный, но окромя собственного опыта, повстречал я как-то у реки одного мужичка, такого бродилу, старого, натурального. Вот он-то, разговорившись, и поведал мне об особенностях этих чудных мест, и о том, что многих, многих здесь водит, и не один я такой. А беседа наша началась с того, что я усталый после долгого блукания, но всё-таки с грибами, прибился к его костерку погреться и отдохнуть перед последним броском до железки. Вид у меня был потрёпанный, но не в одежде…, а в глазах и в общей вымотанности всего тела и духа. Но до этой встречи-откровения, было ещё кое-что, о чём мне, в общем-то, и хотелось поведать с самого, самого начала…
Хозяин… В первый раз я попал в его заповедник, когда протопал по дороге от развилки вправо ровно полчаса. Затем свернул под прямым углом налево и углубился в лес, грибов наломал в целом не так, что бы быстро, но на обратный путь в запасе часа четыре было. И тут меня как будто кто-то надоумил: «А что тебе обратно по той же дороженьки шлёпать, ты леском, леском, благо дорога здесь вроде прямо лежала, плутала чуток, но не очень, сколько ты шёл, с полчаса и будет, ну так за часик спокойно добежишь». Я и послушал вражий голос. Через час стали меня одолевать сомнения, то ли в компасе, то ли в расчёте этих самых, «полчаса по прямой». Вроде и иду параллельным курсом, и довольно шибко притом, но нет и нет выхода к развилке той. А ещё через час понял, как пролезть вперёд стало не можно, из-за колючих зарослей, напрочь перегородивших путь к дому. И крутиться бесполезно, ни влево, ни вправо, и увяз я собственно по полной.
Вот тогда-то и возопил я к Пречистой, да и Спаса, Господа нашего не забыл. Никогда я до этого так отчаянно не молился, так слёзно не просил вывести меня на путь правильный, позволить вновь увидеть малых деточек моих, да обнять дорогую супружницу мою. И что? Помолился я от души, ломанул вперёд, прорвался сквозь кусты и вижу, что стою на краю болотца, что у основания петли дорожной, да и сама дорога моя, вот она, слева от меня маячит, милая. Тут уж я краем, краем до ней, до родимой, и ходу на свой полустаночек.
А вот в друга ряд у меня-то, всё по-иному вышло. Занесло через год, может более, я тогда молод был, частенько в лес бегал. Так вот; пробежал я по той же дороженьки, да аккурат примерно в те места угодил, и вышел на полянку, маленькую таку, а посередь неё стоит берёза, и не або какая, а всем берёзам – Мати. Она одна там такая была, а вкруг неё будто дочки, аль верней внучки хоровод водят, и у корней той берёзы дупло, и такое большое, что заяц на задних лапах сядет, а ушами так и не упрётся в полог. И почудилось мне, что пели вкруг неё молодые бабы да девки, и приносили ей жертву, да всё в виде грибов да ягод, да лент и поясков узорчатых. Ну, постоял я возле неё, матушки, а поклоном земным-то не уважил. Молод был, да глуп. Пошёл грибы собирать, и вот какое дело-то со мной чудное приключилось.
Отошёл я недалече, метров десять не более, а красноголовики, прям семейками стоят, и детишки, и взрослые, любо дорого поглядеть. Хочешь – смотри, не хочешь – собирай. Я знамо дело кузовок-то свой скинул, он у меня синенький, издалече приметен, рядом ёлочки молоденькие, опять же берёзки рядом юные да несмелые. Я отбегу, наберу корзинку, подскачу к кузовку, да высыплю. Обобрал-таки маленько полянку и вижу, чуть далее, стоит семейство, все как на подбор, иль отбор верней, я к ним, голубчикам, посрезал, в корзиночку уложил, даже проверять не стал, ножка без червоточин, шляпка крепкая. Оборачиваюсь, а место вроде то, да не совсем, ёлочек моих не видать отчего-то, да и берёзки по-иному вроде стоят, ну ладно думая, буду пока грибы собирать корзинка то не полная, да и время ещё есть. Но самое главное, с места то я далеко не уходил, вон и берёза сквозь деревья белеет, благо лесок редкий вокруг. Короче набрал я полную корзину, а кузова нет, как нет. Я к берёзе, высыпал у ног её, прямо к дуплу, все грибы и пошёл кузов искать. А грибы то, грибы, так и повылезли вокруг, будто под дудку волшебную, да на парад. Стоят, на меня знай, посматривают, и всё с вызовом, а я человек простой, азартный, принимаю вызов, да складываю их в корзиночку. Вообще-то, когда грибов нет, всё подряд гребёшь, но ежели пошёл гриб, то все эти… подберёзовики с маслятами, и прочие всякие, уж не обессудьте, вам места в корзинке нема. Ну, а ежели ещё и время в наличие, то высыпишь весь улов на травку, сядешь на кузов и давай отделять ножки от шляпок. Сначала укладываешь на дно средненькие, крепенькие в один размер, так как они растут, пузом к низом, на них второй слой, таким же макаром, за ним третий слой и так пока шляпки не уложишь, ну а если место останется, тогда уж ножки рядками, одну к одной, да ещё на срез смотришь. Бывают ножки сухие, их режешь, а они скрипят, противно так, и приминаются от упорства, такие лучше сразу выкинуть, а вот те, что мягкие, будто масляные, вот те в самый раз будут, ну и естественно корзиночку тоже стараешься не обидеть, полнёхонькую привезти, а еду, да расхожую мелочь, уж сверху к кузову приторочишь
Да…, отвлёкся я что-то. Вот значит после десятой высыпанной под берёзоньку корзинки, расхотелось мне как-то грибочки собирать. Ногами не грешил, не мял, не сбивал шляпки, но время-то бежит, до поезда уж пора подаваться давно, а как, кузовка моего – нема ведь. И тут вижу, вон… стоит мой родненький, синеет возле ёлочек, а напротив, семейка, будто насмехаясь, выскочила, и откуда взялось бедовое, вроде всё уж собрал вокруг да около, и да того они ядрёные, налитые, что и пройти мимо, себя не уважать. Ну, я к ним, забрал знамо дело, оборачиваюсь, а кузовка то моего, опять нема. Тут уж я по настоящему взвыл. Рванул к берёзке священной, пал перед ней на колени: «Прости, Матушка, сына глупого. Ты – Мати всех берёз, ты – хранительница, ты – лесная заступница, прости дурака зазнавшегося, виноват матушка...», а сам всё голову клоню. И что чудно, и слова нашлись, и вера чистая, что берёза выручит и поможет, не даст лешему насмеяться, да порожняком домой с повинной явиться. И помогла матушка-берёзонька, встал с колен, поклонился ей ещё раз, и пошёл, куда она повела, да не сворачивая, так прямо к кузову и вышел. А затем вернулся к ней, к родимой, поблагодарил, взял малую толику грибов, а остальные горкой положил для зверушек лесных, да для даров ей положенных. И зашагал уже прямиком к тому место, где с дороги в лес свернул. До реки споро добежал, где и повстречал того грибника, что костром да чаем поделился, да обнадёжил меня… Мол не такой уж я глупый совсем, поумней, да по мудрёней меня от лешего здешнего всякого натерпелись.
Что же до того, что я до грибов жадный, так на то причина есть. Человек я южный, с детства таким богатством обделённый, у нас-то сады, дачи, прошёл в сандаликах, да налегке, нарвал чего надо и до дому. А в лес никто и не ходит, нет того леса, так, посадки одни, да и дождей стало быть мало, откуда грибам быть. Кто меня, из южан-то, поймёт, как за два часа до отхода идти на запасные пути искать поезд, вскрывать запаской и забираться в него. Только поезд там, уже под завязку самую мужиками набит, хочешь лечь, ползи на третью полку, так как вторые все уж заняты, а на нижних, самые нетерпеливые водку пьют. И столько мужиков в лес едет, что на обратном пути поезд на остановках, конечно останавливается, но в вагон никого не пускают. Хочешь домой попасть, ползи на крышу, хоть с собакой, хоть с велосипедом. Я там всяких нагляделся, на каждом вагоне кучкуются, а самые дошлые, ноги опустят на переход между вагонами и сидят на краю крыши. Подъезжает такой поезд к Исакогорке. станция есть такая, пригород Архангельска, и народ с него как горохом сыпанёт. Мы как-то один раз подъезжали к станции, а навстречу товарняк из нефтяных цистерн, и вот посередь поезда сидит мужик в ватнике, на маленькой площадке и обнимает крышку наливного люка, сам весь чумазый и смеётся, когда видит, как мы все его приветствуем. Нам-то самим до такого вовек не додуматься было бы.
А вот ещё вспомнилось. Сидим раз в тупике, в вагоне, ждем, когда поезд к перрону подадут, да народ валить в него начнёт. Только машинист, толь на грибников обиделся, толи просто шуткануть захотел, но взял и махнул метров на триста за станцию и стоп-машина. Народ испугался, нервные повыпрыгивали, а поезд задний ход и на перрон. Пассажиры, те что с перрона, конечно обрадовались, а зайцы, что возле автовокзала поспрыгивали, назад бегут с пестерями за плечами, да матерятся, наверное, на чём свет стоит, мы-то вишь не успели с поезда соскочить, а сам я вообще на третьей полке пригрелся, только и успел, что подивиться на энто дело.
М-да, опять отвлёкся. А рассказать-то мне хотелось, о самом главном, что вынес я из всех трёх моих блуканий в тех местах, третий раз я вишь не один был, потому и молиться, как-то не с руки вслух было, а что внутри, просил, то моё, делиться не стану. Так вот, не то важно кого просишь, а важно как просишь, душу свою раскрываешь до самых ли глубин потаённых или только вид гонишь. Наг душой стоишь, так она, горемычная, и молит, и поклоны тому бьёт, чью заступу чует. Главное – от всей души, от всех её самых малых, потаённых кладовочек, и честно просишь, не обещаньями, что не забудешь, не будущим, а сейчас, настоящим, нутром своим молишь, и дадено тогда будет тебе. по слову твоему чистому…
И не стыдно мне, что в один раз молил я Господа нашего, как христьянин, а в другой-то раз, берёзу – матушку, как самый убеждённый язычник, и не было тогда на мне никакого греха, ибо так было нужно, душа само знала, кого просить и как. А не согласные со мной, так на то ваше право, не было вас со мной, и не понять вам того, пока сами, вот так же не взвоете, да не запросите, да в чудо не поверите.
Вот и весь мой сказ тут бы был, кабы не поехала моя жёнка к подруге своей в Вельск, да не пошли они в лес по чернику. И лес там светлый стоит, и поселенье недалече, не потеряешься одним словом. А чтоб было что вспомнить, снимает она на фото всё вокруг, что на глаз падёт. Ягод-то они конечно набрали, но вот что интересно, смотрю я дома фото на компьютере, и на одном вижу лешего. Подымается он малыми ёлочками, обнимает стволы елей крепких и щерится, приветствует, стало быть. Я и сам вначале-то не поверил, ну чуток контрастности добавил, чтоб лучше его видать было, и вот он красавец. Что до фотошопа, так ничего не пририсовывал, хоть до самого малого пикселя увеличьте, всё как есть натуральное.
А вот в прошлый год, внучков в лес повёл, ну скажем так, преддверие леса, что вплотную дачи окружил. Погуляли у речки, подымаемся тропкой в гору и вижу. У баньки пенёк торчит, и так ствол у него подрезан, что нос сучком вздёрнут, корни из земли так и тянутся ветки сухие на себя, словно грабли гребут, а мох сверху как бы навроде волос залёг, и, что особо чудно, кора ртом оттопырилась, а замес-то глаза, лист зацепился. Говорю своим малышам: «А вон, гляди, леший к баннику в гости, на погрев, завалился». Они: «Где, деда, где». «Эх, вы, говорю, да вон, присмотритесь», ну и показал все приметы. Поверили. А как не поверишь, ежели душа сказки просит. Да и очиньки сами бачут. Ну а верить вам, аль не верить, то уж не моё дело, я обсказал, как было, а решать, стало быть, опять-таки за вас, кого, али чего я там видал, не досуг мне. Одно добавлю: «В корень зри, не поверху белкой рыжехвостой взглядом опали, а в общем картинку обхватывай, вот тогда-то может и узришь, что там за кромкой-то прячется».
Да, добавить, что ещё стоило. Давненько-то было, но вот, что примечательно, залезаю я на днях в компьютер, карты гуглёжные полистать, да память освежить… Глядь, по тем местам, где блукал я тогда, дорога пролегла, широкая такая, основательная… Вот я и думаю теперь, да гадаю, может и сих мест хозяин, тоже до банника на дачи подался, ну что ему теперь там бедолаге на трассе делать…?
А что до леших, до духов лесных. Так чудь с ними накоротке была, Вон в Сибири, с середины почитай I тысячелетия до н. э., и до середины I тысячелетия н. э. из бронзы лили их вовсю. Кулайская культура стало быть. И что примечательно, на фигурках тех, не старички лапотные, как у нас на Руси литераторы, да художники малюют, а нечто из стволов, да пространства между ними. Только глаза полосками, рот, да нос, что как древо жизни от лба, до рта тоненьким вознесением упирает. А вместо рук порой, зверёк замрёт, иль птица на голове гнездо своё вьёт. Вот и выходит, что фото-то, что жена из Вельска привезла, вроде как подлинно, да и того, гостя банного, я тоже на память храню, как свидетеля, стало быть, что было то, воистину со мною, а не привиделось, да не придумалось…
А вот и фото люди добрые.
2016г.