поэма
Я часто разговариваю с ним.
Его душа с моей душою рядом.
В том городе с незыблемым укладом
Мы встретились, когда он был гоним.
О чём мы разговариваем с ним?
О вечности. О вечере погожем...
О человеке, с именем, похожим
На тяжкий молот и на лёгкий нимб.
В семнадцать лет – окопы, грязь и кровь,
Он, пасынок неистовой эпохи,
Шагнул в огонь, и грозные спол;хи
Сорвали с неба голубой покров.
В расстрельных списках – весь отцовский род.
Он уцелел. Единственный из многих.
Так с мавзолея свора брюхоногих
Взирала на истерзанный народ.
Пергамский камень – на земле святой,
Разъятый крест – над папертью Соборной.
Да, площадь Красная надолго стала чёрной.
Мы, впрочем, не касались темы той.
Он прочитал лишь много лет спустя
Стихи о гибели двоюродного брата.
Я видела – душа его распята,
И пули за спиной его свистят:
«На откосе, на обрыве
нашей жизни удалой
ты не удержался, Гиви,
стройный, добрый, молодой.
Кто столкнул тебя с откоса,
не сказав тебе "прощай",
будто рюмочку – с подноса,
будто вправду невзначай?
Мы давно отвоевали.
Кто же справился с тобой?
Рок ли, время ли, молва ли,
вождь ли, мертвый и рябой?
Он и нынче, как ни странно –
похоронен и отпет –
усмехается с экрана,
а тебя в помине нет.
Стих на сопках Магадана
лай сторожевых собак,
но твоя большая рана
не рубцуется никак.
И кого теперь с откоса
по ранжиру за тобой?..
Спи, мой брат беловолосый,
стройный, добрый, молодой».
Мы все прошли сквозь смерч войны и мор,
Наследники и дети лихолетья…
Но всё–таки: не камеры и плети,
Не номер лагерный, не смертный приговор.
Но всё–таки: не танки и штыки,
Не лай немецких пушек, визг картечи.
Мы выжили в плавильне этой сечи,
Там выжили, где полегли полки.
____________________
Теперь о городе. Тот вековечный спор
Меня прошил трассирующей нитью:
Калужской перевитью или перевитью,
Я так и не узнала до сих пор.
Отец мой, тоже воин и герой,
Пять лет отмерив на смертельном марше,
Вернётся с фронта, родичам помашет
И нас свезёт в калужский домострой.
В его скупых рассказах о войне
(Отец дошёл почти что до Берлина)
Солончаки, расхлябанная глина
Сменялись минами в солёной глубине.
Кавказ… Новороссийск… и Кенигсберг…
Два месяца на койке госпитальной…
И снова марш-бросок на берег дальний,
Откуда виден самурайский брег.
Возможно, их пути пересеклись
Там, под Моздоком, где Булат был ранен.
Но не в гранитной, а в небесной грани
Сошлись их судьбы: и земля и высь.
____________________
Уж десять лет, как кончилась война,
А город так же цепенел в руинах,
И миллионам узников безвинных
Ещё не возвратили имена.
Вот школа 5–тая в старинном тупике…
Она звалась гимназией когда–то.
Сюда с седьмого класса по десятый,
Ходила я, как пёс на поводке.
Она меня, признаюсь, невзлюбила…
И на пороге встретила в штыки.
В ответ летели дерзкие стишки
С последней парты... Я их позабыла.
О том жалею. Именно они
Соединили навсегда с Булатом.
Он стал мне другом, или старшим братом.
Мы с ним дышали воздухом одним.
Он ссыльным был. Он выбрал для житья
Всё тот же город. В той же самой школе
Преподавал и пребывал в неволе,
Где поневоле очутилась я.
Мы встретились не сразу. Той весной
Он, поприще сменив, ушёл в газету.
Я принесла стихи в светёлку эту.
Их напечатали. Он был тому виной.
____________________
А вскоре съезд и проводы в Москву,
Нечастые звонки, скупые встречи.
Учитель мой значительные речи
Произносил на каждом рандеву.
Казалось, в сад распахнуто окно,
Где всё ликует: люди и природа.
Казалось, долгожданная свобода
Обнимет всех и приголубит. Но…
Зима вернулась. Оттепель сошла
На нет… На нас смотрели косо.
Надои рифмовали и покосы,
Потом и вовсе обступила мгла.
Уже литературная братва
Травила всех, как зайцев на охоте.
В лицо смеялись: «Что ж вы не поёте?»
И он запел. Он знал свои права.
Сначала были песни о себе,
Потом – о главном, совести и чести.
Все повторяли вразнобой и вместе:
"Судьба, судьбы, судьбой, судьбою, о судьбе… "
____________________
Мне вспомнились стихи про серый дом.
Их написал в тюрьме поэт Жигулин.
Там нелюди его ломали, гнули.
Он выстоял. И душу спас при том:
«В серый дом моего вызывали отца,
И летели слова тяжелее свинца…»
Меня возили в тот же дом.
Стучали кулаком, не боле.
Не догоняли в стылом поле,
Не к стенке ставили потом.
По швам разглаженный майор
Подвинул кресло на допросе,
И только мимоходом бросил
Про небо в клетку и забор.
Была продумана игра,
Все роли втянуты в программу.
Нет не трагедию, а драму
Здесь ставили на этот раз.
Но, как рулетка в казино
Мотала плёнка что попало,
И слово к слову прилипало,
И дело шилось всё равно.
____________________
В прудах застойных продолжался клёв.
Строчил доносы графоман Иуда.
И вновь Булат явился ниоткуда
И спас меня, как Лёнька Королёв.
Он не был у правителей в чести,
Наград не ждал, не думал о престиже,
Но пел уже в Варшаве и в Париже…
А мне иной судилось крест нести.
Мы виделись в Москве на вечерах,
И у него в Безбожном переулке,
Где вспоминали школьные прогулки
И наши посиделки во дворах.
Когда не помню… Помню, без труда
Я сочинила это посвященье:
Не то письмо, не то стихотворенье,
Что память сохранила навсегда:
Мне Богом данный брат,
В безбожном переулке
Торгуешь ли с утра
У черствой славы булки?
Или сухой рукой
Через проспект всемирный
Историю с клюкой
Ведешь, минуя мины?
Булат ты мой, Булат,
В серебряной оправе!
Нет ни золы, ни зла
В твоем звенящем сплаве.
Нет судей у тебя –
Лишь трибунал Всевышний.
Все подозренья спят,
Один предлог – на вышке.
Приставки – по местам,
И суффиксы – при деле.
Да только корень там,
Где снова проглядели.
Свети и жги, Булат,
Как велено, глаголом,
Пока из-за угла
Не подобрались к горлу,
Пока твое перо
Раздельно, а не слитно,
Пока на твой порог
Как лист летит молитва,
Дабы продлил Господь
Твой путь, забывши меру,
Воспой, Булат, воспой
Замученную веру,
Надежду и любовь –
Все истины святые,
Пока плывут гурьбой
Форели золотые,
Пока хулы зола
Не примешалась к славе,
Пока звенит булат
В серебряной оправе.
____________
А в девяностом, знаковом, году
Мне случай выпал в Оптину приехать.
Разора и вражды блуждало эхо
В том золотом, в том радужном саду.
Я подала записки о родне
И о друзьях. Конечно – о Булате.
Прошенья взяли. О грузинском брате
Ни слова не сказал послушник мне.
Руины монастырские с сельцом –
Над речкою Серёной… Здесь служил он
Словесности Российской. Старожилам
Ни нравом не пришелся, ни лицом.
Унылый сад, разбитое окно,
Портрет на куче щебня – Достоевский!
Я привезла его из той поездки,
Как память о былом Шамордино.
«Булат! Я посетила те края,
Где ты…» Письмо пропало в нетях,
Или уснуло в тёмном кабинете,
Где трудятся старинные друзья.
___________________
Уже сквозь сон увидев мир святой,
Он принял имя древнего пророка,
На миг остановившись у порога
И очутившись за его чертой.
И время в ту же сторону текло,
В скорбях, в потерях, в отголосках славы…
Уже потоки раскалённой лавы
Заглатывало адское жерло.
И с Запада на нас неслась гроза…
Вновь занималось зарево пожара.
Он видел всё… И понимал, пожалуй,
Но дым надежды застилал глаза.
И новые «хозяева» земли,
Живущие как урки, по понятьям,
Его склоняли к дружеским объятьям,
Но вряд ли соблазнить его смогли.
Он позвонил: «Давай поговорим…»
Последний разговор перед уходом.
Уже потом, оплаканный народом,
Он навсегда вернётся в Третий Рим.
К нему спешили, постигая суть,
Со всех сторон: Калужских и Смоленских,
Две розы и свечу учителей Словенских
Я принесла ему в последний путь.
____________________
Последний путь… Я вглядываюсь в даль.
Не знаю, велика ль твоя награда
Там, в небесах, а на Земле ты рядом.
Вся жизнь твоя. И радость. И печаль.
_______________
* На фото –
Валентина Невинная и Булат Окуджава,
Пушкинский праздник в Полотняном Заводу, начало 1980–х гг.