Если век, так уж чтобы окончился с нами.
Если снег, так уж чтоб все пространство кусками
рафинадной тоски залепил, как в конверте.
Рифме хочется смерти, а меня, уж поверьте,
этим словом окончить строфу так и тянет.
Сыплет белое нечто. Ничто. А по сути,
кристаллической влаги (на пепел в сосуде
чем-то схожей), узорные хлопья – на крыши,
на деревья, на плечи, на землю, а выше
подсинённые небом, другие несутся
торопливой, как будто напуганной, стаей.
На манжете, за миг до того, как растает,
разглядеть удается осколки сырые,
их изящный орнамент – образец симметрии,
миру данной, как тайнопись неземная.
Криптография, вот еще выдумка чья-то.
Мы привыкли, что если уж век, то двадцатый.
Если снег, то, как сказано, белое нечто.
Если тайна, то черпать до дна бесконечно.
Если смерть, то чужая. Свою никогда ты
не поймешь, не познаешь. Ее и не будет.
Кто-то дальний увидит: как пепел в сосуде,
зимним вечером с неба, всплошную, гурьбою –
то, что некогда было тобою и мною, –
валит, сеется… чтобы подумать о чуде.