I
В достославной части света,
Не на землях Магомета,
Не в кафоликов краях,
Не в язычников степях,
Не на водах окиянских,
Не в пустынях персиянских,
Не средь северной тайги,
Не у тропика дуги,
Не на пустошей широтах,
Не в тибетских горных гротах,
Не промеж лапландских льдов,
Ни Авзонии садов,
Ни каменьев эритрейских,
Ни снегов гиперборейских,
Ни среди альпийских круч,
Ни под сенью финских туч,
Ни в туманах альбионских,
Ни у древностей сионских,
Ни в восточной стороне,
Ни в обратной, наравне, —
Посреди равнины плавной
Самодержец православной
Правил краем, о каком
Речь мы нашу поведем.
Царство оное обильно,
В христианской вере сильно,
Десять тысяч верст в длину
В ту и в эту сторону.
Все-то маковки с крестами,
Все заборы с воротами,
Вот селян лежат поля,
Вот и барская земля.
Вот струится тихо речка,
Вот растет на поле гречка,
Вот корова с пастухом,
Вот и дедушка Пахом,
Вот гурьбой его внучата,
Вот изба: страна богата,
Да и всякий край таков,
Где оброк у мужиков
Царь велит сбирать по-божьи,
Вот и решеты острожьи:
Так уж наш устроен свет —
Без тюрьмы державы нет.
Вот богатые палаты,
Вот и нищего заплаты,
Вот дворецкий в парике,
Вот ямщик на облучке,
Вот кресты погоста ржавы,
Вот соседские державы,
Басурманская орда,
От какой одна беда.
Нет покою тем просторам:
С юга воды, по которым
Злобный рыщет янычар,
На восток земля татар,
Из которой окаянны
За добычей лезут ханы,
С полуночной же земли
Прут варяжски короли,
Из страны закатной немец,
Словом, всякий иноземец,
Сей земли узревший вид,
Здесь пограбить норовит.
Земли чтоб беречь и воды,
Государю воеводы
Служат как отцу сыны,
Хоть и тянут из казны:
Воевода при пехоте,
Воевода и при флоте,
Воевода-инженер,
Воевода-канонер,
Воевода-квартирмейстер,
Воевода-капельмейстер,
Воевода фуража,
Боевого куража,
Воевода кавалерьи,
Воевода артиллерьи,
А над ними всех главней
Воевода Евстигней.
Коли встретишь, не попутай:
Самый толстый, самый лютой,
Вспыльчив, яр, криклив и зол,
Шитый золотом камзол,
Бриллиантовая пряжка,
Над звездой лоснится ряшка —
Как увидишь, так беги:
Генералы-то строги,
Иль, сказать вернее, строги:
Помоги унесть Бог ноги.
Евстигнея любит царь.
У царя под лавкой ларь.
Что в ларе том, догадали?
Ордена там да медали,
Да царицыно колье,
Да на подданных досье,
Соглядатаевы сводки,
Да припрятан шкалик водки,
Поелику пьют ея
И крестьяне, и князья.
Царь ларец свой открывает,
Воеводу вызывает,
Срочный требует доклад,
Все ль в стране идет на лад?
Евстигней ему глаголет,
Царь карает, царь мирволит,
И дает он укорот
Притеснителям сирот,
Потому как разве Ирод
Не вступился бы за сирот!
Евстигней кончает речь.
Царь велит престол беречь,
И в награду за старанье,
Супостатов попиранье,
Достает алмазный крест,
Выпускает манифест,
Громко топает ступнею:
«Эй, бояре! Евстигнею
Я дарую новый чин
Превосходных величин».
Царь любимца привечает,
И в подарок получает
От него державный муж
Тридцать тыщ ревизских душ.
А в награду за уменья
И землицы для именья,
Верст, должно быть, сотни три,
Недалече от Твери,
Не в краю каком калужском,
А под самым Выдропужском,
Ажно тот разинул рот
От царевых от щедрот.
Дело царское-то тяжко,
Не сапог, чай, перетяжка:
Милуй этих, тех казни,
Только, Боже сохрани,
Для спокойствия престолу
Изводи везде крамолу,
Чтоб и старец и школяр,
Зря в державный циркуляр,
Не помыслили бы бунта,
Не стащили бы и фунта
Из державных закромов
Запасенных там кормов,
А особо чтоб не вскисли
В головах дурные мысли
О политике какой —
Тут уж Боже упокой!
Ежли в думах где изъянец,
Там уже и вольтерьянец:
Тотчас, писарь, сургуча,
И зовите палача.
То с товарищем министра,
То с женою бургомистра,
То гофмаршал, то фурьер,
То курьер, а то премьер —
Обо всех царю забота,
Без него нейдет работа:
Тут потратить, там сберечь,
Указать, предостеречь,
Наказать, пресечь, направить,
В Соловки кого отправить —
Надо быть богатырем,
Поспевая за царем.
Царь не нежится в бездействе!
Так заведено в семействе
У него, и чем пенять,
То нам надо перенять,
Приложив к сему усилья.
К слову, царская фамилья,
Раз уж речь зашла, она
Такова: царя жена
Паулетта-Генриетта-
Виолетта-Мариетта-
Антонетта фон дер Мец —
Кто промолвил, молодец.
Вот и дщерь стоит царева,
Белолица, черноброва,
Вьется локон на челе,
Очи яхонт в хрустале,
Губки красные уголья,
Легка мантия соболья
С плеч спадает как волна,
Руки снега белизна,
Стан лебяжья шея гибка,
Голос ласковая скрипка,
А сказать коль в двух словах,
Оны будут «ох» и «ах».
А добра со всеми равно,
Незлобива, кротконравна,
И нежна что та заря!
Ясно дело, до царя
При таком в семействе кладе
Строем, словно на параде,
Закрутив усы лихи,
Прибывают женихи:
Принц курляндский,
Принц лифляндский,
Принц зеландский,
Принц голландский,
Принц персидский Нур-паша,
Басурманская душа.
Все лопочет, бес, по-галльски,
Все щебечет мадригальски:
Ма шери, мол, силь ву пле,
Не желаете ль суфле?
Так и сяк ей ладан курит,
А принцесса брови хмурит,
Иноземец ей не мил:
Убирайся, утомил.
Принц в печали убывает.
Царь тогда повелевает:
Всем гонцам седлать коней,
Чтоб любезный Евстигней
Прибыл тотчас ко престолу.
Евстигней, хлебнув рассолу,
Закатив плетей одру,
Прибывает ко двору.
Царь его ведет в палаты,
Льет вина во кубки златы,
Табакеркою дарит
И в печали говорит:
«С привередой нету сладу!
Вишь какую эскападу
Мне устроила она:
Взбунтовалася княжна!
Не случилося б скандала:
Погрустнела, исхудала,
Очи клонит, слез полны,
А заезжи шаркуны,
Сколь ни делай церемоний
Для дочерних матримоний,
Не сильны ее пленить:
Что предложишь учинить?»
Евстигней глаголет здраво,
Что женитьба не забава,
Аще сверх того причтя,
Что она еще дитя:
Чтоб беречь сию лилею
И приглядывать за нею,
Сберегая под венцом,
Надо ей предстать отцом,
И наставником, и другом,
И заботливым супругом,
Словом, тем предстать при ней,
Кем при троне Евстигней.
«Я б управил, чай, не хуже
Иноземца с ролью мужа», —
Государю молвил он.
Царь поднялся, восхищен:
«Решено, слуга мой верный!
Ты и будешь муж примерный,
И тебя указом я
Назначаю во зятья!
Эй, позвать сюда царевну!» —
Та явилась. — «Многодневну
Думу думал твой отец,
С кем пойдешь ты под венец.
Суд мой ныне совершился.
Поразмыслив, я решился:
Быть женой тебе». — «Кому?» —
«Евстигнею моему».
Тут царевна покачнулась,
Зашаталась, обернулась,
«Не губи», — шепнула вдруг.
Новоявленный супруг
Отворяет ей объятья —
Та бежит в слезах. «Проклятье!» —
Злобой пышет генерал. —
«Не печалься, — царь сказал, —
Наше слово тверже камня!
Дай в неделю срок, пока мне
Не удастся все решить,
А тебе пора спешить:
Поезжай в свое именье
Заступать на володенье
И землею, и людьми.
По исходе ж дней семи,
То бишь срока окончанья,
Собирайся на венчанье,
И готов будь, говорю,
Весть царевну к алтарю».
Тут усталым царь сказался,
С зятем трижды лобызался
У порога, и оттель
Он отправился в постель.
Евстигней же окрыленный,
Перл алкая вожделенный,
На возок блохою прыг,
И помчался сей же миг.
II
Сказку сказываю дале.
Вы царя уже видали.
Поглядим же, вид каков
В стороне той мужиков.
Вот по щучьему веленью
Подъезжаем к поселенью,
Вот горбатая изба,
Над избой торчит труба,
Над трубой дымок курится,
Знать, в печи чего варится:
То ли каша, то ли щи —
Как поспеет, в рот тащи.
Наварили этой кашцы
В той избенке хлебопашцы,
Знать, они там и живут.
Их трапезничать зовут.
Мать выходит в сарафане,
Кличет «Отче Селифане!»
И к лучине под светец
Помещается отец.
Кличет матушка «Ерема!»
И, омыв от чернозема
Длани в кадине, где тын,
Сел за стол их старший сын.
Кличет матушка «Ананий!»
Тот без лишних поминаний,
Бросив грабли под сарай,
Уж стола присел за край.
Кличет матушка: «Иваша!
Пробудись! Поспела каша!» —
Младший сын не слышит, зван.
Не стерпел отец: «Иван!
На печи себя ты нежишь,
Очи с ночи не размежишь,
Все храпишь что в хлеве хряк,
Лежебока и дурак!»
Тут тряпья на печке куча
Колыхнулась словно туча,
Разошлась, и из нея
Вылез малый: «Вижу я,
Вы над плошками клонитесь.
Ну-ка, братцы, потеснитесь,
Осади на три вершка,
Эй, не трогай черпака,
А не то получишь по лбу!»
И ковшом черпая полбу,
Наложил себе пока
Половину из горшка.
Столь себе он каши брякнул,
Что Ананий только крякнул,
А Ерема молвил так:
«Бог прости, как есть дурак!»
Да Ивану что за дело,
Если каша подоспела? —
Знай жует за две щеки,
Братьям скалясь шутовски.
Сладу нет семье с болваном!
Покалякав с Селифаном,
Что дурак в семействе срам,
Собираются во храм.
Собрались, идут к обедне.
Что за шум у храма седни?
Что волнуется народ,
Словно в голод-недород?
Объявляет им глашатай:
Царь, на милости богатый,
Отложив ины дела,
Снизошел до их села,
И в заботе о народе
Предает их воеводе
Евстигнею подо длань,
Осади и не горлань!
Бей поклоны, благодарен!
Люд в смятеньи: новый барин!
Люд шумит, пытает люд,
Не зело ли барин лют?
Тут и слух прошел, что барин
Православным что татарин,
И пожалует в три дни:
Бог спаси и сохрани!
Мужики побормотали,
Бородами помотали,
Подались ко кабаку
Запивать печаль-тоску.
Там по чарке осушили
И такое порешили:
Раз пошло уж дело вкось,
Так надейся на авось.
Ночь прошла, настало утро.
Встало солнце златокудро,
Мечет на землю лучи.
Поднялся Иван с печи,
Глад умерил овощами,
Сытым сделался над щами,
Братьев родных побесил
Тем что хлебцем закусил,
Полакомничал бобами:
«Аль не выйти за грибами?
Страсть как хочется грибков». —
Кузов хвать и был таков.
А Ананий да Ерема,
Что тогда случились дома,
Изрекли, жуя бурак:
«Вот ведь, Господи, дурак!
Тут не доена корова,
Птица голодна дворова,
Время жать, а наш балбес
Подался с лукошком в лес!»
III
Слушай далее пиесу:
Вот идет Иван по лесу,
Громко песни голосит.
С неба дождик моросит,
Ветер гнет сосны стволину,
А Иван забрел в малину
И уж боле не поет,
Потому вовсю жует:
Петь жуя — не много ль хлопот?
Только чу! Лошажий топот,
Издалека, где луга,
И, слыхать, трубят рога.
Любопытство разбирает:
Кто в лесу в дуду играет?
Пробирается дурак
Напролом сквозь буерак.
Все слышнее дробь, все чаще,
Звоном катится по чаще,
Ажно палит гарнизон!
На поляну вышел он,
Глянул — ахнул: от болота
Катит барская охота,
За борзыми два псаря,
Травят зайца егеря,
Конь летит за ними вспарен,
На коне сидит боярин,
Егерей язвит хулой,
Сам как адский пламень злой.
Вот попался так попался!
Мысью дурень заметался,
Да ползком в орешник густ,
Чтобы спрятаться за куст.
Видит: ищет, где лазейка
Во траве слепая змейка,
Вьется средь густых корней,
Быстрых прячется коней.
Жалко дурню змия стало:
«Придержи-ка, аспид, жало», —
К змейке речь Иван ведет,
Хвать, и в пазуху кладет.
Вот уж, право слово, глупой!
Коль сказать кому: «Пощупай,
Какова она, змея», —
Кто решится? А ея
Положить себе за ворот?
Видно, мало с детства порот
Был он веткой лозняка:
Что и спросишь с дурака?
Только, выхватив из праху,
Сунул змейку под рубаху,
Как раздался грозный крик:
«Стой, холоп! Куда, мужик?
На колена предо мною!
Иль объелся беленою
Ты сегодня, что полез
Воровать в господский лес?
Упустили мы косого!
Вскую и охота псова!
Чем трапезничать в обед?
Погоди, узнаешь бед
У меня ты десять дюжин!
Кнут тобой, подлец, заслужен,
А потом тебя, упырь,
Во солдаты и в Сибирь!
Не дал смерд мне пообедать!
Будешь ты, мерзавец, ведать
Свой вовек остаток дней,
Что такое Евстигней!» —
«Ахти, смилуйся боярин,
Вечно буду благодарен,
Не гневись, ведь я болван», —
Говорит ему Иван.
Из себя боярин вышел:
«Не глухой, чай! Я дослышал,
Только ты разинул рот,
Что умом не Дидерот!
Слуги, эй! Вязать холопа,
Дурака и остолопа,
Будешь, пес поганый, знать,
Как господское таскать!
Ну-ка, дать ему нагайки!
Впрочем, стойте! Без утайки
Отвечай мне, хитрый бес,
Знаешь ли окрестный лес?» —
«Как не знать? Вестимо, знаю!
Сколь хожу, запоминаю,
Пряжу где мизгирь плетет,
Где и ягода растет,
Птаха где свой ладит курень...» —
«Вот ведь ты безмозгий дурень!
Нет и дела мне до птах!
Отвечай, собачий прах,
А не видел ты в лесочке
Ночью алого цветочка,
Светом в тридцать три свечи?» —
«Не видал». — «Ну так сыщи.
Тот цветок дороже клада.
За него тебе награда
Будет щедрой от меня.
А не сыщешь во три дня,
Так отдам тебя в солдаты,
Во сырые казематы,
Во сибирский хлад снегов,
Да добавлю батогов
Без минуты проволочек.
Мне потребен тот цветочек
Больше жизни». — «Почему ж?» —
«С ним царевны буду муж.
Слушай барскую указку:
Я слыхал когда-то сказку,
Будто много лет назад
В сих краях был чудный сад,
Что романские фольклоры
Прозывают «царство флоры»». —
«Я в романском не силен». —
«Дурень! Сад стоял зелен!» —
«Дерева, что ль, были в роще?
Изъясните, барин, проще». —
«Тьфу ты, лапотная касть!
Стой, не смей разинуть пасть!
Слушай: сад тот был чудесен,
На горе стоял вознесен,
Полон плантов всех сортов,
И диковинных цветов,
И дерев стволами гладких,
И плодов на них пресладких,
И целебных трав густых,
Горьким соком налитых.
Сад заботою лелея,
В нем хозяйничала фея,
Чародейница. Она
Как случилась влюблена,
С милым Ветром танцевала
И цветок заколдовала,
Ветру в локоны вплела
И пустила, весела.
Где упал он, леший знает!
Но поверье полагает:
Кто цветок сумеет скрасть,
Над самой любовью власть
Тот получит! Если, ярок,
Деве будет он подарок,
Хоть царевна, хоть швея
Скажет: «Милый, я твоя!»
Зреть хочу его воочью!
Выходи в чащобу ночью:
Как вдали завидишь зги,
Так туда скорей беги.
Тот цветок сияет светом,
И зимой цветет и летом,
А не сыщешь — я не врал:
В кандалы и за Урал!»
Тут махнул хлыстом боярин.
Конь рванулся как ошпарен,
Поскакал, псари вдогон,
Миг — и все умчались вон.
Затужил Иван, и жгучей
Залился слезой горючей:
«Ой, не слушал вас, братья!
Ой, Сиберии края
Повидать мне, знать, судьбина,
Ох, дубина я, дубина!» —
Чует вдруг, как наугад
Под рубахой ползкий гад
Вьется в холстяной юдоли,
Ищет хода из неволи,
Услыхав его возню,
Сует дурень пятерню
Под рубаху-душегрейку,
Достает слепую змейку,
А она, виясь вьюнком,
Человечьим языком
Говорит ему: «Иване,
Видишь, во каком капкане
Оказался ты сейчас?
Ты меня от смерти спас,
Я в долгу перед тобою:
Помогу тебе, устрою,
Хоть работа нелегка,
Сыск волшебного цветка,
Пособлю бежать напасти:
Все зверье в моей здесь власти;
Знаешь ли, кто буду я?» —
«Знаю, знаю! Ты змея». —
«Я змея, да не простая.
Видишь, нить бежит златая
Вкруг главы, петлю вия,
И зовусь я Царь-Змея.
Безобидны иль злотворны,
Мне в лесу моем покорны
Звери дикие. Они
Во грядущие три дни
Лес до пяди перерыщут
И цветок тебе отыщут,
Если только Ветром он
Недалече занесен». —
«Может статься и далече». —
«Дельно мыслишь. Ну, до встречи, —
Речет мудрая Змея, —
Как заслышишь соловья
Над собой рулады сладки,
Все бросай и без оглядки,
Будь то день иль ночи мрак,
В лес беги: тебе мой знак.
Не усни же у окошка!» —
Тут Иван схватил лукошко,
И дорогою прямой
Припустил к себе домой.
Открывает двери в хате,
А к нему Ананий: «Брате!
Цельный день ты пропадал,
Аж, поди, оголодал,
Много ль ягоды-морошки
Да грибков в твоем лукошке?»
Говорит ему Иван:
«Был в лесу какой изъян,
Аль меня попутал леший,
Аль прихрамывал я пеший,
А принес лесной мне сбор
Желудок да мухомор».
Тут сошла к Ивану дрема;
Позевал он: «Эй, Ерема!
Об обеде порачи!» —
И улегся на печи.
Старший брат его поднялся,
На труды препоясался,
И сказал, стянув кушак:
«Право слово, вот дурак!»
IV
Солнце на небо влезает,
А с печи Иван слезает,
Соловей в саду поет:
Сице, утро настает.
Собралось семейство в поле;
«Подмоги», — отец глаголе,
А Иван, как с печки слез
Напрямки подался в лес.
Вышел в чащу: «Чудодейка! —
Кличет он, — явися, змейка!
Выглянь, царь лесна зверья!» —
Слышит он: «А вот и я!
Слушай, Ваня: трудно дело!
В тот же миг как солнце село,
В леса дальние концы
Понеслись мои гонцы;
Через кочки и ухабы
Мчатся зайцы, скачут жабы,
Поднялися пчел рои,
Побежали муравьи,
Мотыльки, сороконожки,
Комары, стрекозы, мошки,
Да на смотр моих земель
Поднялся почтенный шмель.
И бескрылы, и летящи,
Во всю ночь искали в чаще
Искру света у земли —
Темь да темь, хоть глаз коли!
Нет цветка в моем владеньи». —
«Ой, не знать мне снисхожденья!
Нет судьбы моей черней!» —
«Погоди рыдать по ней.
Слушай: резвая кукушка
Обнаружила избушку
В самой чаще во лесной.
Ведьма там живет. Ночной
Ты порой к ней пробирайся,
Перед нею простирайся
И совета попроси.
Ну, Господь тебя спаси».
День второй к закату клонит,
Буря в небе тучек гонит
Бесконечный караван;
Засбирался в лес Иван.
Леса крадется опушкой,
Светит путь себе гнилушкой,
Долго ль, коротко, а вот
Он у цели: предстает
Перед ним изба лесная,
Кособокая, дурная,
От болота в двух шагах,
На куриных на ногах.
Он к оконцу: «Эй, хозяйка!
Не оглохла ль? Открывай-ка,
Незнакомца привечай,
Гость не в каждый вечер, чай?»
Тут запор как ржавый грохнет,
Как Иван с испугу охнет:
Перед ним стоит карга,
Костяна у ней нога,
Глаз кривой, другого нету,
Кожа сизого расцвету,
Бородавка на носу,
Черви вплетены в косу,
Шевелятся как живые,
Мышь сушеная на вые,
Злобной ведьмы талисман:
«Ай, милок! Входи, Иван!» —
«Здравствуй, бабушка лесная,
Пособи мне, мать родная,
Доискаться до ростка
Приворотного цветка». —
«Вон ты что, — сипит старуха, —
Чем помочь-то? Дело глухо:
Тот цветок хранит дракон.
А на что и сдался он?» —
«Барин мне грозит колодкой». —
«Ах, развратник! За молодкой,
Видно, вьется старый хрыч!
Ладно, слушай, да не хнычь.
Далеко цветок чудесен
Резвым Ветром был занесен
И упал в дремучий бор.
Злой волшебник Черногор
Доискался места схрона
И треглавого дракона
Усадил стеречь его.
Не подпустит никого
На версту дракон к поляне,
Где в крапиве да бурьяне
Тот цветок горит в ночи.
Ни секиры, ни мечи
Чешуи его железной
Не возьмут, и в бесполезной
Сгинет витязь с ним борьбе».—
«Что же делать?» — «Я тебе
Расскажу, умерь-то голос:
Нужен будет ведьмин волос,
Из него чтоб не крива
Натянулась тетива,
Силы приложив попуще,
Лук из прута райской кущи
Выгни, а стрела легка
Вельзевулова клыка
Острием пускай снабдится:
То оружье и сгодится
На дракона». — «Как подряд
Мне попасть и в рай и в ад?» —
«Да почем я знаю, милой!
Мне ж не меряться с ним силой». —
«Ну а волос?» — «Вот и он,
В волоса мои вплетен.
Отдаю его не даром». —
«Чем платить-то мне?» — «Угаром
От любовного огня.
Будешь мужем у меня?» —
«Буду, буду!» — Ведьма взвилась,
Завертелась, закружилась:
«Быть в чащобе кутежу!
Замуж, замуж выхожу!»
Вкруг Ивана пролетает,
За грудки его хватает:
«Ну-ка, бабка, не балуй!» —
«Ах, целуй меня, целуй!»
И руками как жгутами
Обвивает, и устами
Шепчет: «Лик ко мне придвинь!» —
«Тьфу ты, тварь лесная, сгинь!» —
Бьется как в тенетах муха,
Так кричит, что глохнет ухо,
Отбояриваясь, он,
Из объятий рвется вон;
С любострастной ведьмой злою
Он сражается метлою —
Подхвативши в уголке,
Лупит ею по башке!
Ведьма ажно исступилась,
В волоса ему вцепилась,
Он к ней в космы, выдрал клок
И пустился наутек;
Та за ним, Иван под лавку,
Оттолкнул ногой мерзавку,
Страшну выкрикнул хулу,
Покатился по полу,
Дал невесте оплеуху,
Возопил что было духу:
«Ой, добра метла, спаси,
Помахни да понеси
Ты меня пылинкой тихой!» —
Тут метла взвилась шутихой,
Завертелася юлой
И помчалася стрелой,
А Иван оборотился,
За метелку ухватился
Закричал «Залетна, но!»,
Слюдяно прошиб окно,
Полетел под небесами,
Над широкими лесами,
Паче пули засвистя,
И мгновение спустя
Опустился на поляну:
«Змейка, где ты?» — Та Ивану
Отвечает из травы:
«Здесь, вестимо. Вижу, вы
С ведьмой славно подружились:
Тетивою мы разжились,
Да судьбе воздай хвалу
За летучую метлу:
Нам она еще сгодится.
Мой черед пришел трудиться:
Буду я подмогу звать
Лук да стрелы добывать.
Чаща ближняя скрывает
Ключ горячий. Проживает
Саламандра в нем одна». —
«Что за зверь такой?» — «Она
Ящер юркий. Словно камень
Чешуя ее: ни пламень,
Ни возьмет ее, ни жар». —
«Что ж она, и в самовар
Лазить может? Вот потеха!» —
«Что гогочешь? Не до смеха:
Ей спуститься, чай, не в сад
Предстоит, а к черту в ад». —
«Ну а прут из кущи рая
Как добыть нам?» — «Здесь вторая
Нам помощница — пчела». —
Тут головку подняла
Над землей Змея, и чистым
Залилася звонким свистом,
И тотчас же перед ней,
Меж сосны скользнув корней,
Шустра ящерка явилась,
Пошепталась, поклонилась,
Разгребла у камня прель
И в земли сокрылась щель.
А вослед, звеня крылами,
Над холмами и долами
Пролетев, жужжит пчела:
«Государыня, звала?»
Со Змеей поговорила,
Легки крыла растворила,
Ждать просила полчаса,
И умчалась в небеса.
Сел Иван под ель угрюму,
Начал горьку думать думу,
Ажно плачет и скулит:
«Ретивое-то болит!
Ай, дурак я! Ай, бездарен!
Ай, скует колодкой барин!
Ай, болван я, тугодум!»
Тут в земле раздался шум,
Сизо облако повисло,
Да пахнуло серой кисло,
Да траву воспламеня,
Струи вырвались огня,
Восклубился дым у ели,
И из каменной из щели,
Докрасна раскалена,
Саламандра озорна
Вышла в огненном наряде,
Черный зуб длиной в полпяди,
Вострый как конец ножа,
В пасти накрепко держа.
Смотрит дурень очумело;
Тут и в небе зашумело,
И из туч, длиной с хомут,
Вылетает толстый прут,
С шумом под ноги валится,
И стремительна как птица
Появляется пчела.
Дурень молвит: «Вот дела!
Ни гроша — и вдруг богаты!
А скажите мне, робяты,
Саламандра и пчела,
Что вы? Каждая ль цела?
Что видали, озирая
Вы просторы ада-рая,
Можно ль в небе мужикам
Посидеть по кабакам?»
Саламандра примостилась
На корягу и пустилась
В свой рассказ: «В земную щель
Я проникла, а оттель,
Меж прожилками породы,
Сквозь пещеры-переходы,
Ниже, ниже, аж до дна,
Где свирепый сатана
Со чертями квартирует,
Где пощады не дарует
Никому он, где в котле
Варят грешников в смоле.
Жар там пышет — чисто печка,
Там прохладного местечка
Не отыщешь и в углу.
Через пламень да золу
Пробралась я в подземелье,
А уж там идет веселье:
У кипяща казана
Куховарит сатана,
Кочергой смолу мешает,
Грехомыге возглашает:
«Поварися, прокурат,
За похотливый разврат!» —
«Пожалей!» — взывает грешник.
Отвечает черт-потешник:
«А почто ты ведал грех
Любострастия утех?» —
И при том бросает лишек
Под котел сухих дровишек,
Ажно грешник возопил!
Тут и я что было сил
В ноги дьяволу метнулась,
У копыта обернулась,
Вкруг бедра его свилась
И во плоть ему впилась!
Ох и взвился черт в испуге:
«Ах ты погань! Слуги, слуги!
Эй, держи ее, лови,
Кочергой ее язви!»
Чертенята-слуги в гаме
Налетают с кочергами,
Ну ругаться, ну вопить,
Ну вокруг себя лупить;
Тут и я чуток словчила,
К сатане на нос вскочила,
А черток туда благой
Как шарахнет кочергой,
Как секирою по дубу
Вельзевулу да по зубу;
Тот с раздробленной скулой
В чан валится со смолой,
Я ж, схватив клыка обломок,
От нечистых шмыг в потемок,
Те за мной помчали, как
Стая борзая собак.
Я под дымные завесы;
Чуть не изловили, бесы,
Испугались света дня
И оставили меня». —
«Ну, спасибо, друг хвостатый!
Подвиг смертию чреватый
Ты свершила для меня
В царстве адова огня, —
Говорит Царица-Змейка, —
Ты, пчела, сказать сумей-ка,
Как в земной юдоли сущ
Прут явился райских кущ?»
Говорит пчела царице:
«Хоть летать я мастерица,
А устала не шутя,
Выше облак возлетя.
Там на тверди встав небесной
Сад раскинулся чудесной:
Что за травы! Что за цвет!
Не видал их белый свет!
Все б на райский сад взирала,
Все бы мед там собирала,
Да служивая пчела
Не затем трудит крыла;
Помнит то царицын ратник.
Вижу я: сидит привратник,
Борода как лунь бела,
Нимб златой поверх чела,
Сам он в тоге длиннополой,
Ключ на поясе тяжелой,
Свиток держит он да крест,
Да глядит ворот окрест.
Я, взлетев ему над ухом,
Закружилась легким пухом,
И давай над ним жужжать,
Завывать и верезжать.
Старец в гневе встал великом,
Разразился грозным криком:
«Прочь, наянлива пчела!
Не мешай вершить дела
Мне у райского порога,
Отправляйся ради Бога
За небесную межу». —
Пуще я ему жужжу,
А сама опять резвиться,
Над макушкой старца виться,
И присела вдруг на лоб.
Старец по лбу дланью хлоп:
Нимб злаченый покосился!
Тут старик совсем взбесился,
Дернул ветвь из шалаша,
Я метнулась прочь, спеша,
Он за мной с кривою веткой,
Норовя дубиной меткой
Растереть меня во прах:
Натерпелась страху, ах!
Не нагнав меня у края
Тверди, из пределов рая
Ветвь вослед он мне метнул
И обратно повернул.
Вот она к вам и свалилась». —
«Благодарствую, потщилась
Ты на славу, вижу я, —
Говорит пчеле змея, —
Ну, Иван, пора сбираться:
Со драконом время драться,
Третий день идет к ночи,
Вишь, закатные лучи
Освещают облак еле?»
Выполз дурень из-под ели,
Прут тяжелый гнет дугой,
Тетивой стянув тугой,
Славный лук сооружает,
А стрелу вооружает
Вельзевуловым клыком,
После крестится тайком,
На метлу он громоздится,
И она его как птица
Вмиг уносит в небеса.
Снова видит он леса,
Видит горы, видит воды,
Видит пашни-огороды,
Изоб видит он ряды,
Видит гумна и сады,
Видит брег и волны вскоре,
Стало быть, летит за море;
Басурманский видит брег.
«Тпру!» — Иван метелке рек,
И с небес, минуя гору,
Опустился прямо к бору,
Уперев метлу как жердь,
Уж и сам ступил на твердь.
Зрит листы дерев дрожащи:
Кто-то жарко дышит в чаще,
Ажно во краю лесном
Сосны ходят ходуном.
«Эй! — кричит во тьму детина —
Где ты, чертова скотина,
Огнедышащий слизняк!
Будешь драться, али как?»
Тут во весь простор чащобы
Из драконовой утробы
Пламень пыхнул и потух,
Потянулся смрадный дух,
И над чащею, над лесом,
Весь в дыму, летучим бесом
Взмыл, ревя, зубастый гад.
Взгромождает дурень зад
На метлу, летит как камень;
Во три глотки мечет пламень
Аспид злой, виясь вокруг.
Обернулся дурень вдруг,
Тетиву напряг струною —
Отдал в руку лук волною,
Острие стрелы вошло
Злому чудищу в крыло.
Взвился в небо змей треглавой,
Брызнул жижею кровавой,
Рухнул, опаливши мох,
Зашипел и враз издох.
А Иван и миг не тратя,
С быстротой ночного татя
В черно логово спешит.
Огляделся: что за вид! —
В ряд как камни на погосте,
Черепа лежат да кости,
Под луной средь темноты
Латы блещут да щиты.
Не один, видать, здесь воин
Дать сраженье был настроен
Охранителю цветка;
Ни за понюх табака
Здесь они сложили главы,
Уронив мечи-булавы:
Так страстей не будь и раб,
Чтоб не сгинуть из-за баб.
По костям переступая,
Уж Иван дошел до края
Дикой пустоши, и он
Видит, что берег дракон:
Средь земли там место гладко,
И, кажись, горит лампадка.
Пригляделся он чуток —
Не лампадка, а цветок:
Сердцевина золотая,
Чаша светом налитая,
Листья — дивные шелка
У волшебного цветка.
К чуду дурень приникает,
Из землицы извлекает,
Во рогожку обернул,
На метелку запрыгнул,
И опять он в небе чистом
Над водами мчит со свистом,
Чрез воздушные слои
Видит милые краи
(Здесь пиит бы рек «пенаты»),
В лунном свете видит хаты,
Зрит и рощицу с прудом,
И при ней господский дом.
Он на землю шустрым враном,
Да в ворота барабаном
Барабанит, голося.
Дворня высыпала вся:
«Эй, мужик! Чего прокудишь?
Тише, барина разбудишь!» —
Тут в исподнем из сеней
Выбегает Евстигней:
«Что? Молчать! Впустить Ивана!
Ну, холоп, искал ли рьяно
То что я тебе велел?» —
Тут пузатый так и сел:
Из-за пазухи как ложку
Достает дурак рогожку,
Развернул ее и вдруг
Брызнул дивный свет вокруг!
«Ах ты!.. Вот ведь!.. Право, чудо! —
Евстигней кричит, — не буду
Я тебя карать тюрьмой,
Отпущу тебя домой.
Помни милость Евстигнея!
Что уставились, лакеи?
Запрягайте, говорю!
Сей же час скачу к царю!»
Набежала слуг ватага,
Запряглася колымага,
Евстигней блохою скок —
И помчался прочь возок.
V
Сказка вся ль? А вот и нету!
Расскажу я белу свету,
Что случилося потом.
Намахавшися кнутом,
Барский кучер притомился
И возок остановился
У высокого крыльца
Государева дворца.
Поприкрыв цветок рукою,
Во царевнины покои
Проникает Евстигней.
Вот уже вошел он к ней,
Вот царевна поднялася,
Вот и краской залилася:
«Как посмели вы войти?» —
«Ах, душа моя, прости!» —
«Уходите!» — «Как вы гневны!» —
И пред очи он царевны
Кажет свой чудесный дар.
Тут с лица ее и жар
Враз сбежал. Она, бледнея,
Оперлась на Евстигнея:
«Милый, я тебя ждала,
Темны ночи не спала,
Все пытала месяц ясный:
«Где он, витязь мой прекрасный?
Укажи! Но месяц луч
Прятал среди темных туч.
Вот и ты, мой друг сердечной!
Вместе с преданностью вечной
Я любовь тебе дарю!» —
«О, иное дело, зрю!»
Тут и царь вбежал в покои:
«Что такое? Что такое?» —
Но, узнав что дело так,
Засиял что твой пятак:
«Что и медлить, в самом деле!
Не минует и недели —
Свадьбу я играть велю,
Жениха я наделю
Жезлом маршальским злаченым,
Водкой с яблочком моченым
Закушу я на пиру,
Коль от счастья не помру!»
Евстигней валится в ноги,
Обнял тестя, прыгнул в дроги,
Крикнул кучеру «Гони!» —
И умчалися они.
VI
А Иван уже и дома.
Во сенях стоит Ерема:
«Где ты, братец, пребывал,
Что в избе не ночевал?
Аль в лесу ты заблудился,
Аль здоровьем повредился?» —
«Да затем не ночевал,
Что за морем я бывал,
С ведьмой злою обручался,
На дракона ополчался,
Слал гонцов далеко, брат,
Ажно в самый рай и ад,
Сам летал подобно птице,
Дар сыскал самой царице,
Так устал что аж упрел!» —
Лег на печь и захрапел.
Старший брат его послушал,
Дланью темя пошелушил
И пошел, перстом слегка
Покрутивши у виска.
Только дурень разоспался,
На дороге шум раздался,
И толпа господских слуг
Набежала в избу вдруг.
Братьев переполошили,
До Ивана поспешили:
«Барин требует скорей
Пред его предстать очей».
Растолкали, добудились,
На повозку погрузились
И поехали на ней.
Приезжают. Евстигней,
Грозный как палач острожный,
Перст поднявши свой вельможный,
Обратив к Ивану лик,
Гневом праведным велик,
Говорит: «Холоп презренной!
Во послушности смиренной
Ждать меня ты должен был,
Да по дерзости забыл,
И домой без разрешенья,
Без господского решенья
Ты отправился. Ну что ж!
Тесен мир: Сибирь найдешь!»
Тут Иван просить усердно:
«Барин, будьте милосердны,
Не губите!» — «Хочешь жить?
Службу надо сослужить.
Прекрати стенать-виниться,
Слушай: я хочу жениться». —
«Чем же тут поможешь вам?» —
«Да срамно предать словам...
Видишь: я уже не молод,
В членах дряхлость, в чувствах холод,
Поредели волоса,
Пообрюзгли телеса,
И недуг пришел невесел:
Стыдно молвить... слабость чресел». —
«Что-то вас я не пойму». —
«Да тебе и ни к чему.
Вот что надобно: до свадьбы
Мне бы снадобье достать бы,
Я слыхал раз о таком
В сказке о царе морском:
За землей анатолийской,
За пустыней аравийской,
Ярким солнцем осиян,
Плещет индский окиян». —
«Море, что ль?» — «Башка ты дурья!
Есть в нем остров Курья-Мурья,
Где в водах не сыщешь брод.
Рядом с ним кораллов грот,
В нем дворец сокрыт подводный,
Потолок высокосводный
Украшают жемчуга.
Старый кит, царя слуга,
За порядком наблюдает,
У престола восседает,
И царю морскому рад
Ежеден давать доклад.
Там движенья влаги зыбки,
Там плывут златые рыбки
И заводят хоровод
В тихом мраке хладных вод,
Кружат словно в небе галки;
Там прелестницы-русалки
Услаждают взор царя,
Танец медленный творя.
Томны взоры у колдуний!
Там владычит царь Нептуний,
И приглядывает он,
Чтоб блюлся морской закон.
А в сокровищнице царской
У него сундук корсарской,
Полон злата и камней;
Больше жизни мне нужней
Из него зерно жемчужно». —
«Для какого дела нужно,
Для забавы ль то зерно?» —
«Чудеса творит оно:
Дряхлой бабке коль во чрево
Попадет, так станет дева,
А больному старику —
Станет юношей в соку.
Ты добудь мне перл тот малой!
Я тебя тогда, пожалуй,
Наказанью не предам,
А пятак на водку дам». —
«Вот несчастье мне какое:
Как попасть на дно морское?» —
«Да почем я знаю как!?
Сам и выдумай, дурак!
Покажи свое проворство,
А не то за непокорство
Я движением перста
В отдаленные места
Путь смогу тебе спроворить.
Ну, довольно, будет спорить!
Дерзость, лодырь, поумерь!» —
И злодей захлопнул дверь.
VII
Затужил Иван тут в горе,
В лес отправился, и вскоре
Змейку начал выкликать.
Та явилась: «Что, опять
Барин начал безобразить?» —
«Да велит мне в море лазить,
Словно я какой пескарь!
Там сидит Нептуний-царь;
У него похитить нужно
В закромах зерно жемчужно». —
«Ох, суров твой господин!
Что поделать? Путь един
Пособить такому горю:
Отправляться надо к морю,
Слать гонца к царю на дно.
Дело, мнится, мудрено,
Но уж как-нибудь управим,
Службу барскую исправим,
Да спасем и жизнь твою;
Ну, спешим скорей к ручью».
Как на этом порешили —
Прямо в чащу поспешили,
Где в овраге среди круч
Бьет водой горячий ключ.
По змеиному по свисту,
Чрез кипящу воду чисту
Проскочив не обварясь,
Удалой приплыл карась.
«Вишь у нас какое горе, —
Змейка молвит, — надо в море,
Ко Нептунию-царю
Отправляться, говорю». —
«Милуй, матушка, испужно!» —
«Сверх того, зерно жемчужно,
Подобравшись яко тать,
У него сумей достать». —
«Да ведь если мне и в море
Отправляться, то не вскоре
Доберусь до тех я мест;
Не управлюсь, вот те крест!» —
«Тут Иван тебе в подмогу.
Ну, Господь с тобой, в дорогу!» —
«С Богом, матушка, вперед!» —
Тут Иван его берет,
Длань ковшом он выгибает,
Карася туда сажает,
И, поверх воды налья,
Во далекие края
Мчит известным нам манером.
Пролетев под небом серым
Тысяч пять да три версты,
Опустились с высоты,
Ажно малость стало дурно.
Перед ними море бурно,
Над водами дикий брег.
«Тут тебе и будь ночлег,
Жди меня, — глаголет рыба —
Ну, возница мой, спасибо:
Над землей летать чудно!» —
И карась ушел на дно.
Тут детина потянулся,
На землице растянулся,
Камень сунул под щеку —
Много ль надо дураку? —
И младенцем спит неслышным...
Уж и утро цветом пышным
Заливает небосвод.
Чу! Волненье среди вод!
Насторожил дурень ухо,
Слышит: море ходит глухо,
Ажно вздрагивает брег:
Али вражий то набег?
Али лезут басурмане?
Встрепенулось все в Иване:
Шторм ли в море занялся?
Смотрит: видит карася.
Ударяя плавниками,
Скачет тот в волнах прыжками,
«Помогите!» — голосит,
Следом лютый мчится кит,
Волн хвостом вздымает горы,
Голосит «Держите вора!»,
Разевает злую пасть —
Карасю судьба пропасть!
Над волной беглец взмывает,
Тут и дурень поспевает,
Ухватил он карася,
На метле как стриж взвился,
Полетел, аж свист раздался;
Кит же во море остался,
Потому морским китам
Не летать по высотам.
«Ну, герой, ходок подводный,
Чем утешишь, братец родный?» —
Говорит ему дурак.
«Я тебя утешу так, —
Говорит карась Ивану —
Справил службу окаянну:
Драгоценность скрал со дна,
Что была тебе нужна.
Погоди ты мчаться птицей,
Длань-то выстели тряпицей,
Осторожней: вот оно,
Перламутрово зерно». —
«Вот она, моя тряпица.
Не могу не подивиться:
Ишь, горит что твой рубин!
Как же из морских глубин,
Обманув китову стражу,
Ты свершил свою покражу?» —
«Волей Божию: идешь,
И находишь где не ждешь.
Вот как дело повернулось:
Надо мною хлябь сомкнулась,
Как тебя покинул я.
«Тяжела ты, жизнь моя», —
Рек слова я безысходны,
Погружаясь в толщи водны,
На версту, и наконец
Предо мной предстал дворец.
Над крыльцом закрыты двери,
На часах морские звери,
Рыба-меч да Рыба-нож;
Худо дело: не пройдешь.
Тут солдатик-новобранец
Молвит: «Кто ты, иностранец?
Нам ответствуй поскорей:
Ты ль посол иных морей?»
Приосанился я разом:
«Та, с посольским я приказом,
Иносемный граф Карас.
Отфоряйте сей же час!»
Стража двери распахнула,
Ятаганами махнула,
Добрый путь мне говоря:
«Отвести ль вас до царя?» —
«Ньет, — ответствую я быстро, —
Отфедите до министра.
Я желать один декрет
Обсуждать с ним по секрет!»
И дорогою такою
Во министровы покои
Попадаю без преград.
Кит ко мне: «Душевно рад,
Граф, приветствовать вас дома,
Среди царского хорома;
Я средь сих державных вод
Царский обер-письмовод.
Позабыл, себе на горе,
Как зовется ваше море
И являлся ль драгоман
Выправлять вам агреман?
А пока лакеи-скаты
Не зовут к царю в палаты,
Чтоб докучный скрасить час,
Чем могу потешить вас?» —
«Не желать, — я отвечаю, —
Расфлекать себя не чаю:
Я иметь к вам без числа
Типломатии дела!
Расфе что спрошу от скуки:
Коворят, у фас в сундуке
Есть жемчужное зерно.
Я хотеть видать оно!»
Кит в ответ мне: «Вон докуда
Слух прошел про наше чудо!
Вот сундук, а вот оно —
Перламутрово зерно,
Драгоценность государя;
Плавником в замок ударя,
Открывает спешно ларь
Государев секретарь.
«Вот так чудо!» — замечаю,
Драгоценность получаю,
Ухватил, и в тот же миг
Из окна наружу шмыг!
Дальше ты и сам представишь.
Эй, полегче, лихо правишь!
С высоты уж вижу я
Воды отчего ручья;
Без воды мне, право, душно!»
Тут Иван порхнул послушно,
Оказался над ручьем,
Распрощался с карасем,
Воротил ему свободу,
Уронил в сырую воду,
«Добрый путь, — сказал, — бывай!»,
Полетел за леса край,
По-над полем покружился
И тихонько опустился,
Словно лист от деревца,
У господского крыльца.
Евстигней в окошко глянул
И наружу так и прянул:
«Ну, — кричит, — дурацкий лоб,
С чем пожаловал, холоп?»
Развернул Иван тряпицу,
Евстигней узрел крупицу,
Бросил жемчуг на язык,
Проглотил — и в тот же миг
Он обличьем исказился,
Телом вдруг преобразился,
Враз морщины разлеглись,
Силой члены налились,
Сизый лик вдруг стал как пышка,
Обернулся коротышка
Статным чудо-молодцом
С евстигнеевым лицом.
«Ай, Иван, — кричит тут барин, —
Так тебе я благодарен,
Что дорогой к алтарю
Награжу и одарю!
Нет, не златом, не деньгою —
Станешь ты моим слугою:
Стар мой верный Патрикей,
Будешь мне теперь лакей!
Эй, слезьми довольно капать!
Шевелись, дырявый лапоть,
Да из погреба со льда
Шкалик вынеси сюда!
Щедр без меры я бываю,
И тебе я наливаю:
Помни нашу доброту!
За свою я пью мечту:
Долго жил, ее лелея», —
Евстигней твердит, хмелея. —
«Что ж такая за мечта?» —
Говорит Иван. — «А та, —
Евстигней глаголет пьяный, —
Царь-то, деспот окаянный,
Обделил меня добром,
Жемчугами-серебром,
Да угодьями-чинами,
Да колбасами-блинами:
На последнем на балу
Только я присел в углу
Над бадейкою с икрою,
Царь мне сделал знак рукою
И повел по всем углам
Представлять чужим послам.
Я назад — пуста бадейка!
Вот судьбина-лиходейка:
Я ж царю почти сродни,
А мослы глодал одни!
Поделюсь бедой другою:
Государю я слугою
Был предолгие года.
Не жалел себя, когда
Опекал его в походах,
И на суше, и на водах,
Измождал себя вконец!
И отправлен под венец,
Дщери царской ко спасенью,
По цареву ж наущенью,
И навек попался я
К государю во зятья.
Вот каков я трону предан!
Вот каков судьбою мне дан
Гнет влачить, но пробил час:
Собираюсь я сейчас,
Наведу на лик я лоску,
Сяду в быструю повозку,
Нацеплю на грудь звезду,
Вкруг налоя обведу
Я цареву дщерь-юницу,
А потом и во гробницу
Как-нибудь царя сведу
Чудо-зельем на меду.
Ты ж поможешь то мне справить!
Буду царь я, буду править,
Буду всем я володеть,
В царских комнатах сидеть,
С золотого кушать блюда,
И отсюда и досюда
Евстигнея будет власть,
А уж строг я буду — страсть!
Карьеристы, чинодралы,
Честолюбцы, либералы,
Невставатели во фрунт,
Подбиватели на бунт,
Кто шутить решит со властью,
Упираться самовластью, —
Все почуют, все смекнут,
Что такое плеть и кнут.
Всем смогу заткнуть я глотки!
Перебрал, кажись, я водки:
Чтой-то так меня мутит?
Барин твой тебя простит,
Если третью службу кряду
Справишь ты: добудешь яду,
Тестя царственного чтоб
Извести я мог во гроб.
Поутру доставь мне зелье:
Завтра, как пойдет веселье,
Я на свадебном пиру
Миг удачный подберу,
Да к царю: за счастье наше
Не изволите ль из чаши
Меду хмельного испить?
Царь ответит: так и быть!
И тогда за малым дело:
Подходи с подносом смело,
Чашу полную царю
Дай с поклоном, говорю.
Царь прильнет устами к зелью;
Тяжким быть его похмелью:
Занеможет на заре
А на третий день помре.
Ты за зелием пустишься,
До рассвета воротишься,
И готов будь поутру
Ехать к царскому двору.
Сам зипун-то сбрось плебейский:
Дам камзол тебе лакейский,
У царя-то при гостях,
Не годится быть в лаптях.
Ну, не мешкай, суетися,
Побеги да воротися,
А поспеешь досветла —
Так тебе за то хвала.
Не поспеешь — сам и знаешь,
В горе черном застенаешь:
Я не буду милосерд.
Ну, пошел живее, смерд!»
Затужил, завыл детина —
Проняла тоска-кручина:
Коль уж гибнуть не зазря,
Так за батюшку-царя!
«Дело темное творится, —
Про себя Иван ярится, —
Злое мыслит Евстигней:
Пред царем раба смирней,
Сам учтивец благодарный,
А нутром-то змий коварный!
Яд вражине добывать?
Нет, такому не бывать!
Не владеть державой бесу!» —
И бежит скорее к лесу,
Да чащобой вдоль ручья:
«Эй, змея! Ау, змея!» —
«Ну, чего тебе, набатчик?
Аль надул тебя кабатчик,
Али где в лесу пожар,
Аль пролил горячий вар
Невзначай ты на колена?» —
«Нет, беда! Царю измена!» —
«Ты-то как про то узнал?» —
«Евстигней меня погнал,
Да на третье дело кряду,
Чтобы я отравы-яду,
Лишь зардеется заря,
Снес для батюшки-царя!» —
«Вон мечты простер доколе
Веролом во царской холе!
Ладно, хватит говорить —
Буду зелие варить:
Дело то знакомо змею!
Лихоимцу да злодею
Зададим карачуна!
Что задумал, сатана!
Наварю тебе узвару,
Ну а ты исполнишь кару.
Вот грибы — они таят
Во себе не смертный яд:
Кто его с вином пригубит,
Тот себя тем не погубит,
Но сполна судьба строга
Взыщет дань с его врага». —
«Как проведает правитель,
Кто его был отравитель?» —
«Да вот так: на три вершка
Уши как у ишака
На его взрастут макушке,
Станет лик как у лягушки,
Кожа шишками пойдет,
Члены скрючит, нос впадет,
Шерстью быть спине укрыту,
Костяному по копыту
Кажда кончится нога,
А на лбу взойдут рога».
Тут казан большой явился,
А под ним и пламень взвился,
Канул в вар чудесный гриб,
Да чертополоха шип,
Плесень, мох да труп блошиный,
Яд паучий, хвост мышиный;
Час прошел, и из котла
Змейка каплю отлила
Во хрустальную во склянку;
Проводивши на полянку,
Распрощалась с дураком
И исчезла под листком.
Припустил Иван к усадьбе.
Там возок готовят к свадьбе,
Украшают лошадей.
А сиятельный злодей
Так и носится, и рыщет,
Словно коршун зайца ищет.
Вот Ивана увидал:
«Что, бездельник, опоздал?
Не явился спозаранку!» —
«Не губите, барин! Склянку
Я принес!» — «Иная речь!
Я тебя уж думал сечь,
При моих-то при порядках!
Помещайся на запятках,
Да не выпачкай камзол.
Знаешь сам: когда я зол,
Лучше мне не попадайся.
Ну же, дурень, взгромождайся
Ты на барский на возок,
Послужи еще разок!»
Тут, припрятанную в щелку,
Подхватил Иван метелку,
На запятки прыгнул враз,
Кучер тронул. Конь саврас
Побежал, повел повозку.
Курит барин папироску,
Предается он мечте
О нагайке да кнуте,
Как он вольность поунимет,
У кого чего отнимет,
Лишь воссядет он на трон
После царских похорон.
VIII
Вот и града панорама:
Вширь врата открыты храма,
Бородат и безбород,
В храм стекается народ.
В облаченьи соболином
Царь идет. Под балдахином
Молодые у крыльца
Во преддверии венца.
Царь объятья отверзает,
Молодых он лобызает,
Да глаголет им красно,
Да желает пить вино
За семейство Евстигнея.
Тот, от страха коченея,
Говорит царю: «Отец!
Со царевной под венец
Вашей волей я вступаю,
Вашей воле уступаю,
Не печась о барыше.
До того в моей душе
Все любовью к вам затмилось,
Что окажете ли милость
Пригубить за нас вино?
В погребах моих оно
Много лет уже хранится,
Сотня лет ему уж, мнится;
Подношу царю я в дар
Славный Галлии нектар».
Царь в ответ кричит прислуге:
«Дайте кубок, братцы-други!» —
«Вот и влага дорога,
Поспешает мой слуга! —
Евстигней царю глаголет,
Взором дурня так и колет —
Ну, скорее же, готов?»
Сам берет старинный штоф,
По-над чашей наклоняет,
Каплю страшную роняет,
И сосуд у алтаря
Подает во длань царя.
Чару царь подъял над ухом,
Осушил единым духом
И Ивану говорит:
«Что-то барин твой хандрит.
Аль поднос ты нес не споро?» —
«Обо всем вам ведать скоро, —
Говорит Иван ему, —
Зол же барин потому,
Что иную он награду
Вожделеет: каплю яду
В царский кубок пролил он:
Сам желает сесть на трон». —
«Да ты что, холоп поганый!? —
Евстигней кричит Ивану, —
Кто верней чем я царю?
Взять мерзавца! Запорю!» —
Размахнулся он сердито,
Глядь — а в рукаве копыто,
На носу вскочил шишак,
Мордой сделался ишак,
Шерсть полезла как у шавки,
Рот обсели бородавки,
Грива как у битюга,
А на лбу растут рога.
Видя рожу ту дурную,
Люд от церкви врассыпную
Побежал что было ног.
Царь вскричал: «Помилуй Бог!
За каким таким бельмесом
Я съякшался с этим бесом?
Стража! Верность мне яви,
Беса злого излови!
Окружай! — кричит народу, —
Эй, вяжите воеводу!
Я вражину накажу,
Самолично взгромозжу
Я мерзавца задом на кол!»
Жабой Евстигней заквакал,
И, подобный лешаку,
К своему бежит возку.
Все кричат, да мало толку:
Ухватил злодей метелку,
Что Иван привез с собой,
И пошел со стражей бой!
Тут-то дурень изловчился,
Мигом рядом очутился,
И сказал он: «Эй, метла,
Разлюбезна, удала,
Сослужи-ка государю,
Занеси-ка эту харю
Да подалее! А ну,
Отправляйся на луну!»
Евстигней, не взвидя света,
В небо взвился как ракета,
Сгинул, только дымный след
Протянул себе вослед.
И сейчас еще, бывает,
Небо кто обозревает,
Видит в зорную трубу,
Небосвода на горбу,
Если смотрит в ясну ночку,
И луну, и черну точку,
Словно маковку, на ней —
То коварный Евстигней
В одиночестве томится:
Самому чтоб не срамиться,
Так изволь служить царю
Честь по чести, говорю.
IX
Нету боле басурмана!
Царь в объятия Ивана
Заключил, благодарит,
Словом ласковым дарит.
Говорит: «Пора бы нам уж
Дочь любезну выдать замуж.
Не возьмешься ли за гуж?
Хочешь быть царевне муж?
Хочешь, я указом быстрым
Объявлю тебя министром?
Пожелай — и будет так!» —
«Я ведь, батюшка, дурак». —
«Ну так что же? Вот препона!
Быть чтоб умным нет закона:
В государстве не редки
И министры-дураки». —
«Не имею интересу
Звать супругою принцессу:
Я же все ж крестьянский сын,
Вот мой дом — овин да тын.
У меня желанья нету
Шаркать в залах по паркету:
Ходишь как гусак по льду
У лакеев на виду». —
«Ну, спаситель мой, как знаешь!
А тогда чего желаешь?
Расскажи, не утаи
Мне желания свои.
Чем твою потешу душу?» —
«Эх, коль женку, так Марфушу!
Вот в чей дом желал бы я
Поместиться во мужья». —
«Кто ж соперница царевне?» —
«Дочка мельника в деревне.
И мила, и весела,
Да трудны мои дела:
Сад у них да смолокурня,
Да захочет ли за дурня
Мельник дочь отдать, богат?
Для него я бедноват». —
Тут суровый самодержец
Грянул, словно громовержец:
«Царь я или же не царь!?
Коли мельник тот бунтарь,
На правеж его поставлю,
Обезглавлю, обесславлю,
Изничтожу без следа!
Эй, подать его сюда!»
Слуги разом собралися,
По дороге понеслися,
Тут же мельника нашли,
К государю привели.
Царь страшнее людоеда
Поглядел на мироеда:
«Приказать повременить
Аль сейчас тебя казнить?» —
Государю мельник в ноги:
«Виноват, сокрыл налоги!» —
«Не прощу своих потерь!» —
«Пощади!» — «Слыхал я, дщерь
У тебя, мучное рыло,
Есть». — Ответствует уныло
Мельник: «Есть, не скрою я,
Марфа, доченька моя!
Не оставь ее сироткой!» —
Тут и царь глаголет кроткой:
«Ты желал бы, мне видать,
Замуж девицу отдать?» —
«Тут на все царева воля». —
«Что ж, ее решилась доля:
Мужем быть Ивану ей». —
«Дураку, что ль? Ей же ей, —
Мельник начал сокрушаться, —
Аль изволишь потешаться?
Как согласье дать на брак,
Коль жених как есть дурак?!» —
«Ты, я вижу, прекословишь?
Тем судьбу себе готовишь:
Не желаешь? Что же, вот
Недалече эшафот». —
«Я слуга царю безгласный!» —
«Понимаю, что согласный.
Созывайте в церковь клир,
Будет свадьба, будет пир!»
X
Тут и пушки загремели,
Тут и люди зашумели,
И веселие пошло,
Что не выпишет стило.
Встала Марфа у налоя,
Платье царского покроя
Обнимает стройный стан,
А при ней стоит Иван.
Ликованье, пенье, танцы,
От губерний всех посланцы,
Генералы да послы
Все заполнили углы.
Был пиит, читавший оду,
Представители Синоду,
Патриарх да два дьяка,
Поздравляли дурака.
Впрочем, если постараться,
Можно толком разобраться
И о нем сказать и так:
Ну каков же он дурак?
Мы ль опасности презрели,
На груди змею пригрели?
Нами ль в битве был сражен
Огнедышащий дракон?
Мы ль, прознавши про злодейство,
Учинили чародейство,
Наварили кисели,
Что злодея извели?
Не страшася барской власти,
За царя живот покласти
Кто на острый лез рожон?
Нет, никак не мы, а он!
Потому, хваля по праву,
Победителю во славу
Возгласил в конце пиит:
«Дураком земля стоит!»
Тут и царь в ладоши хлопнул,
Сапожком своим притопнул,
«Ты, Иван, — сказал — герой!»
И пошел тут пир горой!
Били бубны, пели арфы,
А Иван-то подле Марфы
Примостившись, поутих:
Ел да пил он за троих,
Сколько пузо помещало,
За ушами лишь трещало!
Я, случившись в том пиру,
Подбирался к осетру,
Только, братцы, вот ведь жалость —
Не попала в рот и малость:
Все что пим да что кусам,
Убежало по усам.