Рождение утра. Она, нагая, завернувшись лишь в больничную простыню, неизвестно откуда появившуюся в их доме, сидит на окне. Курит. В левой руке карандаш, на ногах лежит папка с бумагами для создания твёрдой поверхности, на ней листок. Он заполняется смыслом, построчно, после каждого клуба дыма.
Вот что в нём: за сложной обработкой песка самое бесполезное состояние воды. Моё странное состояние никомуненужности сменяется состоянием нарасхват. Я местоимение, которое даже места не имеет. Эта игра слов легче детских игр в слова.
Когда человек бросается под поезд - это трагедия, кто видит трагедию в том, что поезда уже бросились под человека?
Лестница лучше лифта, по ней ходят люди, еще люди плачут, целуются, портят себя, плачут, целуются, любят и не любят. Люди много видели ромашек и не могут теперь остановиться на люблю или на не люблю.
Люди хотят лететь, но не летят, странные люди. Чайки более совершенны в этом плане. Ты говоришь, что я совершенство. Либо я чайка, либо ты, все таки, видел как я летаю во сне. Если первое, то мне пора на юг, а если второе, то кажется нам лучше больше не дарить друг другу ромашки.
Я смотрю на белый снег, на белых чаек, на белую краску подоконника, на твое белое мне письмо, и не хочу верить, что оно черное. Ты не сделал меня странной, ты только дал мне повод это в себе полюбить.
Она берет белые ромашки, отрывает каждый второй лепесток, с кодовым названием "не любит" ставит в вазу.
Она тушит окурок в той же вазе.
Она открывает окно и дышит снегом.
Она делает шаг.
Она летит. Она совершенство.
Оконченное утро. Он влетает в квартиру, тяжело дышит, на сердце не спокойно с ночи.
Он проклинает мосты, пробки, цветочные магазины. У него в руках ромашки без вторых лепестков.
Он открывает дверь в спальню.
Он подбегает к окну.
Он видит письмо.
Видит ромашки.
Видит снег и её на нём.
Но больше не видит белый цвет. Закрывает глаза и больше не видит ничего.
Январь 2016