Несколько стишков и песенок
из давно ушедших, увы, юности и молодости
=========================================
Наткнулся на эту стопку стихов, когда искал что-то другое. Бумаги были сложены пополам и так слежались. Даты… Я люблю ставить даты. Но тогда не любил, и эти помню условно. Вот ниже будет «Сюр-опус № Вверх» – это точно писалось в промороженном, пропахшем дустом Доме аспирантов и студентов МГУ (ДАС) году так в 1974 примерно. Была ещё одна штука там же и тогда же одной ночью (часа за 2) написанная – пародийная штука на командировочного, который в Москве сделал все дела, купил всем подарки, а потом неожиданно попал в какую-то странную эротическую секту и сдал её милиции из ревности. Не вижу текста. Но где-то валяется. Там фонетика интересная, помнится, ну и сюжетец ))) Тогда у меня не хватало бумаги, а холод и зуд письма были огромны, и я выпрашивал по комнатам бумагу. А про костёр – это был цикл из трех песенок. Эта сохранилась. Из третьей помню 2-3 огрызка (не буду выставлять). А вторую забыл начисто. За редкими исключениями, никогда не мог понять, что у меня хорошо, а что нет. Единственное – знал, что на тот момент это всегда совпадало со мною. Ну ладно. Поехали…
КОСТЁР
=======
Мороз и туман,
И случайная радость – огонь.
Поленья горят.
Я ладонями трогаю лето.
И этим теплом,
Этим солнцем душа отогрета.
Мороз и туман,
И случайная радость – огонь.
Быть может, не мне
Предназначен был этот костёр.
Быть может, не я
В этом пламени должен купаться.
Но встретились мы.
И я счастлив тобой восторгаться,
Хотя и не мне
Предназначен был этот костёр.
Бросаю в него
Ворох песен, написанных прежде,
Все дни, что я прожил,
Смеясь или горько любя,
Бросаю в него
Все одежды свои и надежды.
Гори – не сгорай,
Погляди, я сжигаю себя.
Мороз и туман,
И случайная радость – огонь.
Я слышу шаги
И дыханье за тем поворотом.
Быть может, и я
Отогрею сегодня кого-то.
Мороз и туман,
И случайная радость – огонь.
© Вит. Чел. (Из лавки древностей)
Две народные хоровые песенки
из пьесы «Президент»
Сама пьеса, похоже, не сохранилась, хоть я её хорошо помню. Там был городок незаметный Охтинск на известной, но тоже потаённой речке Охта, всеми забытый городок, весь в яблоневых садах, маленьких домиках, городок, полный тишины, да ещё верёвок с вяленой рыбой. Народ там ловил рыбу, ел мичуринские яблоки бере-рояль, размножался и иногда сходил с ума от скуки и тишины. Чтобы не сходить с ума, люди пели песни. Иногда кто-то солировал, но чаще – хором. Была ратуша, но чиновники приходили только за зарплатой. И ещё в ратуше стоял огромный президентский телефон, покрытый многолетней пылью. И был сумасшедший дом (он же – весёлый дом, стоявший в отдалении, за парком Пушкина), куда уходили по доброй воле те, кто сошёл с ума. Только Валик Зэ ходил то к нормальным, то к сумасшедшим. Но однажды зазвонил президентский телефон. Это привело к большим потрясениям в городе. Вопрос состоял в том, кто может снять трубку. Короче, разбились на партии, были выборы, не вполне честные. И в итоге кто-то снял трубку. И телефон сказал, что в Охтинск едет президент. Ну, быстро всё начали красить, яблони непотребные рубить (что это за город!), дороги асфальтировать, дома украшать лозунгами и т.д. Наконец, показалось облако пыли, потом кортеж въехал на асфальт. Президент вышел, огляделся, отодвинул чиновников с хлебом-солью, пробормотал: «Опять не то» – и махнул рукой. Тут явилось второе облако пыли. Это шли огромные бульдозеры. И они начали сносить город Охтинск – и снесли его, не заметив только сумасшедшего дома. Оказывается, президент мечтал найти такой вот яблоневый рай, где бы горожане жили так, как они жили до телефонного звонка. Президент и бульдозеры – все укатили в поисках президентского счастья. А люди сидели у речки и плакали, ибо не понимали, почему не угодили президенту. И только Валик Зэ летал сквозь оседающее облако пыли на мотоцикле, он смеялся и освещал себе дорогу бешеными глазами. Такая вот пьеска была незамысловатая. Год примерно 1970-й… Песенки тоже незамысловатые. Я их пел на хмельных посиделках нашей компашки, пел протяжно, а повторы компашка подтягивала дружным хором )))
ПРО ДОБРОГО РЫБАРЯ
Уи-и-и, рыбарь, рыбарь,
В Охте сетью ловит,
Уи-и-и, ловит рыбу
Вельми пребольшую,
Вельми пребольшую,
Красную, как солнце:
Глазки, что колёса,
Язык, что дорога.
Уи-и-и, рыба Омуль,
Почто попадалась?
Ты меня не любишь –
Я тя обожаю.
Я тя обожаю
Уи-и-и, на сковородке.
Выйдет добрый ужин
Из тебя, молодка…
Уи-и-и, взмолилась рыба:
Отпусти обратно,
Детушек забыла
Я в широкой речке!
Уи-и-и, рыбарь вельми добрый
Омуля пускает,
Аленьким платочком
Д’шшоки утирает,
Аленьким платочком
Д’шшоки утирает,
Синеньким платочком
Ёй вослед махает…
ПРО ГРИБЫ В КОРЗИНОЧКЕ
Уи-и-и, банный веничек!
Уи-и-и, листик дУбовый!
Уи-и-и, нам не весело –
Думаем. Думаем…
Если в корзиночке
Гриб появляется,
Значит, грибная по-
ра начинается (2 раза)
Уи-и-и, любить Ванечку
Девочка Грапочка.
Уи-и-и, ходить Ванечка
В синенькой шапочке…
Если в корзиночке
Гриб появляется,
Значит, грибная по-
ра начинается (2 раза)
Уи-и-и, во садочечке,
Уи-и-и, вечерочечком
Чмокалась девочка
Уи-и-и, с паренёчечком…
Если в корзиночке
Гриб появляется,
Значит, грибная по-
ра начинается (2 раза)
© Вит. Чел.
Ой, их тут в стопке довольно много… Страно. Ладно. Обещал вот этот, как раз и странный (написанный в зимнем промозглом ДАСе)… Думал, ещё один, но как-нибудь в другой раз, Нельзя народ переутомлять )))
СЮР-ОПУС № ВВЕРХ
В стране Изотии, где горные хребты толпятся в тесноте и давят друг на друга, где все ручьи питаются орлами, а море дышит, как большой желудок, не в силах естество переварить, там есть дорога от Руми до Кальвы, по той дороге бродят дилетанты, они поют все хором и при этом друг другу мылят шеи осторожно. В стране Изотии не всё наоборот, а только то, что ей самой удобно. Здесь вешают кривые зеркала, чтобы на них пенять везде и всюду, чтобы никто не знал своих пороков, чтоб красоты своей никто не знал. В стране Изотии на ПАльминских озёрах сто ихтиологов тринадцать лет пыхтели и вывели ерша, который может и говорить, и грамотно писать. Но говорить ершу не разрешили, писать же можно только по песку хвостом и плавниками, и при этом – не выходить из линии прибоя. Так вот… Однажды шёл дорогой путник от Кальвы к Руми (не наоборот). Говядиной сырой он не питался, поскольку бутербродом полон рот. И в то же время он пытался в чём-то поющих дилетантов убедить. Быть может, ноты думал учредить… Кто знает… Мы, увы, того не знаем… Он шёл и шёл, покуда хилый дождь не брызнул из асфальма на подошвы. Он шёл и шёл. И даже пел, как все (не те, другие песни, но горланил). И только шею никому не мылил, да и свою, отнюдь, не подставлял. Он был престранен, этот дивный странник, премил, преволосат, преговорлив. Его сожрали муравьи и слепни. С тех пор ни слепней нет, ни муравьёв. Но развелись липучие улитки… Да мало ли чего там развелось…
В стране Изотии не наступала осень. Она врывалась. Мяла всё подряд. И в гроздьях листьев, что неслись повсюду, кричали дилетанты о судьбе, о бабочках, о лете, о себе, о счастье в сентябре быть погребённым, о счастье петь и пить свою слезу, о счастье знать так мало, что не жалко ни умирать, ни жить, ни воскресать, о счастье белый мрамор обоссать и в сердце друга тихо вставить жало. О! Это счастье призрачно, как всё. Но песня счастье делает конкретным. Итак… Ушло безоблачное лето. И осень барабанная ушла. Пришла зима. Безумием согреты, остались трое пепел ворошить. Холодный пепел под холодным снегом, холодные сердца под блеклым небом, холодные мозги под фонарём. Им было тихо в искрах минусовых, они сосали ржавые подковы, двуокисью железа грея кровь. Они весну не чаяли увидеть, они других не чаяли обидеть, не чаяли они узнать любовь, да вот узнали, ибо из-под пепла вдруг выползла весёленькая мышь и показала дилетантам шиш, который был в Изотии салютом на той дороге от Руми до Кальвы, на той тропе, где умирает жизнь. Все были ошарашены изрядно, однако тоже смёрзшиеся пальцы сложили в символ святости и зла. И мышь их в подземелье повела, где три гадалки им дарили ласки, где три блохи рассказывали сказки, где пьяная змея их всех жрала.
О, крик весны! О, запахи навоза! О, из депрьма поднявшаяся роза! Отказываюсь вас благословлять! Я на дороге от Руми до Кальвы курил сигары и глотал какао, стараясь лепестков травы не мять. Здесь воскресает всё, что нам доступно, здесь лилией несётся ведьма в ступе, целуются сосульки на метле. Мне умирать не хочется, но всуе я душу берегу свою святую, для маскировки вымазав в золе. Растаял снег, обгладывая мыло, и дилетантов хилые могилы, и перстень принца, съеденного здесь. На той дороге, от Руми до Кальвы я обнаружил новый путь случайно, ведущий вниз, ступенями ежась. И вот открылась истина, к которой я пробирался через семь запоров, за поручни корявые держась. Чем ниже опускался я под землю, тем выше небо было надо мною, чем гуще тьма, тем радостнее свет. Я слышал песни новых дилетантов, я видел, как кроты играют в фанты, как клады блещут золотом монет. Ко мне в сосуды заползала магма, ядро Земли легло на диафрагму, во мне стучало сердце существа, которое звалось моей планетой. А сверху шли зима, весна и лето, а сверху гимны дивные неслись. И свет, который превращался в воздух, и время, превращавшееся в воду, и мысли, устремлявшиеся ввысь.
© Вит. Чел. (Вероятно, 1974)