Юсуп! Отголосок Войны... Роман Весь

ЮСУП. Отголосок войны…Роман

«Жизнь прожить – не поле перейти»
(Поговорка)



Нина Каменцева (Галустян)
К-18 Разные судьбы – Новокузнецк:
«Союз писателей», 2016. – 328 с.
ISBN 978-5-00073-271-7

Уважаемые читатели!
Книга Нины Каменцевой «Разные судьбы» – непростая книга. Она сложна для восприятия тем, что в ней много личностных переживаний, тяжёлых жизненных перипетий героев, а местами она просто пропитана болью. Книга неоднозначна, в ней, словно в вечном сплетении Инь и Ян, смешаны две стороны, тёмная и светлая.
Тёмная – это несчастья, войны, борьба за жизнь. Это трагическая сторона. К примеру, Юсуп, главный герой романа «Юсуп. Отголосок войны…», прошёл чрезвычайно трудный жизненный путь. Война, плен, концлагерь… Едва проходит одна беда, тут же сваливается новая. Кто-то скажет, зачем автору так часто испытывать героя на прочность? Что ответить? Только одно – так было. И воспоминания тех, кто прошёл ад этой страшной войны, говорят, что судьбы, изобиловавшие многими страданиями, были, к сожалению, нередки.
Но есть и светлая сторона этой книги. Это, конечно же, любовь. Этим чувством пронизаны все произведения книги, причём временами автор описывает всё слишком откровенно. Это любовь помогла Юсупу выжить в столь тяжёлые времена, это любовь даёт силы жить героине рассказов «Дочки-матери». И это любовь, любовь к матери наполняет строки поэтической части книги «Настоящая мать».

Юсуп! Отголосок Войны...  Роман 1-1

1."Жизнь прожить,не поле перейти."
Глава 1
Новое впечатление
и случайное знакомство

   Я сидел спокойно и работал. Сидя, работая руками, мыс-
ленно перебираешь в голове, может быть, не одну, а много
историй. Есть о чём думать и до мурашек на коже. Когда я
приехал, вначале жизнь в Соединённых Штатах показалась
мне вся в сиреневом цвете. Но вскоре я почувствовал, что
не всё так легко даётся и так легко добывается. И если бы
даже я зарабатывал много, то в конце остаётся мизер для
существования. Здесь всё хорошо распланировано лишь у
того, кто получил наследство от родителей или же от ба-
бушек и дедушек. Кто этим живёт, не думая о завтрашнем
дне, кому не надо оплачивать большие счета за медици-
ну со своего кармана и за разные бытовые потребности.
Ты просто уничтожаешь полученное... А как же у нас? Вы
спросите, а как медицинская страховка? Она же есть, и вы
её оплачиваете каждый месяц. Конечно, она есть, но у это-
го полиса есть определённая часть, которую ты оплачива-
ешь сам. А на нашу семью из четырёх человек – это около
двадцати тысяч долларов в год помимо месячной оплаты.
Пока ты оплачиваешь сам, а потом они доплачивают, когда
ты оплатил свой запланированный расход на каждого. А
если уже в конце года ты оплатил полностью и думаешь,
мол, ура, за тебя оплатит, если заболеешь, дальнейшие сче-
та страховка, тогда-то выясняется, что именно эту услугу
они не оплачивают. И так ты залезаешь в трясину, из ко-
торой выбраться, поверьте, очень трудно. Это кредитные
карточки, они с большими процентами, и ты видишь, что
тебя засосало в пирамиду долга.
Ну, а зачем сейчас об этом? Это сейчас везде... И ты, чтобы
жить, делаешь всё, лезешь из кожи, чтобы научиться ново-
му ремеслу, так как ты иммигрант, нужно перестраиваться,
вычеркнуть время учёбы в институте... там ещё, в бывшем
Союзе... может быть, временно забыть. Научиться как рыба
плавать в воде, быть немым, пока у тебя нет разговорной
речи. И это я вспомнил с самого первого года приезда в эту
страну, в Большой Мегаполис с широкими улицами и мно-
гокилометровыми пробками. Работа вроде была: Даунтаун,
ученик, вернее, подмастерье у ювелира. Оплачивал двадцать
долларов в день. Понимаю, это чисто символически, потому
что и этого он мог бы не платить. Я же не работал, а учился
у мастера, звали его Павел. Но выданные двадцать долларов
мне были очень нужны, это казалось пределом в то время,
когда было трудно прожить. На них в то время я мог бы ку-
пить себе сандвич за пять долларов в перерыве, заплатить за
проезд в метро туда и обратно – это ещё минус три доллара.
А ведь дома жена и маленький ребёнок. Может быть, мне не
надо было рассказывать о себе, но я хотел вас в дальнейшем
познакомить с человеком, с которым я встретился именно
там в самом начале моего «знакомства» с окружающим меня
тем миром. О нём и стану я писать – это часовщик Юсуп.
Прошло немного времени, все работники были русско-
говорящими. Пошли шутки-прибаутки на украинские темы,
так как Пашка был из Киева. Однажды сижу, ковыряюсь за
столом и слышу: мастер по часам Юсуп разговаривает на
немецком с клиентом. Я давно знал, что он из Узбекистана,
знал и узбекский («Узбек значит сам себе господин», – гово-
рил он), чисто разговаривал на английском, а немецкий-то
откуда?! Я посмотрел на него. Не очень молодой человек,
слегка седоват на висках. И, когда посетитель ушёл, я всё
же набрался храбрости и спросил: «Где вы научились раз-
говаривать на немецком?» «Это долгая история, сынок», –
ответил он коротко. Но со временем я узнал, что он так же
хорошо разговаривает по-польски, и что его жена – полька.
Чем дальше, тем интереснее мне становилась жизнь это-
го человека. Я узнавал о нём то, что по чайной ложке он
доставал из своей памяти, когда был в настроении. Но всё
же иногда он рассказывал подробно. «Татарское имя Юсуп
получил при рождении, обозначает оно «обладатель красо-
ты», видно, родился красивым, потому так назвали». Когда
я узнал, что по зодиаку Юсуп козерог, как и я, понял, что
мы подходим по характеру для длительной дружбы и обще-
ния. Он был успешным в крупных делах, несмотря на свой
молодой возраст. Я замечал, как он крутится, сидя на ме-
сте, зарабатывает. Купи-продай, что сулило иногда большое
материальное благосостояние. Именно поэтому он всегда
ставил перед собой задачу «достать и реализовать». Имел
всегда в наличии крупную сумму. Привезённое мной золо-
тишко из Союза я предложил для реализации ему. Ведь надо
же как-то было жить нам в первое время. Он много повидал
и много знал. Круг его посетителей вырос с годами, и свои
возможности и талант он воплощал в прибыль. Он постоян-
но доказывал: «Важно научиться доверять людям!» Юсуп
никогда не унывал, говоря: «Сегодня потеряю, завтра най-
ду». Он всегда был весел и добр к окружающим, особенно
ко мне. Может, сейчас я понимаю, что это мелочь, и не надо
даже об этом писать, но тогда для меня это не было мело-
чью... Переступившему границу и получавшему мизер, мне
казалось, что он тратит на завтрак слишком много. Он почти
каждый день приносил на всех или из Макдональдса, или из
Данки Донатс или Бейгл. Не считался со своими расходами,
зная, что всё возвратится добром. Расчётливость я заметил
сразу, но мне тогда не было понятно всё, сейчас я, может
быть, и понял бы его, когда стал больше зарабатывать. Где
с добавлением дохода в семью увеличивается и расход. Это
простая арифметика, и мне вначале трудно было это по-
нять. Я катился по наклонной плоскости вниз... Только на
одни памперсы для ребёнка в день нужно потратить больше
десяти долларов. При моей дневной ставке, значит, мне не
нужно было тратить на обед, а пользоваться без стеснения
его принесённым завтраком, чтобы в целости донести эти
заработанные доллары домой. Я замечал, что он покупал
батарейки для часов за тридцать центов, а за вставку ему
оплачивали 20 долларов, а иногда бросали даже тип. Он мог
себе позволить потратиться. А может, ему давали тип, по-
тому что он разговаривал на многих языках, и, как говори-
ли про него, «имел сладкий язык». Он приспосабливался ко
всему, с чего могла быть выгода. Друзей его я не видел, мы
слишком разные по возрасту, чтобы дружить. Но уверен в
одном, что в дружбе он был разборчив. Иногда я замечал у
него невнимательность, мне казалось, это вызвано тем, что
у него багаж тяжёлых воспоминаний за годы войны 1941–
1945 года. А когда со временем мы сблизились, он вкратце
стал рассказывать о себе. Я слушал внимательно, зная, что
мой дед тоже воевал, но он мне мало рассказывал о войне,
или я был мал и не понимал его рассказов. Ему нравилось,
когда я внимательно слушал его и он начинал: «Я попал на
фронт после окончания школы, всех моих одноклассников
призвали в один год... Сразу на передовую, молодым попал
в плен, меня перевезли на эшелоне в Германию, а после по-
явления Русской Армии и освобождения пленных бежал в
западную Германию, боясь быть арестованным и выслан-
ным в Сибирь. Там заболел, ухаживали за мной, несмотря
на то, что был бывшим военным. В свою жизнь пустил жен-
щину, ухаживавшую за мной медицинскую сестру, которой
стал доверять. В общении с ней научился немецкому, а ког-
да вылечился, переехал к ней жить. У неё была небольшая
квартира».
     Я понимал, что только от Юсупа я мог бы получить по-
мощь в любых ситуациях, и это он мне доказывал не раз на
деле. Концлагерь прошёл он не бесследно, был раним, бо-
лезненно воспринимал критику. Может быть, эти года, когда
он был в лагере смерти, до сих пор ранят психику бывшего
молодого бойца. Свою обиду он скрывал, заметно пережи-
вал и никогда не высказывался. Практичный, аккуратный
мужчина, одевался с иголочки, поэтому глубоко запал в
мою душу. Способностью довольствоваться малым научил
и меня. По-новому смотреть на жизнь, по– новому воспри-
нимать окружающую меня несправедливость и быть благо-
дарным этой мизерной зарплате, которой могло не быть во-
обще. Юсуп, отмечающий день рождения в январе, так же,
как и я, козерог, человек эмоциональный, который сначала
говорит, а потом думает, и это делает неправильно. Потому
что окружающий нас мир на сегодняшний день стал суров,
и надо подумать прежде, чем высказаться. Не испортить от-
ношение с другим, от кого зависишь или же будешь в даль-
нейшем общаться, независимо от всего, даже по работе. Со
временем он научился скрывать свои эмоции и приобрёл
хладнокровие, ему стало легче жить.
Своё истинное лицо он показывал среди родных и близ-
ких людей, особенно в семье, где его любили и никогда не
обижались. Он лелеял жену, с которой прожил всю жизнь.
Не знаю точно, сколько, наверное, целую вечность...
Вы спросите, а почему я хочу писать про него и именно
сейчас? А потому что он ушёл из этой жизни туда, откуда не
возвращаются. Он оставил мне самое дорогое, что имел –
это дневник, где он записывал каждый свой день, начиная
с того времени, которое мог вспомнить. Я листаю и думаю:
«На каком же языке он писал?» Его тетрадь, его страницы,
его слова, написанные на нескольких языках. Он мог в пред-
ложение вставить слово на английском и на немецком, а в
основном писал на русском языке. Значит, он и думал всег-
да по-русски, это нельзя отнять. Как нельзя отнять грудного
ребёнка от грудного молока матери, потому что, как я знал,
он в Узбекистане закончил до войны русскую школу, тогда
это было престижно в Советском Союзе. Не знаю, как сей-
час. И я постараюсь восстановить каждый день его тяжёлой
жизни, с трудом разбирая почерк, переводя вставленные
слова или предложения, чтобы вы познакомились с этим за-
мечательным человеком, который пострадал во время Вто-
рой мировой войны. Кто в этом был виноват, по его мнению,
сказано в его небольших комментариях.

Глава 2
Бережное отношение
к записям в тетради

Бережное отношение к записям в тетради сразу же у меня
появилась, как только я их получил, потому что от старости
сама бумага выглядела жёлтой, и прочесть было сразу труд-
новато, но я наловчился, рассортировал тетради по годам,
пронумеровал и начал с самой первой страницы. Сразу за-
метил, что он был далеко не писатель. Мысли были разбро-
саны, и я понял, что мне нужно будет прочесть вначале всю
тетрадь, чтобы описать за него детство и юношеские годы,
иногда цитируя его...
   Эти годы проходили в Узбекистане, о котором он писал с
любовью к природе и к родным: сёстрам, братьям и особенно
к матери. Они жили в 80 километрах от города Шахрисабз,
в деревушке Ходжа-Илгар, за высокогорным перевалом, он
называл её почему-то кишлаком. Он родился в декабре 1925
года в большой семье. Маленький дом, облепленный гли-
ной, чан чугунный, свисавший с потолка на железных це-
пях, под ним вечно горели дрова, то ли чтобы не было сыро
в доме, ведь всё же горы, то ли для того чтобы мать могла
что-нибудь приготовить на всю ораву. Деревушка Ходжа-
Илгар в отрогах горной системы Памиро-Алтай находилась
в хороших климатических условиях, во дворе стоял такой
же чан и тандыр1 для выпечки хлеба. Она больше готовила
мясо баранины с луком, плов узбекский, выпекала лепёшки
в виде хлеба, оставляя на каждой лепёшке свою руку, чтобы
бережно относились к хлебу. Готовила обед во дворе чаще,
чем в доме. Мне почему-то показалось, что в семье большую
роль играла мать. «Но я её жалел и сам доставлял дрова в
дом и рубил их». Отец лишь сидел на топчане, застланном
ковром, как господин, гордо, и она подносила то и дело чай,
несколько раз в день. Что мог запомнить ещё маленький па-
цан? Он её не бил, но его сурового взгляда боялась и она.
«Помню, мать вывозили на сезон работать на сбор хлоп-
ка, она была комбайнёром. А отец так и сидел на топчане и
пил чай, за нами ухаживала тогда его сестра». И он всегда во
всех записях хорошо отзывался о ней. Я вспомнил в то время
и свою тётю, и почему-то появились тоже тёплые воспоми-
нания. Трудное детство было у него. Отец держал детей как
бы на привязи, может, время тогда было такое? Несмотря на
то, что он сидел и ничего не делал, но Юсуп боялся в страхе
посмотреть даже в его глаза. Он писал: «В нашей деревне-
кишлаке школ не было, и порой два километра по склону
гор приходилось добираться в школу в соседскую деревню».
Но всё равно я понял, что юношеское воспоминание – это
красная полоса его жизни. Он писал очень оживлённо о сво-
ей первой любви, хотя учился в школе, где учились только
мальчики. Но он всё равно заметил девчонку-соседку, кото-
рая всё бегала с несколькими косичками до пояса на голове.
Она ходила быстрым шагом с кувшином за водой, и часто
он подстерегал её внизу у источника. Он с ней не разговари-
вал, она смущалась при виде него, и он часто описывал её,
как первую любовь, которую он так и не отведал. Её звали
узбекским именем Анора, что означает гранат. Он писал так:
«Она и правда была гранат, весной распускалась вся в цвет-
ном одеянии, а осенью была после лета такая краснощёкая,
загорелая, так и манила себя поцеловать, но на это долго не
представлялось возможности. Лишь когда объявили войну
в 1941 году, и всех отцов, почти всю деревню призвали на
фронт, я в семье остался за старшего. Подкараулил однаж-
ды у родника и впервые её поцеловал, дорвался до её губ и
лица». Он был очень удивлён, что она не сопротивлялась,
несмотря на строгие обычаи этих краёв, а сама подставляла
свои пухленькие красные губки бантиком. Он же, не зная,
как целуются, описывал, как поцеловал по-детски, чуть ли
не стукнувшись носом. «Но, видно, ей понравилось, и она
чаще обычного спускалась к роднику за водой. Проходя
мимо нашего каменного, как попало построенного полураз-
валенного забора, бросала в меня камешком, если я стоял
во дворе. А через пять минут я уже бежал за ней. Так может
быть, это было не свидание, но уже желание общаться, а
может, и большее познать».
Дальше строка была написана по-узбекски, и мне при-
шлось переводить с помощью словаря. «Я созревал не по
годам, мне было шестнадцать, и в один из вечеров, когда она
спускалась к роднику, я нагнал её и предложил посмотреть
на сияние звёзд с гор, поддерживая её и отводя к обрыву с
другой стороны горы. Она не сопротивлялась, мне доверя-
лась. Мы шли рядом, я слышал каждый её шаг и неровное
дыхание. Я остановился, сбросил мою фуфайку и попросил
её сесть, она мне повиновалась. Я вспомнил свою мать, она
так же повиновалась моему отцу, когда он ей что-то говорил,
особенно когда он её уводил в хлев, только сейчас я понял,
зачем. Я сел рядом, обнял её, и уже набравшись храбрости,
стал опять целовать. Может быть, по-детски пока, но заме-
тил, что она тоже мне отвечает, тоже любит меня. Не помню
уже, как мы легли, как я оказался на ней, я чувствовал, как
у меня «конь» окреп, и то и дело тискал её, но она не сопро-
тивлялась. Может, она ещё ребёнок, так думал я. Она была
на пару лет меньше меня, не понимала, что я делаю?! Наши
поцелуи стали страстными, я и не понимал в те минуты, как
осмелился и расстегнул ей платье, наружу вывалились, как
купола, её большие нетронутые груди. Я прильнул к ним,
это было неописуемо: впервые добраться до женской груди
подростку. Я дрожал, желая большего. Одной рукой сдав-
ливая, но всё же бережно поглаживая, но беспощадно зуба-
ми, губами сосал вторую грудь. Ей, видно, стало приятно,
я заметил, как она расставляет ноги, чтобы мой «бугорок»
прикоснулся к её клитору. Я тёрся, натирал грубой штани-
ной ей до боли, но она молчала, лишь стонала от страсти,
наполнявшей её, целуя меня. Я заметил, что приятно осво-
бодился, по моим ногам потекла слизь, и штанина стала мо-
крой. Но я продолжал, работал, двигаясь, тёрся между ног
о её трусики, пока она не стала течь тоже. Потом поцеловал
её и сказал: «Ты ничего не бойся, я женюсь на тебе». Хотя
сам подумал: «Не дай Бог, чтобы так бы кто-нибудь сделал с
моими сёстрами. Убил бы». Наши встречи стали частыми, и
с ней я по-настоящему научился целоваться и не только, мы
стонали от страсти, но ещё не позволяли лишнего».
Дальше он писал на немецком, мне пришлось опять поль-
зоваться словарём. «Хотя с нами ничего серьёзного не про-
исходило, нас всё же тянуло друг к другу. Я подавал ей руку
после завершения, освобождения, и после того, как набира-
ли воды в кувшин, мы возвращались в деревню. По дороге
я понимал, что нам нужно больше сблизиться. Было темно-
вато, но я не оставлял её одну, ходил, правда, далеко от неё
во избежание лишних разговоров. Однажды, когда мы про-
ходили мимо скирды с сеном, а сено мы держали у себя во
дворе для своих овец, я показал ей и сказал, чтобы он при-
шла в полночь. Она покачала головой, но всё-таки пришла,
я ей стал объяснять. «Война, наших отцов уже забрали всех
на фронт, может, скоро и меня заберут». Она прильнула ко
мне в слезах, опять поцелуи, опять страсть охватывала нас,
подростков. Я и не мог подумать в то время, что она, не за-
думываясь, может отдать мне то, что каждая узбечка так бе-
режёт – девственность, но она раскрыла халат, и я заметил,
что она абсолютно нага, обнажённое её тело блеснуло при
свете луны и звёзд, оно так и манило меня. Я не выдержал,
вплотную придвинулся к ней. Быстро сбросил свои шарова-
ры, затем штаны и оказался в её объятиях. Она жадно меня
целовала. Наверное, тоже понимала, что я скоро уеду на
фронт, и, может, больше не встретимся. Она согласна была
мне отдаться. Ведь каждый день в деревне получали похо-
ронки на отцов и братьев почти в каждый дом с фронта. Мы
опустились на сено, я опять целовал страстно, не думая уже
ни о чём. Впервые почувствовал, что влетаю «конём» в не-
проходимую пещеру с таким волнением и наслаждением,
что не понимаю, что ей больно, толкаю и толкаю туда упру-
гую головку «коня». Она ревела, кричала, стонала, до боли
меня кусала в плечи. Разве мне было понять её? Когда сам
подросток и тоже перенёс недавно эту странную боль, став
мужчиной. Я не мог успокоиться, перевернул её, и ещё, и
ещё. Она затихла, видно, первая боль прошла, и я заметил,
как она сама уже отдаётся, толкая на меня. Я же опять пере-
ворачиваю, начинаю целовать, успокаивать. «Ты моя жена,
не бойся ничего». Она целует меня в грудь, я чувствую её,
страсть накалилась опять, наша любовь была кратковремен-
ная, как у всех подростков, но часты позывы. Несколько раз
стрелял, не понимая то, что надо её удовлетворить. Как го-
ворится, первый блин комом. Но зато он тоже блин, и я с на-
слаждением лакомился им. Уже рассвет, надо по домам. Но
нам не хотелось расставаться. Мы встречались не у родни-
ка, а здесь, каждую ночь и чаще. Наша любовь становилась
крепче и страстней, и мы с ней проходили одновременно
азбуку Морзе».


1 Тандыр – это знаменитая узбекская глиняная хлебная печь, в которой
можно запечь даже целого ягнёнка или же барана. При использовании
тандыр жарко натапливается углём, дровами или хворостом.


Глава 3 Ложное представление об отце

Дальше было написано на русском языке, и эту часть я
читал с сожалением.
«Ложное представление об отце у меня появилось сра-
зу же, как его призвали на фронт. Я думал, какой он безза-
щитный – и сразу на передовую. Письма приходили редко,
на узбекском языке, со вставленными русскими анекдотами
солдат и прибаутками, о которых мы никогда не слышали.
Но не это только. Сейчас я заметил основную функцию
отца в доме. Был колхоз, и он не хотел за бесплатно рабо-
тать там, и чтобы на нашу семью постоянно не нападали,
эту ношу взяла мама, хотя она рожала почти каждый год, и
даже когда ушёл отец на фронт, она была беременной. Так
как я был старше, я старался всё взвалить на свои плечи и
только заметил, что функция отца в доме была высока. У
нас был большой виноградник, надо было всё подрезать,
обвязать, собрать, а главное, продать. Была своя пасека, и
не один раз я оказывался кусанным пчёлами по незнанию.
Была своя бахча, где было до пятисот арбузов и столько же
дынь. Гранат, орех, абрикосы, сливы. Это несчитанное ко-
личество надо собрать и уметь вовремя продать. Я только
замечал, как он уезжает на загруженной доверху грузовой
машине, но куда? Постепенно я стал делать его работу, и у
меня только и оставалось время встретиться в двенадцать
часов со своей первой любовью Анорой, которая приходила
всегда вовремя.
Правда, в письмах мне отец набросал адреса, где у него
скупали оптом, но всё поменялось, всё же военное поло-
жение. Я понимал, что надо прокормить большую семью.
Вскоре заметил, что в Ташкенте, куда я постепенно налов-
чился отвозить наш товар, было много приезжих-беженцев,
и поэтому часто они меняли на фрукты домашнюю утварь,
одежду, золото и серебро, и в одну из таких поездок я ку-
пил для своей любимой колечко с изумрудом всего за не-
сколько арбузов и килограмм винограда. Я всю обратную
дорогу крутил его в кармане, боясь потерять. Я превратил-
ся в торговца, везя домой, рис, муку, масло подсолнечное
и даже иногда попадалось уже на обмен и сливочное. Мы
стали зажиточной семьёй в нашей деревне, и я понимал, что
за такого парня выдадут замуж мою любимую Анору, я даже
украдкой от матери собирал на калым за невесту. Несколько
раз через неё передавал привезённый товар, чтобы её семья
не бедствовала, потому что в их семье она была самая стар-
шая, а остальные ещё меньше, и без отца они даже дров не
могли нарубить.
Со временем и в наше село стали привозить беженцев,
эвакуированных жён военных и даже целый драматиче-
ский театр со своими сценами и артистами. Поселяли ко
всем, даже к нам подселилась семья из четырёх человек, и
мама отдала им свою спальню и перешла спать в большую
детскую. В дом по соседству к моей Аноре тоже посели-
лась семья артистов, но там было двое мужчин, которые
помогали ей и матери принести и наколоть дров, прине-
сти воды с родника, так что моя дорогая и любимая Анора
только помогала матери дома по хозяйству. Они готовили
на всю уже большую семью, те же платили за проживание,
а что столовались, все деньги уходили полностью на про-
дукты. В то время всё было очень дорого, особенно мука,
соль и мыло.
Когда я приехал, она сразу же заметила, и вечером в две-
надцать мы встретились. Стало прохладно, и мы уже как
месяц перебрались в хлев. Наши встречи были неописуе-
мы, я наслаждался ею, несмотря на то, что она была ребён-
ком. Но всё было при ней: пухленькая, как сдобная булочка,
особенно мне нравились её ляжки, как у хорошей курочки,
мягонькие, беленькие, пухленькие. Я жадно начинал с них,
продвигаясь вперёд, и, достигнув цели, запускал стрелу, ко-
торая точно попадала в цель. Но вспомнив о кольце, после
завершения всё же полез в карман, чтобы достать его, но его
не было видно – пока наслаждались, оно выпало из кармана.
Мы стали ползать на карачках и на коленях искать кольцо. Я
возбудился опять, заметив её в таком положении, где из-под
попочки сверкали чёрные волосики. Недолго думая я попал
стрелой туда и заметил, что это хороший способ, который
доводил меня до оргазма. Мы забыли о кольце, и я только
двигался, она же так и застыла. Было видно, что и она полу-
чала удовольствие. Она нажимала на меня, чтобы я не оста-
навливался. В эти минуты я думал, неужели все девушки
одинаковы, нескромны в сексуальном плане. Ведь всего не-
сколько месяцев назад она стала женщиной, но созрела по-
взрослому. Мы так и не нашли кольцо, я обещал ей вернуть-
ся и найти утром, когда рассветёт, а если нет, ещё купить. Я
не считал, что это плохая примета, но она очень огорчилась
и даже раньше обычного побежала домой. Я подсадил её че-
рез окно, потому что в доме жили посторонние, мы боялись,
что они заметят.
Утром я искал кольцо, но так и не нашёл. Разве можно
заметить в стоге сена маленькое кольцо? Но всё же в следу-
ющий раз, когда я повёз товар, решил, что обязательно при-
везу ей кольцо. Но так получилось, что я обошёл весь базар,
где продавалось всё, но кольца не было. Я заметил женщи-
ну, она была хороша, продавала лисьи хвосты, и я подошёл
к ней. Просто для интереса спросил: «Сколько стоит?» Она
сказала и объяснила, что ей обязательно надо продать, так
как дома голодный ребёнок. Я у неё спросил о кольце, она
же сказала: «Дома есть, я живу недалеко, пойдём со мной, я
тебе его продам». Я пошёл за ней, она тоже была беженка. У
неё был один мальчик трёх лет, его она звала Иваном. Потом
она подошла к шкатулке и открыла её, там было много золо-
тых колец. «Выбирай, мне очень нужны деньги». Я выбрал,
а когда расплачивался, она заметила, что у меня достаточ-
но денег, и сказала: «Ванечка, иди погуляй». Он вышел, она
же затворила на крючок свою комнату и стала раздеваться.
Она, наверное, подумала, что я уже опытный мужчина, что
позарюсь на её тело, но я отодвинулся. Она же наступала
и, расстёгивая ширинку, достала и стала мять руками. Кто
вытерпит такое? Конечно, я натянул «тетиву в арбалете» и
влетел в цель, но ей было этого мало. Я как подросток спра-
вился быстро, она же трепала меня как могла, я и не знал,
что есть столько способов удовлетвориться. Новое всегда
привлекает. Потом она достала из моих купюр небольшую
сумму и сказала: «Это столько стоит, захочешь – придёшь
ещё, ты знаешь, где я живу». Платная любовь, но такая со-
блазнительная. Я остался здесь, в Ташкенте, ещё на один
день, не знаю, из-за неё или же из-за не проданного товара,
который смог бы отдать оптом, но всё же после продажи я
опять нашёл незнакомку с её лисьим хвостом на базаре. И
пошёл, как послушный ребёнок, за ней, мне хотелось узнать
всё о сексе и больше, чем она показала. Она понимала, что я
новичок в этом и быстро завершаю свой акт, поэтому стала
показывать то, о чём я слегка слышал, но никогда не видел,
тем более ни с кем не имел. Она была ас и делала меня та-
ким же. Я попрощался и уехал, сказав ей, что вернусь через
две недели. Когда приехал домой, первое, что сделал, по-
бежал к Аноре уже во двор и надел на руку ей кольцо. Её
мать начала возмущаться, но я сказал, что пошлю сватов и
калым у меня есть. Вы не переживайте, я её люблю и никог-
да не обижу. Анора покраснела, но, поднимая на солнышко
камень и видя, как он переливается, расплылась в улыбке.
Там был маленький бриллиант, может, осколок, но сколько
радости было для любви. Я ей на ушко сказал, что увидим-
ся. Дома было много дел.
Тогда я положил деньги в сундук и заметил, сколько там
золотых украшений, я же пожертвовал нашей любовью за
одно кольцо, но в то же самое время улыбаясь, подумал:
«Если бы не она, откуда бы мне знать, как должен вести
себя настоящий мужчина?! Всегда должен кто-то показать,
научить, иначе ты всю жизнь останешься неучем в этом
плане!»

Глава 4 Отсутствие отца
            сделало меня главным в доме

Отсутствие отца сделало меня главным в доме. Без меня
не решался ни один вопрос в нашей семье. Все понимали,
что я добытчик, и даже жившие в нашей семье эвакуиро-
ванные со мной считались. Я, может быть, какую-нибудь
малость, но всегда привозил им в подарок. Правда, с появ-
лением в нашем доме таких соседей увеличилась русская
разговорная речь, и Нина Петровна без нашей просьбы за-
нималась с нашими ребятишками. Я во дворе смастерил до-
ску, покрасил в чёрный цвет и расстелил ковёр. В нашем
дворе собиралось много детворы, а она им читала литера-
туру или же пела. Её голос отдавался эхом среди гор, мы с
наслаждением слушали её песни и стихи. Потом всей дет-
воре мы раздавали небольшие гостинцы – кусочек белого
сахара-рафинада. Наверное, многие приходили ради него,
из-за военного положения голод был и у нас в деревне. Они,
бережно завязав в платочек, относили по домам, наверное,
младшим детям.
       По приезду я быстро работал дома, зная, что в двенад-
цать ночи у меня встреча с моей любовью. Наконец ближе к
двенадцати я зашёл в хлев. Анора уже была там. Меня и по-
догревать не нужно было, когда я смотрел на неё, черногла-
зую красавицу. Я как хороший самец набрасывался на неё.
В поцелуях опускались в любви на сено. Но разве на этом
остановятся два подростка? Моя стрела уже влетает в неё и
не раз. Я разве могу сравнить её с той незнакомкой, которая
была в Ташкенте? Конечно, нет! Она была сама свежесть, я
её лобзал, кусал и продолжал ещё и ещё. Уже опыта было
больше, и я уже не новичок, крутил и её, знакомя с новым,
но очень скоро понял, что с ней так нельзя. Я её любил и не
допускал пошлости. Я как бы очнулся, поцеловал её, спро-
сил: «Ты устала, хочешь домой?» Она молчала, и я сразу же
понял, что она никогда мне ничего не скажет против. Это
есть в натуре узбечек – не перечить мужьям. Тем более, что
я надел ей колечко в присутствии всех. Вспоминая секс в
Ташкенте, я опять раздразнился и опять запустил стрелу.
Видно было, что она устала, я работал сам, но в то же самое
время желал от неё уже большего. Меня раздражало одно
воспоминание секса с незнакомкой, которая была доступна
по-разному. Успокоившись, немного отдохнув, я ей сказал на
ухо: «Давай поищем опять кольцо, может, сегодня найдём!»
Мне не нужно было кольцо, тем более, что наш сундук имел
столько, что хватит на всю деревню. Я хотел, чтобы она ста-
ла на четвереньки, а мне бы запустить стрелу. Она по наи-
вности перевернулась и начала ползать на четвереньках, а
я уже жадно смотрел на розовый зад, соблазняясь. И вот я
её нагнал и забил, обхватив руками. Она закричала от боли,
я понимал, что не туда, но всё равно, не вынимая до конца,
вибрировал, двигаясь, уже намного дольше обычного, давая
ей тоже насладиться. Я шептал на ушко: «Так надо, ты ре-
бёнок, не понимаешь, это хорошо, это мне приятно». Не до-
ставая, повторил ещё раз, до крови разрывая розовый цветок
ануса, сам взбудораженный, раздражённый до невозможно-
сти. Мы так же повалились на бок, я продолжал долбить,
как дятел, но меняя вход, заходя в «киску». Она дрожала, то
ли от боли, то ли от страха. Я же целовал её вовсю. Я вы-
прямился на спину, поворачивая на себя её и подбрасывая,
хватаясь за сосок зубами, губами. Я работал, если это мож-
но было назвать работой, я с ней проделывал всё то, чему
научился в Ташкенте с этой незнакомкой, даже имя её забыв
спросить, так она меня завораживала в постели. Мы – под-
ростки сильные, но через несколько часов гонки всё равно
устали. Я собрал окровавленное сено и побросал овце, кото-
рая вчера родила ягнят. Я также понимал, что у нас ещё уйма
времени до рассвета, а она кровит, кряхтит, ёрзает от боли.
«Ты хочешь домой?» – спросил я её. Она испугалась, видно,
подумала: «Ночь не окончена, а он меня посылает домой, к
чему это?» Она сказала: «Нет». Я понял, что она согласна
ещё быть со мной. Я руками потрогал её «киску», видя, как
она колышется от страха. Я вложил стрелу между ляжка-
ми, и она сразу приобрела боевую готовность, меня резала
боль. Я стал продвигаться дальше по животику, несколько
раз ударил в пупок и добрался до её груди, стал зажимать
между ними, ей было щекотно, и она стала его надкусывать,
как ребёнок, но мне так захотелось большего. Я вспоминал
незнакомку, лишь два дня я у неё был, но сколько воспоми-
наний, она запросто справлялась с моим недугом. Но я не
позволил, спустился вниз и опустошился между ног. Я лёг
на сено, понимая, что сделал лишнее, ведь она будет моей
женой, но с этим недугом мне стало невозможно бороться.
Развратная жизнь в Ташкенте меня давила. Через несколько
дней я всё же взял всё, что хотел, она же, как послушный ре-
бёнок, соглашалась по своей наивности. У нас не было в то
время телевизоров, и даже мать её никогда бы не позволила
себе объяснить дочери, что можно, а что нельзя. Мы вовсю
занимались с ней любовью, пока в декабре меня не призва-
ли в армию и сразу на фронт.
Обручиться я с ней успел, а вот свадьбу сыграть и назвать
своей женой не успел, потому что мы получили похоронку с
фронта на отца, а через неделю и в дом к Аноре тоже принес-
ли похоронку на её отца. Мы имели право общаться вместе
на людях, но спали отдельно, каждый у себя дома. И никто
в деревне не знал, что мы давно устроили себе любовное
ложе в хлеве, где все ночи напролёт занимались любовью,
ведь подросток осилит многое. Наш день разлуки настал.
В деревне молодых парней много не было, поэтому собра-
лась одна только грузовая машина. Нас отвезли в Ташкент,
где мы остановились на несколько дней, пока полностью не
собрался полный эшелон. Мою незнакомку всё же я один
раз нашёл на базаре с тем же лисьим хвостом и понял, что
она с ним зазывает к себе. С ней я не пошёл, может, из-за
отсутствия времени, а может, сравнив её и мою цветущую
Анору, которая по наивности отдала мне всё, может, и отто-
го, что любила меня. Я вспоминал, как в последний день она
ласкала меня страстными поцелуями, зная, что я уезжаю. Я
вернулся в часть, хотя время отгула не закончилось, написал
ей письмо. Обещал писать каждый день, вспоминая, как мы
ожидали писем от отца. Переписка была на русском языке,
но часто писали по-узбекски. Я понимал, как ей трудно без
меня, как на неё стали косится, что мы не успели пожениться.
И в одном письме она мне сообщила, что беременна и скоро
будет мамой. Но через некоторое время я получил письмо от
неё из какой-то другой части. Она написала, что тоже пошла
служить, потому что не хотела, чтобы дома узнали, что она
унижена и обесчещена и ждёт ребёнка. Пока здесь не заме-
тят, буду служить в части нянечкой и здесь же буду учиться,
часть находится в Ташкенте. Мне ничего не оставалось, как
дать ей единственный адрес – той незнакомки, знаю, что она
её не выгонит и приютит. «Покажи ей кольцо, она поймёт,
кто ты такая, я его покупал у неё». Мы переписывались ча-
сто. В части, где она служила, заметили, что она в положе-
нии, временно освободили, и она пошла по написанному в
письме адресу в Ташкенте. Её звали Елена, как я понял из
письма, она её приняла хорошо и дала угол, где спать. Анора
писала мне: «Она каждый день несёт лисий хвост на базар
и возвращается с мужчиной, говоря нам: погуляйте, мол, и
мы с её сыном выходим и ждём на улице почти два часа,
затем, когда она зовёт, идём в дом». Я-то знал, чем она за-
нимается, и пока Анора беременная, не страшно за неё, но
с рождением ребёнка её надо переселить, а то она тоже её
собьёт с пути. И в одном письме я узнаю, что я стал отцом, у
меня сын, и моя незнакомка Елена помогла родить прямо на
дому. После родов она её приодела и захотела зарабатывать
на ней, зная, что она уже нагулялась. Но Анора была хоть и
ребёнком, а недолго думая поехала к нам в деревню, подло-
жила к двери в дом моей матери нашего ребёнка и написала,
что это сын Юсупа, Юсуп, и возвратилась в часть. Она до-
верила сына моей матери, и это меня обрадовало, правда, я
был не рад, что она возвратилась в часть, видя, какой здесь
разврат. А что же делать, молодые ребята оказались без жен-
щин, и они ловили всех, кого могли поймать, даже слабых
мужчин. Меня передислоцировали под Москву в часть раз-
ведки, где преподавали и женщины, и мне всё же удалось
одну уломать, и мы с ней тайком встречались после отбоя у
неё в маленькой комнате. Она тоже была старше и знала, как
можно покорить молодого бойца и тоже понимала, что для
меня всё было уже не ново.

Глава 5
Страх, многие погибли,
многие судьбы исковерканы

Страх, многие погибли, многие судьбы исковерканы…
Страх я ощутил здесь уже под Москвой, где нас постоянно
перебрасывали к линии фронта на задание. Однажды на
моих руках погибла моя третья женщина, капитан Возне-
сенская, которая преподавала нам в училище. Мы были с
ней на одном задании, в то время нам нужно было взять язы-
ка, но неожиданно был выстрел снайпера, который попал
именно в неё. Хотя нас было восемь обученных и подготов-
ленных бойцов, мне приказали раненную отвести подальше
за линию фронта, но когда я её опустил на койку походной
санитарной части, то заметил бездыханное тело. Значит, я её
волок уже мёртвой несколько часов на плечах. Когда полу-
чили похоронку на отца, почему-то так на меня не подей-
ствовало, как это. Я смотрел смерти в глаза и впервые ры-
дал, как ребёнок. Мне было сказано, чтобы я возвратился в
часть, и это, может, спасло меня в то время, потому что я
узнал, что все погибли, наткнувшись на большую немецкую
скрытую часть, о которой мы не знали. Может, это нам нуж-
но было узнать? Там было затишье в селе, а повсюду греме-
ли их вылазки. Оказалось, там полностью было расположе-
но войско противника. Жителей села они держали
закрытыми в амбаре, сами же передвигались по селу, маски-
руясь в их старой одежде. Это ещё раз нам дало понять, что
у противника много планов, и надо нам быть более осто-
рожными. Я понимал, что вместе с ней потерял и женщину,
и по ночам моя возбуждённость не давала уснуть. Несмотря
на то, что мы на несколько дней выходили за языком и воз-
вращались иногда пустыми, нам обязательно нужна была
карта, в каких деревнях ещё они так обосновались. Я пере-
писывался с Анорой, уже даже знал, как у меня растёт сы-
нок у матери, и что она тоже где-то рядом у линии фронта.
Мне так хотелось с ней встретиться, хотя бы узаконить, по-
жениться, чтобы она могла бы возвратиться к своему сыну
Юсупу в нашу деревню. Я понимал, что это единственное,
что я могу сделать для неё в это опасное время и понимал,
что она пошла на фронт оттого, что мной была опозорена. Я
считал себя уродом – как я мог свою любовь насиловать,
даже в извращённой форме. Может, если бы мне первой по-
палась та незнакомка, проститутка, я бы на неё не полез, но
я вспоминал, как я насильно наступал на неё, перепрыгивая
нахально все препятствия, и меня бросало в дрожь. Я уже
точно знал, что был неправ, и поэтому я каждый день писал
ей. Но вскоре заметил, что она отвечает реже. А потом стала
посылать одно письмо в месяц. Неужели у неё кто-нибудь
появился? Я стал ревновать. Может быть, всё я себе приду-
мываю, но, когда тебя стали отвергать, ты ещё с большим
напором думаешь о ней. Ведь ты её любил! Она твоя первая
любовь, и она твоя первая женщина! Я никогда даже и не
задумывался, что мне дадут отпуск, понимая, что враг уже
почти под Москвой, сейчас не до отпусков. Но где-то вто-
рым чувством я подумывал, что у нас может здесь получит-
ся неожиданная встреча, но где? Я научился отпускать само-
произвольно, боролся с недугом страсти, которая меня
охватывала по ночам, потому что он мешал мне, я постоян-
но думал об этом. И на одном из заданий в поисках языка
меня тоже зацепило, и меня в санчасть сопроводил мой са-
мый хороший друг Васька, с которым я здесь подружился и
мог всем с ним делиться. Я делился о всех женщинах, кроме
Аноры. Она была в памяти как запретная зона, о которой
нечего и говорить, ведь я сам был ещё ребёнком и, любя, из-
насиловал её, а затем и издевался, даже вспоминать не хоте-
лось, но жизнь есть жизнь. Меня положили на матрас в па-
латку, где было около десяти раненых. Ко мне подошёл врач,
осмотрел и сказал, жить будешь. Оказалась небольшая рана,
меня прооперировали, переправив в другую часть на повоз-
ке. Я лежал, ко мне подошла белобрысая медицинская се-
стра. «Вы из Узбекистана? У нас тоже узбечка служит в сан-
части, капитан, её звать Анора». Когда я услышал её имя,
попросил, чтобы она передала письмо, и набросал несколь-
ко слов, как я люблю её и как хочу, чтобы она хотя бы на
минуту зашла ко мне. «Я был сержантом, а она уже капитан,
за какие такие заслуги?» – подумал в одно мгновенье, но
вскоре первая любовь нахлынула и охватила меня, и я чув-
ствовал, что она сейчас придёт, и мы опять сможем украд-
кой с ней здесь встречаться. Несколько дней я ожидал её,
только вспоминая, замечал, как вздрагивает моя боевая го-
ловка при мысли, что она сейчас войдёт. Один раз под вечер
в палату вошла высокая стройная женщина-капитан. Я её
сразу не узнал. Это была противоположность моей Аноре.
Просто красавица в военной форме с большим бюстом, бро-
ви выщипаны в ниточку, ресницы подкрашенные, волосы
чёрные, красиво уложенные вокруг маленькой головки, уси-
ки обесцвеченные, ярко-красная помада огибала её краси-
вые пухленькие губки цветом бордо. В целом она, но изме-
нённая. «Товарищ сержант, вы меня звали? – Она приложила
руку к голове, отдавая честь. – Слушаю вас, можете обра-
щаться по званию». Я уже не знал, что ответить, это она, моя
невеста и любовь Анора. Я ещё не мог вставать после опе-
рации, она наклонилась, на меня повеял аромат её духов.
«Давайте, я вас послушаю, давно вы лежите на спине?» Она
позвала нянечку, и вместе повернули меня на бок. Заметив
пролежни, позвала солдата, который до боли массировал
спину. Постояла немного и отошла к соседней койке. Я
услышал: «Товарищ Иванова, вас вызывает майор, срочная
операция». Только сейчас понял её холодные письма, и что
она была замужем и поменяла фамилию. Через несколько
часов ко мне подошёл среднего возраста майор, но, наверно,
дважды старше моей красавицы Аноры, повернул, посмо-
трел пролежни, осмотрел рану и заметил, что оттуда сочит-
ся кровь, опять записал: «Нужно повторить операцию». Я
понимал, что это её муж, и он поднимает по служебной
лестнице её. Но здесь она была ко мне неравнодушна только
как к отцу её ребёнка, она хотела сделать всё, что было не-
обходимо на то время. После второй операции я стал по-
правляться быстрее, оказывается, второй осколок не был
найден вначале, так и зашили. Сам майор оперировал меня,
а она, моя любовь, была у него ассистентом. Когда пошло на
улучшение, почти подходило время выписки, мне занесли
увольнительную домой на пять дней с учётом дороги, чтобы
проведал родных. И перед отъездом она всё же ко мне подо-
шла. Я уже почему-то сомневался, что это моя Анора, ника-
кого не было намёка. Она сразу начала: «Ты меня использо-
вал, как последнюю проститутку. Ты понимал, что я ребёнок,
ничего не понимаю... неужели тебе не было жаль меня, что
по своей наивности дала тебе не только девственность, а
тебе нужно было больше и больше, ты меня развращал. Уже
сколько лет я живу со своим мужем, он никогда даже намёка
на это не делает, ты же меня изуродовал за шесть месяцев.
Уезжай, проведай ребёнка, ты думаешь, так легко заслужить
отпуск. Я упросила своего супруга, чтобы ты поехал, он
даже не представляет, что ты был моим первым мужчиной».
Она с такой злостью всё это сказала, что я понял, что это и
будет наша последняя встреча. О её просьбе, что она и есть
мать нашего Юсупа, я никому не сказал. Никто в деревне не
показывал пальцем на её семью, где росло несколько деву-
шек. Только сейчас я понял, что я потерял. Билет взял до
Ташкента, посетил свою незнакомку, чтобы освободиться, и
только через два дня был в деревне. Маленький Юсуп бегал
на своих ножках, звал меня папа, как-то необычно это звуча-
ло для меня. На уговоры матери раскрыть, кто его мать, я
ничего не сказал, единственное произнёс, что она тоже
узбечка. Вот и закончился мой отпуск, я возвращаюсь в
часть, радоваться мне или нет? Но всё же я написал ей пись-
мо с извинением за мою глупость, объясняя, что сам не знал,
чего я творю, сам был ребёнком, хотя на два года старше
неё, и сам впервые именно с ней стал мужчиной. В Ташкен-
те, когда вывозил товар, я научился многому от незнакомки
Елены. После моего извинительного письма от Аноры пись-
ма стали приходить чаще, я писал русскими буквами на
узбекском, и она тоже. Может, не хотела, чтобы муж случай-
но прочёл? Я ей стал опять объяснятся в любви и просил о
встрече где-нибудь на нейтральном месте, хотя бы на один
день. Это всё же произошло. Однажды меня вызвали в не-
знакомую санчасть пересмотреть рану. Я захожу в кабинет,
а там моя красавица черноглазая Анора.

Глава 6
Неожиданная встреча

   Я посмотрел на неё, а про себя подумал, неожиданная
это встреча или же подстроенная? Раз она здесь, значит, и
её муж, майор Иванов, где-то рядом. Я стоял у двери как
вкопанный. Она была ещё лучше, чем тогда, когда я видел
её в прошлый раз. Я заметил, как её грудь начала дрожать
при виде меня. Она опускает голову, отводит взгляд и чуть
ли не с дрожащим голосом, как та девчонка из прошлого,
говорит: «Ну, что же вы стоите, сержант, раздевайтесь до
колен, я хочу осмотреть вашу рану!» Я как будто бы очнул-
ся от спячки. Прошёл к кушетке, застеленной чистой про-
стыней, разделся. Пока снял сапоги, гимнастёрку и опустил
брюки до колен. Она подошла, потрогала шов. «Не бес-
покоит?» «Иногда побаливает в плохую погоду». «Больше
ничего не беспокоит?» – сказала она, поднимая резинку от
чёрных трусов и заглядывая внутрь. Я покраснел, но моя
боевая головка стала качаться, как заводная, увеличиваясь.
Я посмотрел на неё и сказал: «Да, беспокоит, не могу спать
по ночам, сделайте что-нибудь, хотя бы укол». Она прошла
к двери и закрыла на ключ. Я понимал, к чему это, но она
была выше меня по званию, а также меня здесь же послали
бы под трибунал за изнасилование. Она салфеткой обтёрла
помаду с губ и наклонилась ко мне. Я машинально полез
рукой ей под юбку. Заметил, что она была без трусиков.
Значит, это всё было подстроено. Она меня жадно цело-
вала. Я же лежал, не двигаясь. Я её просто боялся, может,
она хотела мне отомстить? Хотя мою ракету она подняла в
готовность к бою, которая резала меня до боли. Она под-
няла головку и сказала: «Юсуп, я хочу тебя, как хочешь
понимай, у меня есть муж, но я хочу тебя. Ты сам меня
сделал такой, да не смотри на меня, я испорченная дрянь.
Его быстротечная сексуальная жизнь меня не устраивает.
И ещё он часто устаёт, а мне нужно большего, чему ты сам
меня учил. Я тебя проклинала за это, потому что он меня
не мог полностью удовлетворить». Я молчал, как будто бы
набрал воды в рот. Я её желал, но в то же самое время бо-
ялся здесь даже обнять. «Одевайся, спускайся в подваль-
ное помещение, там есть по левой части коридора дверь в
конце, где лежат дополнительные матрасы, возьми ключ,
откроешь, и я спущусь через несколько минут». Это было
уже правдоподобно, я быстро оделся, взял у неё ключ и
спустился в подвальное помещение, нашёл комнату и от-
ворил. Первое, что я ощутил, это запах сырости, но, когда
она зашла, вся комната стала благоухать её прекрасными
духами. Она подошла не сразу, мы сели на старые окро-
вавленные матрасы, куда я расстелил свою гимнастёрку.
Вспоминали, разговаривая на узбекском о нашей любви. Я
почувствовал, что она вот-вот расплачется. Я стал её успо-
каивать, обещать, что после войны встретимся и оформим
наш союз бракосочетанием, а сам уже набрался храбрости,
стал её целовать. Мы стали заниматься любовью, здесь
нам никто не смог бы помешать. Она от меня требовала
всё то, что не смогла отдавать супругу. Она была очень сек-
суальна, я поневоле её сравнивал с двумя женщинами, с
которыми имел контакт. Такое мы вытворяли впервые. Я
загорался, как спичка, и только она могла бы затушить. Я
понимал, что опаздываю в часть, она понимала, что её уже
муж ищет, но нас нелегко было разъединить. В те минуты я
себя презирал, что сам испортил это милое создание, кото-
рое всё настырнее требовало удовлетворения. Наконец она
встала и сказала: «Не знаю... увидимся ли мы ещё, но хочу,
чтобы ты знал, моя любовь к тебе не остыла». Она оделась
и вышла, я же ещё некоторое время был в шоке. Вспомнил,
что забыл отдать ей ключ, взял себе на память, повесил
на верёвочку, чтобы болтался у груди, напоминая о ней.
Я возвратился к вечеру в часть и узнал, что наша часть в
ночь меняет свою позицию. Значит, мы никогда больше не
встретимся?! С такими мыслями я уже сидел на грузовой
машине, которая увозила нас ближе к фронтовой линии.
Мы продвигались медленно, опять было зарево, слыша-
лись взрывы, в небе очень высоко вовсю гремела канонада,
словно салют, мигая по тёмному небу. Бомбили везде по
дороге, разбили нашу машину. Хорошо, несколько солдат
выпрыгнули вовремя, и я за ними, осколком оторвало два
пальца на левой руке. Тут же проезжала санитарная ма-
шина, меня и несколько солдат забрали с собой. Повезли
обратно в госпиталь, где был вечером. «Не может быть!
Сколько совпадений, как будто бы нас сам Бог возвращает
друг к другу», – подумал я. Моя рука была перевязана, но
по-прежнему сочилась кровь. Меня повели в кабинет, там
я опять столкнулся со своей любовью. Она посмотрела на
меня: «Не ищи со мной встреч, я сама найду тебя, когда мне
надо будет». «Я сам удивлён, что именно к тебе попал!» И
рассказал, как и что было со мной. Она развязала мою кисть
руки и, нагнувшись стала целовать оставшиеся пальцы, я
видел капли её слёз, скатывающиеся с глаз в мою ладонь.
Потом, обработав руку, она зашила и тихо сказала: «С та-
кой травмой мы отпускаем сразу в часть, но тебя оставлю
на один день». «Твой супруг не будет возражать?». «Нет,
его перевели в другую часть, он хирург и ближе к фронту,
меня же здесь оставил заведовать госпиталем, я помощни-
ца врача, иногда принимаю больных в этом кабинете, если
небольшие травмы». Вдруг неожиданно сказала на узбек-
ском, нервно покусывая губы: «Ключ у тебя? Ты устал? Я
хочу тебя!» «Нет, не устал, немного болит, но я же муж-
чина» «Тогда спускайся, сейчас приду, мы не договорили
вчера вечером!» Я понимал, что она хочет. Она вспыхнула,
затряслась, когда показал ключ. И я быстро направился
туда. Она пришла через полчаса, сказала, что она выбила
ещё два дня! Два дня любви я запомнил надолго, она цело-
вала меня, как конфетку. Наша юная любовь полностью
возвратилась, нам не нужна была койка, здесь я пропадал
и обедал. Она меня баловала, как ребёнка, и я появлялся
в палате лишь на обходе. Да! Первая любовь не ржавеет.
Попрощавшись с ней, я понял, что, если вернусь с войны,
обязательно найду её, возьмём нашего сыночка, и будет у
нас семья. С ней я больше не встречался, но через полго-
да, когда товарища на себе нёс до госпиталя, встретился с
майором Ивановым. Он сказал: «Опять ты?» «Нет, я был
в прошлый раз, у меня оторвало на кисти руки два паль-
ца». «Ну, лучше не попадайся мне на глаза, а то мне при-
дётся оторвать твой двадцать первый палец». Я улыбнулся,
а сам подумал, неужели ему что-нибудь она рассказала о
нас? Или же кто-то из сослуживцев? В то время могли бы
и позавидовать, желанием пробраться, приблизиться к ней
или же к нему. Грязь сплошная, но я спокойно отнёсся к
сказанному, усмехаясь, добавил: «Не попадусь, нас пере-
дислоцируют ближе к фронту в наступление». Но письма
всё же получал от неё регулярно, она часто рисовала свою
грудь в конце и оставляла свой поцелуй от губной помады.
Мне долго не приходилось встречаться с женщиной для
любовных отношений, пока были у себя на Родине. И не
только солдаты, сильные мужчины, страдали половым не-
дугом, отдавая жизнь за свою Родину. Так продолжалось,
пока мы не вошли в Польшу, где нас встречали с цветами, а
женщины стали себя предлагать. Мне стало комфортно со
всеми, но чувство трепета и любви к моей Аноре застав-
ляло меня всегда дрожать, когда открывал её треугольный
конверт с письмом. Я жадно впивался в этот лист бумаги,
желая попасть в её очерченные губы губной помадой. Я
её не смог догнать по званию, когда мне уже присвоили
звание капитана, ей майора, и так всегда был внизу, но из
переписки стало заметно: она подчиняется мне, что бы я
ей ни писал и ни объяснял. Может, это было не так, но она
послушно соглашалась, и я понимал, что она постепенно
возвращается к тем временам послушных жён: неписан-
ный закон в Узбекистане, хотя она была мне не жена.

Глава 7
Незрелая любовь комком в душе

    Юное сердце незрелой в любви Аноры было покорено,
и поэтому она в последнее время изливала в письмах всю
её любовь ко мне. Я стал понимать, что она взрослеет на
глазах, или же это за неё делала война, о которой я не хочу
писать и не буду. Этот страх за выживание тарабанил меня
по голове, я должен вернуться после войны, найти её и свое-
го сына Юсупа. Но как бы ты не писал о войне, ты видишь
всё, что происходит, огонь и смерть невинных жителей. И
ты хочешь иметь отдушину, хоть несколько раз читать и чи-
тать её любовное письмо, прижимая с любовью в кармане
близко к сердцу. Ты понимаешь, что совершил бесчестный
поступок по отношению к ней. Она была тогда ребёнком и
доверилась тебе, она-то сейчас понимает, работая в санча-
сти, как я надругался над ней. Она уже не тот ребёнок, кото-
рый ходил за мной, как на поводке. Я много раз, а может, и
в каждом письме извинялся за это. Может быть, она и про-
стила меня. Никогда ей не писал о войне и о своих опасных
заданиях, где каждую минуту нахожусь лицом к лицу со
смертью. Как перед моими глазами убивают моих друзей, и
что мне становится страшно за то, что я не смогу её больше
увидеть, обнять и насладится её ароматом кожи. Нет, мы не
созданы для того, чтобы умереть, так иногда вкрадывалась
уже чужая мысль. Хотя был здоровый, сильный мужичок.
Сделано было достаточно и имел несколько наград, никогда
не задумывался на поле боя: ускользнуть или же оставить в
беде солдата-бойца. Сам бросался в бой, когда можно было
в этот момент заменить себя кем-то. Нет, я не искал смерти,
а наоборот, знал, что мной будет сделано гораздо больше
пользы, чем молодняком, которых мне послали в мою раз-
ведгруппу, в которой была уже и девушка лет восемнадцати,
её звали Настенька. Беленькая, маленькая, конопатая, она
была снайпером. Однажды, когда мы находились с ней на
задании, бомбило всё вокруг, и я непроизвольно накрыл её
своим телом. Но когда успокоилось, мне не хотелось под-
ниматься или же отползать от неё, я чувствовал аромат ду-
хов Аноры. И этот благоухающий аромат подействовал и
на мою боевую головку, которая увеличивалась, упираясь в
неё. Не понимаю, как она могла обернуться ко мне под моей
тяжестью, но мы уже как клещами вцепились друг в друга
губами. Она шептала: «Возьми меня, чтобы я не досталась
фрицу», сама же расстёгивала другой рукой гимнастёрку. Я
немного опешил, но разве можно справиться с ним, который
так и хотел вползти в неё. И с нежностью потянулся к ней,
стаскивая всё, что мог снять. «Неужели она девица?» Я полу-
чил огромное удовольствие и больше не тронул, я вспомнил,
как изнасиловал свою любовь впервые, которая из страха и
боли ничего мне не могла сказать, только визжала как ма-
ленький щенок от боли. Нет, больше никогда не позволю я
себе издеваться над женщиной. Я помог ей одеться, нежно
поцеловал, и мы поползли дальше. Я за собой только чув-
ствовал её болезненные всхлипы. Мы спустились за овраг,
там была большая труба. Мы немного переждали, пока она
оклемается. После этого я старался всегда её брать с собой.
Так как у нас говорится, совмещать приятное с полезным,
плюс ко всему она была отличный снайпер. Я не позволял с
ней вытворять то, что делал с Анорой, и вскоре заметил, что
это вторая любовь. Неужели эта маленькая девчонка вытес-
нит мою Анору, так думал я несколько месяцев спустя после
сближения. Но когда приходило письмо, я уходил в себя и
несколько дней не мог подойти к Настеньке. Однажды она
подошла сама. «Что-то не так, ты стал избегать меня?» Она
нагнулась в то время, когда я читал письмо Аноры и заме-
тила красную помаду. «Нет, всё нормально, я тебе разве не
говорил, что у меня есть жена и сын?» «Да, и несколько раз,
но сейчас война, и мы здесь пока живые-невредимые, и надо
жить сегодняшним днём. Я так соскучилась по твоим ласкам,
давай встретимся сегодня ночью». «Ты знаешь, я беспоко-
юсь, если ты забеременеешь, то я лишусь не только тебя, но
вся моя группа лишится такого снайпера, как ты, тебя нуж-
но будет послать домой». «Разве ничего нельзя придумать?
Давай будем предохраняться, если не хочешь меня потерять,
ведь есть много способов». Я посмотрел на неё и подумал:
«Неужели она предлагает мне что-то ещё? Нет, ни за что...
хватит портить девичьи судьбы». Я думал, но ничего не от-
ветил, лишь кивнул ей и сказал: «Встречаемся в одиннадцать
вечера, мы должны идти на задание, а там поговорим, у нас
будет возможность». Я понимал, что наше задание с две-
надцати, и у нас есть час любви, о которой сам мечтал. Мы
встретились и пошли по уже знакомой нам дорожке, по тро-
пиночке через овраг, но до прохода через трубу я её остано-
вил. Здесь много елей, и можно было скрыть свою любовь от
постороннего глаза. Мы присели, стали целоваться, но разве
этим могло бы завершиться? Я чувствую, что скоро заканчи-
ваю, даю закончить и ей, как вдруг она достаёт скомканный в
её левой руке платочек и показывает мне. Я понял, к чему она
клонит. Я освободился туда, мне стало неприятно: это было
впервые, как будто бы ничего и не было, я не почувствовал
той страсти, с которой ею обладал раньше. Она заметила, что
мне не понравилось, стала целовать, уже тихо говоря: «Будь
что будет, одна жизнь, и никогда не знаем, вернёмся мы с
задания или нет, бери меня, как хочешь!» Я был удивлён её
словам, но даже и в мыслях не подумал над ней надругаться.
Я продолжил тарабанить несколько раз и заметил, что она
увеличила свои обороты. У меня крутились в голове её сло-
ва: «Бери меня, как хочешь!» Неужели эта девчонка, которая
недавно стала женщиной, знает и большее? Час любви для
меня был достаточным, я всё же не тот парнишка, который
мог висеть всю ночь над Анорой, я помню, по восемнадцать
раз, а может быть, и больше. Тем более военное положение,
недоедание, тяжёлый бросок по нескольку километров в
день изнашивали организм, но я стал замечать, что продол-
жительность полового акта у меня увеличивается в три раза.
Значит, сам созрел, как мужчина, и знал, когда завершить,
удовлетворяя партнёршу. А на счёт того, что она мне пред-
ложила, я всё же оставил эту идею, потому что были бои с
наступлением, и наша разведгруппа находились уже в Поль-
ше, и здесь были доступные женщины, проголодавшиеся в
сексуальном плане. Настеньку держал как снайпера. И если
не находил, кем заменить, то подходил к ней, боясь всегда,
что она может забеременеть. Она ревниво смотрела на меня,
когда я отлучался подолгу, хотя ей я объяснял, что иду на
задание, но она-то понимала, что на задание я брал всегда
снайпера. Когда женщина ревнует, то на многое пойдёт, но
не в нашем случае, хотя с неё я мог бы сорвать и большее...
Я долго с ней занимался любовью, не допуская лишнего, она
же всячески толкала меня, склоняла на что-то большее. Но у
меня перед глазами был эпизод из первой любви, когда моя
Анора ползала, обнажённая, на четвереньках, искала серёж-
ку, и как я её развратно изнасиловал, когда ей было всего
тринадцать лет, а мне семнадцать. Она же думала, что так и
должно было быть. Мою первую любовь никогда не забуду.
И я думал в те минуты, что никогда не испорчу больше де-
вушку, пускай не знают пошлость, хотя здесь, где мы нахо-
дились, это было сплошь и рядом. А может, здесь, в Польше,
всё это было в порядке вещей, такая сексуальная вольность?
Женщины попадались мне очень темпераментные. И за бан-
ку тушёнки, сгущёнки или ещё чего-нибудь мог бы висеть,
как лампочка, над ней, сколько желал.

Глава 8
Незрелая любовь и боль потери

Мы часто делали вылазки по заданию, но я всегда брал с
собой Настеньку, может, потому что в моей группе не было
другого снайпера. Но вот однажды нам всё же послали снай-
пера, высокого, здорового молодого бойца Ивана. С его появ-
лением я стал жалеть Настеньку и в наш длинный рывок брал
только его. Я не могу сказать, что я от Настеньки полностью
отрёкся, мы встречались украдкой, когда была возможность,
но тяжёлое военное положение и длинные рывки бегом в
нескольких километров меня изнашивали, и я возвращался,
как убитый. Ей же казалось, что я чаще ухожу на сторону, и
однажды она мне об этом прямо сказала: «Ты игнорируешь
меня, неужели тебе не понятно, что люблю, я же ничего от
тебя не прошу, будь со мной». Я посмотрел в её глаза, на-
полненные слезами. «Не накручивай себя, не надо, сейчас
война, и ты знаешь, как мы тяжело возвращаемся с задания и
часто теряем своих товарищей, но я тебе обещаю, когда мне
нужна будет маленькая группа из трёх человек, я обязательно
возьму тебя». Уже прошло полмесяца, но я никак её не хотел
брать с собой, может, жалел – сколько времени она одна от-
дувалась, может, любил, оберегал. Но вот однажды, получив
небольшое задание, всё же решил взять её, одного сержанта
и солдата. Она понимала, что в их присутствии ничего не мо-
жет произойти, хотя они все уже давно догадывались, что мы
любим друг друга, иначе на неё давно бы кто-нибудь запал.
Мы достаточно отошли от нашего временного лагеря и на-
правились на задание. У меня была мысль: как же сблизиться
с ней, успокоить любимой пыл. Когда горят плотские жела-
ния, голова в те минуты мало работает, и я посылаю двоих
бойцов вперёд проверить местность. Это была моя первая
ошибка. В это время мы занимались любовью. Но услышали
впереди выстрелы и поняли, что наши отстреливаются. Мы
быстро не солоно хлебавши поспешили на звук боя с левой
стороны на помощь. Мы заметили наших, и Настенька снай-
перской винтовкой уложила многих. Выстрел прозвучал со-
всем рядом, и я услышал: «Ой, ой!» Я оглянулся: у Настеньки
текла кровь из правой руки, винтовка упала. Я подбежал, за-
вязал ей руку, схватил винтовку и начал тоже отстреливаться.
Заметил, что слышны только мои выстрелы. Нет выстрелов
моих бойцов. Неужели они попали в засаду или же погиб-
ли, как храбрые бойцы Советской армии? Идти назад? Мне
не донести одному раненую Настеньку, только вперёд и на-
право, где, я знал по карте, находится польский партизанский
отряд, который поможет потом нам перебраться к своим. Я
далеко отнёс мою дорогую, прикрыл ветками от ели, а сам
к утру пошёл осмотреть место ночного боя. Я остановился
вдалеке, видел, как двое немецких солдат собирали своих
мёртвых в лесу и над болотом, притягивая их палками, гру-
зили на повозку с лошадью. Я даже подумал о них: «Смотри,
даже своих мёртвых не оставляют». Когда они уехали, я тоже
прошёлся там и увидел наших мёртвых бойцов. Вырыл яму,
хотя у меня и было что только большой нож, который всегда
ношу в сапоге, но земля была рыхлой, потом положил обоих,
засыпав землёй, написал имена, а документы забрал с собой.
На всё у меня ушло мало времени, но мне казалось, что целая
вечность, я переживал за Настеньку. Только через два дня мы
наткнулись на польских партизан, я хотел её оставить здесь,
но потом подумал, может, немного подлечат, а как она пойдёт
на выздоровление, найдём нашу часть. Первое время к нам
они относились с недоверием, сами выходили на задания,
и, хотя я их просил брать с собой, они отказывали. Но как я
понял, главный партизанского отряда связался через своего
связного с нашей советской армией, и когда те узнали нашу
группу, передали мне оставаться здесь и через связного здесь
же получать задание. Я и не думал, что мне будет легко об-
щаться с поляками. Многие знали русский язык, а в тесноте
в землянке, когда ты постоянно слышишь речь, то ты быстро
улавливаешь её. Тем более, мне кажется, что человек, разго-
варивая на двух языках, сможет научиться и третьему, и через
полгода я уже чисто разговаривал по-польски. С Настенькой
же было хуже, у неё началась гангрена на руке, и поэтому
её отвезли в польский госпиталь и, как мне потом сказали,
пришлось ампутировать руку по локоть. После госпиталя её
отвезли в деревню и спрятали как польку. Но через некото-
рое время она сама сбежала якобы к своим, и дальнейшая
её судьба неизвестна. То ли она попала к немцам, то ли она
дошла до наших. Вообще-то она была настырная и, может
быть, дошла. Я даже не представлял, какую ожесточённую
борьбу ведут партизаны. Я тоже там встретился с русскими
солдатами, которые уже давно воюют, и вообще, мы делали
общее дело, выгоняли немцев с захваченных земель. Уже со
знанием дела разведки я здесь тоже стал помогать. Я, как все
молодые, рвался в бой, и однажды нарвался. Мы с тремя сол-
датами пошли на задание, нам нужно было ближе подойти к
станции, и тут внезапный бой, и над моим виском автомат.
Я понял, что это всё, за эти несколько минут я перебрал всю
свою жизнь и понял, что самые тёплые воспоминания – это
моя первая любовь Анора и мой сынок, Юсуп, которого я не
видел. Я и опомнится не успел, как мне скрутили руки и под
дулом автомата повели в их сторону. Мы шли достаточно
долго, я даже подумал, неужели мы схвачены их разведкой.
Когда мы зашли в их лагерь, а они расположились в какой-то
деревне, нас всех (помимо наших, были и поляки) бросили в
какой-то чулан и закрыли на ключ. Утром нас по очереди вы-
водили и возвращали полуживыми. Если кого не возвращали,
то либо они кололись и рассказывали всё, либо их истерзан-
ными убивали. Нас постепенно становилось меньше, и вот
осталось всего шесть человек.
Утром мы услышали звон колокола, и нас вывели на не-
большую площадь возле церкви. Собралось много поляков, в
основном это были женщины, и не молодые, молодых, вид-
но, давно отправили в Германию. Нас выстроили около за-
бора и немец, видно, старший по званию, начал объявлять,
а кто-то переводил по-польски: «Тот, кто выстрелит в них,
получит килограмм сахара, полмешка муки». Все молчали,
только плакали, я один был в советской военной гимнастёрке,
с чёрными волосами. Слишком отличался от них. Потом он
обратился ко мне: «Ты цыган? Еврей?» «Нет, я узбек». Вдруг
толпа сельчан стала раздвигаться, и из неё вышла девушка,
красивая, с распущенными волосами, без правой руки до
локтя. Хотя она была далеко от меня, но я сразу заметил, что
это же Настенька, жива, о Господи, помоги ей. Она вышла и
на польском сказала: «Я смогу убить». Все начали смеяться,
особенно старший, который сидел на кресле, как на каком-то
представлении. Но всё же сказал: «Левой рукой ты и медве-
дя не застрелишь!» И все начали смеяться. Потом он сказал:
«Принесите ей «шат» водки для храбрости». Солдат вынес
100 граммов водки на подносе, сверху было сало. Она вы-
пила, закусила. Ей подали заряженный пистолет, и она как
в мух стала стрелять в немцев, пока у неё не кончились па-
троны. Конечно, попали и в неё, она левой рукой уложила на
месте старшего и всех, кто окружал его. Она лежала вдалеке
от меня, раньше встретившись со смертью, нас же опять за-
гнали в чулан. А через несколько дней избиения повезли в
концлагерь. Я ещё жив, она же нет, неужели она хотела в один
день со мной умереть? Так я думал, стоя в товарном эшело-
не, набитом, как бочка селёдкой, разными по полу и возрасту
людьми, где не было места даже шелохнуться, и каждый стал
ходить под себя по мере надобности, не снимая штанов.

Глава 9 Я ещё жив...

 Я ещё жив... через каждые полчаса я повторял себе. За-
пах, вонь, голод, жажда вызывали необъяснимое желание
вспомнить самое хорошее. Я постоянно вспоминал мою
первую любовь Анору несмотря на то, как жестоко обо-
шлись с моими письмами немцы. Они заставили проглотить
их без воды, заметив, что от меня ничего не добьются. Я же
повторял про себя, вспоминая даже каждую запятую её пи-
сем и каждое восклицание, которые она ставила в таком
большом количестве. Не знаю, почему в последнее время
она называла меня «мой голубок, мой сизокрылый». Может
быть, за верность к её любви. Я не мог себе представить, что
я смог бы так кого-нибудь любить. Даже когда я был увле-
чён кем-то, то в порыве страсти мог назвать её Анорой. Я
стою в эшелоне, уже чувствую, что на меня кто-то повис.
Оглянулся – молодой парень так и застыл мёртвым с откры-
тыми глазами, не смог столько времени стоять. Я посмотрел
сквозь людские головы и заметил, что уже много мёртвых.
Да, вы не ошиблись, мёртвых среди живых, и этот нескон-
чаемый запах, запах падали... Я стал понимать, что наш со-
став двигался медленно, часто его загоняли в тупик, пропу-
ская более нужные составы поездов для фронта. И, наконец,
на одном из таких тупиков начался бой польских партизан,
и они отбили наш состав, начали открывать вагоны и помо-
гать. Так как я был ближе к выходу, я тут же выпрыгнул, и
уже начал отстреливаться вместе с ними, прихватив на зем-
ле у убитого фрица автомат. Но нас стали притеснять, и ког-
да появились танки, приказ был дан отступать к лесу. Я не
знаю, скольких они спасли людей, но даже если несколько
человек, уже это победа. Я бежал за ними, по дороге нагнул-
ся, чтобы выпить из лужи, видно было после дождя. Ко мне
подошёл мужчина-поляк, протягивая мне фляжку. «Пей, не
скажу, что эта вода лучше, но всё же чище», – сказал он на
польском. Я посмотрел на него. «Спасибо, а то уже несколь-
ко дней ничего». И он протянул мне горбушку чёрствого
хлеба. Но для меня это оказалась лепёшка, только испечён-
ная моей матерью, где она оставляла свою руку. Я бережно
поел, не уронив ни крошки. Мы двигались вглубь леса, бе-
жали... Дорога была через болото, но, видно, ведущие знали
её, и по дороге мы никого не потеряли. Когда подошли к их
лагерю, нас, бежавших с вагонов, было достаточно много.
Это сила, но многие были ещё слабы, среди них были и жен-
щины, даже совсем молоденькие, по шестнадцать лет. Я
осмотрелся, и мой чёрный глаз ястреба как на добычу упал
на одну из них. Она был такая же чёрненькая, как Анора, но
издалека мне было трудно рассмотреть её глаза. Через два
дня мы случайно с ней встретились, она была голубоглазая,
красавица с тёмными волосами. Мне стало очень интерес-
но, и я неожиданно спросил: «Как тебя звать, красавица?»
«Сонька!» Она ответила сразу. «Ты русская, что-то не видел
с такой раскраской русских». «Нет, не русская, я еврейка, но
говорю только тебе, наверно, и поляки тоже не любят людей
еврейской национальности?!» «Ты, ошибаешься, я встречал
в предыдущем лагере евреев, только они все были рыжие
какие-то... и к ним относились нормально». «Я же бухарская
еврейка из Самарканда, слышали ли вы – это Узбекистан».
Я посмотрел на неё, сказал: «Сам из Узбекистана». Потом
добавил: «Значит, одна кровь!» «Как понимать, что одна
кровь?!» «А так и понимай, детка. В древние времена абор-
ты никогда не делали, и поэтому женщины рожали бог знает
от кого, всё было перемешано, и поэтому у еврейской нации
считается национальность по матери, а не по отцу. Только
мать знает, кто отец. А какой твой отец? Светлый или тём-
ный?» «Он светлый, но ты к чему клонишь, моя мать была
честная женщина. Это из поколения в поколение переходит
этот тёмный цвет». Мы с ней разговаривали и даже не за-
метили, что разговариваем на узбекском языке. Нас здесь
переодели, и мы стали помогать польскому отряду. Обо мне
скоро узнали, что я капитан разведки, и помогли собрать
группу заново. Через связного я стал получать задание. Со-
нечка оставалась в лагере польских партизан: готовить, сти-
рать. И однажды, когда я вернулся с очередного задания, в
слезах подошла ко мне. «Один солдат домогается, чуть не
изнасиловал вчера, и поэтому... кому бы я хотела отдать
свою девственность, это только тебе. Нас, девиц, угоняли в
бордель в Германию, я понимала немецкий язык, он почти
что похож на еврейский, и тем более я хорошо его знала со
школы. Всё равно, я «её» не довезу до дому. Конечно, я был
возмущён тем, что она сказала, секс здесь есть, но по обо-
юдному согласию, а изнасилований не было среди своих,
несмотря на то, что женщин была нехватка. Я её успокоил и
сказал: «Заходи в баню к одиннадцати часам вечера, я тебя
там буду ожидать». Она убежала, я же думал о нашей встре-
че. После Аноры уже третья девица, которая хочет именно
мне отдать себя и безвозмездно. Она знала, что у меня есть
Анора и сын Юсуп. Знала также, что это первая любовь, и
никогда её я не забуду и буду искать после войны, если оста-
нусь жив. Время бежало медленно, и к десяти часам я на-
правился к самодельной баньке, где над навесом висела от-
крытая бочка и шланг из неё, а за банькой была стена из
забитых досок. Я туда собрал нескольких веток, подстелил
мой тулуп и ожидал с нетерпением, как когда-то ожидал
Анору. Сонечка пришла раньше времени, и я был не удив-
лён, хотя она и выросла в еврейской семье, но дух узбекской
женщины надолго вселяется в людей другой национально-
сти, живущих там. Уважение мужчин – это было у них с
рождения. Она из-под шинели достала белоснежную про-
стынь и постелила сверху. Я только подумал, зачем, как она
положила палец на губы и тихо сказала над ухом: «Молчи,
за мной, кажется, кто-то шёл». Я её усадил, сам же вышел
вперёд и заметил нашего русского солдата, который по воз-
можности набивался ей в любовники. Я остановил его: «До-
ложите по форме, почему вы оставили место расположения
после десяти часов? Случайно, вы не предатель, не дезер-
тир, хотите сбежать из нашего отряда?» Боец испугался,
стал бежать, я же ему вдогонку кричу: «Сонечка моя род-
ственница, не дай Бог с неё посыплется хотя бы один во-
лос». И это был последний раз, что он на неё наезжал. После
этого случая уже к ней боялись подходить не только наши
солдаты, но и из польского вооружённого отряда мужики.
Вернувшись, немного успокоившись, я сел рядом с ней. Не
думал в этот день сразу с ней иметь секс, надо, чтобы она
немного привыкла ко мне, и я, притягивая её к себе, сказал:
«Ты хотя бы знаешь, зачем пришла, ты целовалась ли с кем-
нибудь?» «Нет, не успела, у нас было строго... я и не думала,
что окажусь здесь, мы с тремя девчонками из нашей школы
подсели на эшелон уходящих на фронт, решили тоже в вой-
ну поиграть. Поехать и помогать, и так в одной из перестре-
лок на одной станции мы все трое и попались в руки к нем-
цам, которые недолго думая нас в этот эшелон и хотели
засунуть, который был на этой же станции, где они нас и
поймали». «Ох, вы же далеко зашли, а где они?» «Я видела,
как одну поймал один из немцев и поволок в кусты, и потом
оттуда был слышен выстрел, вторая умерла, не вынесла
столько стоять, на ногах разбухла от голода, а я была спор-
тсменка, пятиборье, слышал об этом? И я смогла выдер-
жать». «А ты, видно, хорошо стреляешь?!» «Да, очень хоро-
шо, я имела уже взрослый разряд... смогла бы показать
завтра, если вы хотите. Я бы хотела быть рядом с вами снай-
пером, я влюблена». Такое признание было для меня не
ново, я её притянул к себе поближе и несколько раз поцело-
вал. Она же выставляла свои губки всё больше и больше, и,
наконец, она сняла свой тулуп. Я понимал, что это должно
было быть, но не так сразу. Но она была сильной, повалила
меня на землю и залезла сверху. Я чувствовал, как она трёт-
ся и хочет тот «выстрел», за чем пришла. Она одной рукой
расстёгивала мне ремень, и кто же может выдержать в эти
минуты? Мы и не раздевались полностью, погода была сы-
рая, было прохладно, так прямо в одежде... я осмелился по-
стучаться в её «дверь», заметив, что она была голышом. Я её
посадил на себя, указывая дорогу моей змейке, и тут она за-
кричала от боли. Я понял, что взял её, она же наклонилась
ко мне и замерла. Я слышал её неравномерное дыхание и
слёзы, капающие мне на лицо. «Я тебя люблю, я тебя лю-
блю», – тихо сквозь зубы она как бы цедила эти слова.

Глава 10
Сонечка! Что с ней, ни то ни сё?

     «Сонечка! Что с ней, ни то ни сё?» Так подумал я после
первого поцелуя, а когда добавился и секс, то я понял, что она
хотя и девственница, но всё видывала, меня-то не обманешь...
Я не такой, что имел одну. Даже её страстные поцелуи взасос,
от которых я совсем размяк. Но ей же не скажешь об этом.
Сейчас война, и надо довольствоваться каждым днём. Я заме-
тил, что ей трудно было во второй раз, она извивалась от боли,
поднимаясь и всё время якобы случайно нарываясь на другое
русло. Мне стало не по себе. Я не хотел с ней сделать то же
самое, как я сделал с Анорой, но она сама пристала и загнала
туда мою боевую головку, которая беспрепятственно прошла
всё дальше и глубже. Я не работал, она же, прыгая, извивалась
на мне. Мне стало даже до глубины души противно, я хотел
ею насладиться сегодня, сорвать то единственное, которое
хранят девушки, а она захватила его и мне не давала даже от-
биться. Ей всего шестнадцать, где она могла найти такую по-
шлость? Запретный плод сладок. Она заметила, что мне было
безразлично, и я всё продолжаю лежать на спине. Я создавал
ей удобства, чтобы было мягче, но эта маленькая девчонка
поняла совсем по-другому и стала ползти вниз и добиваться
взять его. «Ты что делаешь, кажется, ты была девица, кто тебя
научил такой пошлости», – сказал я, поднимая её голову, хотя
сам желал, был раздражён до невозможности, да ещё стало
резать внизу, я тоже был не прочь. Она ничего не ответила,
схватила его двумя руками и направила в себя. Она делала так
профессионально, что мне в то время казалась, что это – та не-
знакомка из Ташкента, с которой я прошёл от А до Я... Но как
было мне хорошо, когда она это делала, об этом не буду писать.
Многие мужчины, друзья, за всю жизнь желают попробовать,
но им не удаётся встретить именно такую, которая полностью
раскрепощается и даёт тебе всё и сразу. А здесь сами женщи-
ны мне предлагают, я помню Настеньку, царство ей небесное,
сколько раз хотела этого, но всегда от меня недополучила же-
ланное до конца. А эта Сонечка сильная, она сразу с первого
раза получила всё, чего желала. Когда она успокоилась, встала
и, сев рядом, подала мне руку, я сел, словно я её поднял, улыб-
нулся. «Сейчас я отвечу на все твои вопросы, – она на чистом
узбекском языке говорила мне. – Когда я пошла на лёгкую ат-
летику и бегала лучше всех, меня заметил молодой спортсмен-
тренер, он был тоже, как ты, узбек по национальности, и меня
и ещё одну девушку русскую он перевёл в группу пятиборья:
это конкур, фехтование, стрельба, бег, плавание. И результат
был налицо, я справлялась со всем, только не получалось со
стрельбой. Один раз он мне сказал: «Поедем, постреляем по-
сле уроков». Я согласилась. Стрельбище было за городом, и
он посадил меня на свой мотоцикл, я, держась за него, впер-
вые почувствовала вблизи мужчину, его запах, его накачанное
тело. У нас в доме уже был пожилой отец и много детей, одни
девочки. Он меня этим одурманил, но это было не всё. Когда
он, стоял позади меня, показывал и направлял пистолет, я чув-
ствовала, как он тыкает в мои ягодицы, а однажды, когда он
заметил, что у меня стрельба получалась лучше, а это было
летом, раздвинул их и всадил вовнутрь. Так мы стали с ним
заниматься сексом, он никогда не трогал влагалище, а справ-
лялся разными способами. Он так говорил: «Так надо, только
так ты добьёшься больших результатов, имея такую связь». Я
ему верила, потому что моя спортивная карьера была на пике
в то время. Он же меня и научил всему».
Она рассказывала, плакала, я же вспоминал Анору, кото-
рую я тоже сделал такой. Я её успокоил и сказал: «Об этом
никто не узнает». Мы стали встречаться с ней каждый день,
и я стал её полностью удовлетворять. Она желала этого, мне
кажется, она иногда требовала. Но как бы ты не увлекался
здесь сексом, ты знаешь, что ты на войне. И самое главное, ты
должен выполнять порученные и возложенные на тебя обяза-
тельства. Через несколько дней я проверил, как она стреляет,
и потом добавил её к себе в подгруппу снайпером. Мы иногда
выходили вместе, даже просто так, для своей любви и стра-
сти, которую уже испытывали друг к другу. Однажды вместе
с заданием мне принесли письмо от Аноры. Она всё же меня
нашла. Опять та же красная помада. Сонечка заметила, что
я читаю, и в шутку выхватила письмо. Это меня вывело, и я
впервые поднял руку на женщину. «Ты что, с ума сошла, какое
ты имеешь право на меня, что ты вырываешь письмо от моей
любимой?» «Я думала, что я твоя любимая». «Ты же знала,
что у меня жена и сын?» «Так что же? Сейчас война, и мы не
знаем, доедем ли мы вообще до Узбекистана». «Нет, ты меня
вывела, больше не делай этого, отдай мне письмо». Она отда-
ла и демонстративно подошла к тому русскому Николаю и от-
вела его в лес. Я понял, что это всё, она будет отдаваться ему,
но я и здесь ошибся. Она стала подстилкой для каждого, кто
с ней захотел быть, и однажды, когда я заметил, что она бере-
менна, отправил её через связных к своим. Так и не пришлось
с ней больше встретиться. Я понимал, сколько судеб, столько
и жизни. И не мне было решать за неё и переделывать её. Она
сама была хозяйкой своей судьбы, и я не был тому виной, она
сама пришла сюда уже такой. После неё мне трудно было по-
дойти к какой-нибудь женщине, зная, что везде обман. А что, у
Аноры не было обмана? Она изменяла своему мужу со мной.
С такой мыслью я всегда ходил в разведку и, видно, потерял
бдительность. Моя небольшая группа опять попадает к нем-
цам, и я оказываюсь в концлагере в Польше – фабрика смерти
Аушвиц. Но здесь мне опять немного повезло, что сразу не
попал в газовую камеру. Меня назначили распределять, рас-
сортировывать по видам одежду, товар, сумки и очки, золото
и серебро, заставляли делать всё, вплоть до выдёргивания на
живую без укола золотых коронок. Я с болью в сердце делал
это, ведь я был молод, и мне хотелось выжить. Даже застав-
ляли стричь женщин наголо, я удивлялся, для чего? Но потом
понял, для чего. Они из волос делали войлочный материал и
в холодную зиму перекрывали теплотрубы. Там я научился
разбираться в часах, старые стал ремонтировать. Здесь же, в
концлагере, я выкопал себе ямочку, куда и прятал награблен-
ное. Я не думал, что отсюда будет легко бежать, но почему-
то надеялся, что нас когда-нибудь вытащит отсюда Советская
Армия, которая уже почти зашла в Польшу со всех сторон.
Здесь было всё за решёткой: и голод, и холод, и обмен товаров,
и продажа женщин, и обмен женщин на товар. Как-то раз ко
мне подошли и сказали, что в четвёртом бараке есть молодая
узбечка, и если я захочу, то «переселим к тебе за товар». Мне
стало жаль её, и я обещал что-нибудь достать. Они же были
законники-полицаи, и там тоже их было навалом. Проследи-
ли, где я храню клад, и после меня забрали всё остальное. Мне
же вернули девчонку до восемнадцати лет, которая у них была
подстилкой. Так она стала лишь моя, и никто больше на неё не
зарился. Немецкие солдаты к нам не подходили, боясь вшей и
болезни разной. Я заметил, что у меня пропало всё, и даже до-
гадывался, кто взял, но я скоро поменял место и стал собирать
с большим рвением, копить для освобождения. У меня было
нутро такое: «купи-продай», и я только ждал везения и осво-
бождения. Девушку я даже не спросил, как звать, здесь был
лишь номер для общения. Вы не думайте, что я такой уж стал
плохой, просто здесь никто никому не рассказывал о себе и не
называл друг друга по имени. Номер, выжженный на руке, и
номер на одежде совпадали, вот и всё. Единственное, что мы
делали, это общались по-узбекски, чтобы не забыть язык. Она
всегда в благодарность хотела сделать всё, что я желал, а я же-
лал лишь мизер, не позволяя ей ползать на карачках и по мне.

Глава 11
Нацистские концлагеря
в годы Второй Мировой войны

       В 1942 году фашисты открыли лагеря смерти Бельзец,
куда перевели меня. Не знаю, почему я не был сразу направ-
лен в газовою камеру? Может, потому что уже разговаривал
на многих языках. Мой родной язык – узбекский, русский я
учил в школе и отлично на нём говорил и писал, добавились
польский и немецкий. Вообще-то в школе я проходил не-
мецкий, и у нас была хорошая учительница по немецкому
языку, Дина Файвеловна, она была еврейкой по националь-
ности и привила всем нам любовь к этому языку, я даже
учил стихи наизусть, это мне здесь пригодилось. Здесь, в
лагере смерти, нас разделяли на колонны. Ту, в которую я
попал, повели в баню и выдали чистую лагерную одежду,
где был не только номер, но и первая буква, обозначающая
национальность. Так, например, на лагерной одежде первая
немецкая буква «P» слева на груди означает, что её носит
польский заключённый, не еврей. «P» означает «поляк»,
по-немецки «Pole». Порядковый номер состоял из цифр, не
имеющих отношения к твоему году рождения или же году
прибывания в лагерь. Я был подневольным работником на
производстве синтетической резины «Буна», расположен-
ном в отделении лагеря, носившем название Буна-Моновиц.
Все формы пленников лагеря были в полоску, и прямо ря-
било издалека, как от зебр. Мужчинам выдавали шапки в
виде берета с небольшим козырьком, тоже в полосочку, а
женщинам – китель и юбочки из такой же ткани, но без кар-
манов. У каждой что-нибудь да найдётся туда положить, и
они отрезали подол, чтобы сшить из него карманы так уме-
ло, чтобы они сошлись с полосками. В этом лагере было
много немцев, которые открыто заявляли о неуважении к
действиям военных в эти годы, передавали нам листовки на
немецком языке, из которых мы узнавали о всех событиях
на фронте. В лагерях из листовок я узнал, что в 1942 году
фашисты открыли лагеря смерти Бельзец, Собибор и Тре-
блинка, предназначенные для методичного убийства евреев
из генерал-губернаторства (так назывались внутренние рай-
оны оккупированной Польши). В лагере смерти Биркенау,
входившем в состав комплекса Освенцим, было четыре та-
ких газовых камеры. В тот период, когда в лагерь поступало
больше всего заключённых, каждый день там травили га-
зом до 6000 евреев. Пересылочные лагеря обычно были по-
следней остановкой на пути в лагерь смерти. В различных
типах концлагерей нацисты держали и истязали миллионы
людей. Под управлением СС только в одних лагерях смерти
немцами и теми, кто с ними сотрудничал, было убито бо-
лее трёх миллионов евреев. Только ничтожная часть узни-
ков фашистских лагерей смогла выжить. Они постоянно
призывали нас бороться внутри лагеря. Но как они нам не
предлагали, ничего не делалось, и, наконец, меня подсели-
ли в один барак, где были почти одни политические немцы.
Я слышал, как они в открытую разговаривают о политике
и выражают недовольство, что так бездушно заживо уни-
чтожают людей. К моему несчастью, я понимал их, и меня
часто вызывали в СС, чтобы я на них доносил. Но я отгова-
ривался, говорил, что, во-первых, так много не понимаю по-
немецки, чтобы понять политику, у меня только разговор-
ная речь, я могу лишь спросить и перевести заключённого,
а во-вторых, они никогда не разговаривают на посторонние
темы при мне. Поверили они мне или нет, но на следующий
день меня позвали переводить. Я стал внутри лагеря пере-
водчиком. Понимал, что от меня многое зависит. Здесь уже я
сам заметил, что смогу и многим помочь. Длинная очередь в
три ряда, и каждый подходит и говорит несколько слов. Им
было не нужно много, они хотели отсеять евреев и цыган, и
их направляли уже без разговора в камеры, а остальных на
тяжёлые работы, молодых смазливых женщин в бордель. А
сколько было проходящих через мой проходной пункт, ко-
торые говорили, что они польские евреи, а я переводил, что
поляки... Я спас в те годы несчитанное количество, зная, что,
если заметят, мне тоже попадёт. Но я стал тоже проявлять
инициативу, понимая, что даже внутри можно бороться.
Как-то ночью меня разбудил один из немцев, лежащий на
верхней полке, и сказал по-немецки: «Давай выйдем». Он
повёл меня в уборную, где уже стояло несколько полити-
ческих немцев. Я вначале подумал, что сейчас начнут бить,
это делалось сплошь и рядом, насиловали группой, и некому
было пожаловаться, а то ещё хуже будет. Он начал: «Мы ста-
ли тебе доверять, но хотим сказать, что за тобой уже следят,
смотри, не делай неправильный перевод несколько дней». Я
обрадовался, что вошёл к ним в доверие, но меня огорчило
то, что больше не смогу помочь несчастным. Несколько не-
дель я был как заговорённый, делал всё правильно, и даже
немцы засомневались и в конце недели даже подарили мне
одну евреечку на ночь. Вы не ослышались, они делали ино-
гда такие жесты, они сами были иногда непредсказуемыми.
Настала ночь, там был специальный сарай, куда запирали
для таких целей, где можно опустошиться. Я пришёл рань-
ше, и через час ко мне втолкнули молоденькую девчонку лет
одиннадцати. Она сама была немецкой еврейкой, нежная,
красивая, с тёмными волосами и очень высокая. Когда её
толкнули, она упала прямо ко мне в руки. Она заметила, что
я тоже в лагерной полосатой одежде, как и она. Я её усадил
на сено, и мы стали разговаривать. Она рассказала, что она
из очень богатой еврейской семьи. Несмотря на то, что отец
был еврей, их семью не трогали, потому что он был профес-
сор и всё делал для них, что они хотели. Недавно он полу-
чил пакет с просьбой сделать оружие массового поражения,
и его троих дочерей забрали в лагеря до завершения проек-
та. Судьба двоих сестёр ей неизвестна, а её послали сюда, и
пока он не сделает, обратной дороги им не будет. Она пла-
кала, я её успокаивал, сам же понимал, что отсюда обратной
дороги нет ни у кого. И каждый, раз попал сюда, продлевает
время своего существования. Она стала раздеваться сама, я
её даже не упрашивал. Потом подошла вплотную, хотя, когда
рассказывала, металась из угла в угол. «Если вы не возьмёте
меня, меня раздерут солдаты на части, они на всё способны.
Поцелуйте меня, я ведь ещё не целована». Я подошёл к ней,
тоже снимая абсолютно всё с себя. Первый поцелуй, он был
так сладок, и она, не жалея, отдалась мне. Ей было больно,
она сама ещё ребёнок, но мне хотелось насладится ею, и
поэтому я несколько раз подходил к ней за ночь, зная, что
такого удовольствия может и не быть больше. Но я ошиб-
ся. Видно, и правда её отец делал что-то, что её не смогли
сразу отвести в газовую камеру, как всех евреев сразу же и
без разговора. Её приводили каждую ночь ко мне и запира-
ли на замок. И я уже привык к ней. Она же целовала меня
как подросток, но не оставляла ничего, куда бы не косну-
лась своими детскими губами. Однажды даже сползла вниз,
и её поцелуи увеличивали мои желания. Она заметила, что я
становился очень темпераментным, и всегда начинала цело-
вать снизу-вверх. Она была одета тоже в лагерную одежду,
в её карманы часто я набивал лакомые кусочки своего обе-
да и что успевал раздобыть за день. Однажды ей досталась
плитка шоколада. Не знаю, любил ли я её? Но жалел точно.
Её приводили почти месяц, но потом мне сказали, что меня
заменили, туда стал ходить с другого барака поляк, которого
я знал. Однажды я встретил его и переспросил: «Это правда,
что приводят тебе девушку, еврейку?» Он пока отнекивался,
потом сказал: «Приводили, но на третий день её забрали в
газовую камеру, сказали, что её отец отказался делать что-
то». Я-то знал, что он должен был делать, но молчал, а он
мне добавил, что она была странная, допускала только один
раз за ночь, а я же не имел право требовать, ты же понима-
ешь». Я молчал, вспоминая наш секс, который у нас занимал
почти всю ночь. Мне стало не по себе от его слов, и я понял,
что всех нас ждёт газовая камера, но ещё неизвестно, когда.
Я её пожалел, красивая, видно, умная девушка, она бы, на-
верное, могла бы родить таких красивых, как она. Когда ты
стоишь на грани смерти, ты понимаешь, сколько ты бы смог
ещё сделать. Перед тобой проходят, мелькают все дни твое-
го детства. У меня уже было несколько девственниц, а мно-
гие так и прожили всю жизнь, не почувствовав, насколько
приятны эти мгновенья, первые моменты… словно смычок
натягивает струну – и открывается мелодия любви.

Глава 12
Доверие и недоверие...

    Доверие и недоверие… Чем больше ко мне росло доверие
немецких военнопленных и политических, тем большее недо-
верие я вызывал у СС. Они постоянно меня проверяли и даже
приставляли другого переводчика, чтобы тот в случае обмана
в переводе им докладывал. Но я же был предупреждён, вид-
но, там, в концлагере, чужих среди своих было достаточно, и
продолжал правильно переводить. За это мне давали дополни-
тельную пайку, которую я иногда прятал и совал кому-нибудь
в бараке. Там я познакомился с одним политическим немцем
моего возраста. Может быть, я был слишком дружелюбным. Я
часто видел, что он полуголодный, и отдавал чаще ему. В се-
мье его звали Фриц, но у меня плохая ассоциация сложилась
с войны с этим именем, и я его называл Федя. Первое время
он не оборачивался, но когда все из нашего барака так начали
его величать, то он смирился и стал отвечать, улыбаясь. Перед
сном мы подолгу разговаривали с ним, он рассказывал, что он
сын немецкого писателя. Я понимал, что все листовки в лагере
– это его работа, хотя он мне не признавался. Но было то, что я
от него хватал на лету – немецкую письменность и литератур-
ный язык. Я стал понимать даже диалект. Его речь будто бы
была мягка, но убедительна. Однажды ночью его вызвали в
СС и приволокли совсем уродом, окровавленным и избитым.
Я понимал, что немцы теряют своих воинов, и наши советские
войска уже подошли к Германии. Я даже думал так: «Нужно
было быть слепым, чтобы не заметить, как меняется контин-
гент в лагере смерти – пошёл молодняк» Я вспоминал себя,
как в семнадцать лет сам молодой и энергичный вызывался
защищать нашу Родину, как, видно, и они сейчас... Я понимал,
что время тревожное, и нас всех могут одним махом завести
в газовые печи. Но в эти трудные минуты сразу вспоминал об
Аноре, моей первой любви, которая ждёт меня. Вспоминал о
моём сыне, хотелось бы его увидеть. Тогда-то я всячески ста-
рался выслужиться, не попасть на злобный глаз. Пускай меня
не поймут, одной жизнью больше, одной меньше. Я уже ниче-
го здесь не мог сделать, только подставить себя. Моя любовь
и надежда меня водила за руку. Кто не любил, тот не поймёт,
но я любил только её, хотя за мои молодые годы и годы вой-
ны был со многими. Надежда выжить оберегала меня. Мой
барак был почти уничтожен. В одну ночь нас всех вывели и
вызвали несколько человек, в том числе и меня, а остальных
направили бегом. Под дулом автоматов и лаем собак в газо-
вые камеры. Нас же завели в какой-то бункер, о нём я даже не
знал. Там стояли кабины в виде телефонных будок. Засовы-
вали нас, стуча по спине автоматами, по четверо пленных. И
закрывали за нами дверь. Мы так и стояли, прилипшие друг к
другу. Я вспомнил, как нас, как селёдок в бочках, перевозили
в эшелонах. Понимал, что это всё. Здесь и моя смерть. Я пере-
брал в своей мысли всё, когда стоял. Хотел вспомнить свою
мать, отца, родных, но главное её – Анору, которая всегда да-
вала мне жизнь и надежду на встречу. Через несколько дней я
почувствовал трупный запах, вонь невыносимую. Понимал,
что кто-то разлагается, как вдруг открылась дверь. Меня на
большом крючке, как огромную рыбу, извлекли оттуда. Длин-
ной палкой поймали на крюк за спину, а остальных закрыли.
Второе рождение! Я истекал кровью, она сочилась из дыры
ручьём. Плечо было задето крюком до кости. Меня отвели ис-
купаться, потом меня обслужил врач или же медбрат. Сделали
укол и перевязали, накормили, напоили и привели в кабинет
начальника СС. «Ты, кажется, понимаешь по-узбекски, нам
требуется переводчик, мы поймали крупную рыбу!» Я уди-
вился от таких слов, я-то знал, что все проживающие в Со-
ветском союзе в Узбекистане прекрасно говорили на русском,
тем более, если даже и учился он в узбекской школе, там про-
ходили и русский. И я сразу сообразил, что человек, который
просил переводчика, просто тянет время, значит, и я должен
его потянуть. Я упал в обморок, закрыл глаза и стал крупно
дышать, выпуская слюну... Меня подняли, уложили на носил-
ки и перенесли во временную комнату в санчасти. Я не мог
долго притворяться, но там была медицинская сестра, немка,
которая меня немного подкормила и сделала вид, что я ещё
плох и не в состоянии пока стоять. Не знаю, почему она так
за меня беспокоилась. Понравился ли я ей, трудно сказать –
только кожа да кости. А может, она была из тех, что внутри
концлагеря борются за справедливость? Наконец она смогла
меня выписать. «Не имею права долго задерживать», – про-
шептала она. Я поблагодарил, она кивнула мне, показывая
рукой, как я понял: «Ты хорош!» В каком смысле она это ска-
зала? Мне было непонятно в ту минуту, но со временем, когда
я ходил к ней на перевязки, я понял, что я ей был симпатичен.
Она сама была молодой светлой немкой, я же тёмный, больше
похож на испанца, чем на узбека. И в одно из моих посещений
она рукой спустилась вниз, намекая на интим. Я понимал, что
она хотела. В то же самое время знал, как от нас шарахались
немцы, не только женщины, но и мужчины. Я боялся имен-
но здесь. Сразу же расстрелом грозит, подумал в уме... но мы
были активные молодые люди, и когда я заметил, что она по-
вернулась, наклонилась на кушетку, подставляя свой голый
зад, я понял, что мне делать. Ей это настолько понравилось,
что иногда она вызывала меня и в конце дня. Она затягивала
моё лечение, мне было комфортно получать за такое выжива-
ние награду от молоденькой женщины, которая знала всё. И
знала, как себя вести.
Я, конечно, встретился с узбеком, который рассказывал на
узбекском: «Советские войска уже в Германии и скоро будут
здесь. Продержитесь немного, и ты будешь в полном порядке.
Переводи-то, что я буду тебе говорить, искажая день и даты,
так надо. Их необходимо поймать врасплох. Я понимаю, что я
здесь же и останусь, но они никогда не узнают от меня прав-
ды. Но для того, чтобы ты выжил и выжили тысячи людей
этого концлагеря, нужно время, и особенно это время нужно
и для Армии, тем более мы уже знаем, что этот ваш лагерь за-
минирован. Я переводил на немецкий несколько дней подряд,
он так много и правдоподобно рассказывал, что я и сам всё
воспринимал за чистую монету. И в один день, когда утром я
ожидал, что меня переведут в санчасть, за мной не пришли.
Кровь сочилась и беспокоила без лекарств, я страдал от боли и
на встрече с СС не в силах был переводить, меня опять на но-
силках отправили к ней в санчасть. Она, увидев меня, как бы
обрадовалась: «Я тебя специально не позвала утром, сейчас
вечер, темно, и когда я перевяжу, сама отведу тебя к твоему
бараку... хотя знаю, что сегодня в ночь его будут дезинфици-
ровать, мне так сказали. Но я поняла, что его хотят заминиро-
вать, пока там никого нет, а затем перевести людей из другого
барака... Но я хочу, чтобы ты знал: этот лагерь не продержится
больше, чем два дня. Он заминирован, мой отец очень круп-
ный начальник, не буду его называть, он приказал мне сегод-
ня же покинуть лагерь, у входа стоит прямо у двери чёрный
«фольксваген» 1942 года... Я привыкла к тебе, давно не имела
такого прекрасного сексуального партнёра, и, если у тебя есть
желание выжить, поедем со мной... у меня далеко на западе
Германии есть дом отца, и я буду рада, если ты добавишь в
мою жизнь новизну. Я ничего не делала плохого, я всегда уха-
живала за ранеными, моя работа заключалась в обслуживании
больных, я студентка четвёртого курса медицинского факуль-
тета, его мне так и не удалось окончить – началась война, и
отец всегда держал меня рядом. У тебя последняя надежда,
поедем со мной, а там я тебя неволить не стану. Поживём, а
там ты сам выберешь, что тебе делать». Я понимал, что она не
обманывает, что это единственная ниточка, надежда остаться
в живых. И подошёл к ней: «Ты тоже для меня стала дорогой,
любимой... спасибо за заботу, я желаю тебя и рад, если ты меня
заберёшь из этого пекла». Я ей говорил, сам вспоминал свою
любовь, я желал ей сказать ещё что-нибудь для убедительно-
сти, несколько слов любви, но не смог, перед глазами у меня
была Анора. Значит, всё-таки Бог даёт, вернее не даёт, а делает
реальностью нашу с ней встречу. Она меня оборвала, заметив
мои задумчивые глаза: «Пойдём со мной». Она схватила сум-
ку, и вот мы уже у неё в машине. Я пригнулся у проходной,
но кто мог бы её остановить, она оказалась дочерью самого
главного в СС в лагере. Мы мчались пока по проезжей дороге
за городом, потом она завернула в город, сказав: «Оставайся
здесь и ничего не бойся, мою машину не тронут». Забежав в
дом, спустилась с чемоданом. Я не думаю, что она зашла за ве-
щами, уж слишком быстро вернулась, у неё был давно собран
этот чемоданчик, который она с трудом донесла и положила в
машину. Закрыла дверь, заправилась на ближайшей станции
бензином и помчалась уже за город. Дорога была длинная, я
практически не выходил. Мы остановились у какого-то мо-
теля к ночи. Мотель стоял одиноко на трассе, а за ним двор
и маленькие, в виде сарая, но повыше одинокие однокомнат-
ные номера, вход со двора, а у окна каждого номера – стоянка
машин. Она побежала оформляться, взяла ключи от номера и
передвинула машину под окно. Взялась за чемодан, я хотел ей
помочь, но она отказала. «Ты вылечивайся!» Но я всё же взял-
ся и был удивлён: как она, такая хрупкая, могла донести всё
это до машины? Как будто бы чемодан был набит камнями. Я
понимал, что это награбленное её отцом. Мы открыли дверь
и вошли, впервые повеяло чистотой и уютом... Я сразу пошёл
в душевую. Пока я купался, думал, как она рискует. Понимал,
что женщина пойдёт на всё ради любви. Понимал, что это мой
путь к свободе.

Глава 13
Новая жизнь, или…
Я так долго купался, что она забеспокоилась и вошла в
ванную комнату. Впервые я её увидел полностью обнажён-
ной, её мраморное тело так и манило меня. Я затянул её
в душевую и стал гладить, наши тела вскоре слились, мы
перешли на постель, на белоснежную простыню, о которой
я так долго мечтал. Вспомнил, что вся моя любовь и секс
происходили то на сене, то в лесу, то на земле... А сейчас я
чувствовал не только её аромат, но и аромат простыни. Мне
показалось это настолько необычным, сексуальным, интим-
ным, что я хотел продлить дольше это удовольствие, но она
остановила: «Давай выспимся, нам ещё долго пилить на
машине, я устала». Но заметив, что я обиделся, она сама и
притянула меня: «Не обижайся, ты очень темпераментный.
Боюсь, это будет вся ночь любви». Я же не обращал внима-
ния на её слова, одаривая её ласками. Я нападал, как голод-
ный волк на зайца, который всё время дрожал подо мной,
желая выскользнуть. Когда успокоился немного, поцеловал
её и накрылся простынёй. Закрыл глаза, чтобы уснуть, но не
мог, во мне бушевала восточная мужская сила. Она лежала
довольная рядом. Не прикасаясь ко мне, сказала: «Мне это
показалось, что у тебя болело плечо, когда был секс?» «Ради
любви и секса я выдержу всё». Мы отключились, и только
когда первые лучи солнца били в наше окно, быстро подня-
лись и помчались опять в дорогу. На одной из заправочных
увидели машину на продажу. «Нам она нужна, ты водишь
машину?» Мне было стыдно отвечать, что никогда не си-
дел за рулём машины и не водил. Она, видно, заметила мои
колебания. «Ничего проще я не знаю, чем водить машину,
садись, я тебе объясню». Я пересел за руль, она же стала
показывать: педаль, ручной тормоз... постепенно называя,
что внутри. Наконец, когда я немного проехал, она сказала:
«Всё ты усвоил, выходи, сейчас мы купим эту машину, и
ты будешь двигаться за мной медленно». «Я не могу выйти,
я постоянно поддерживаю брюки твоего отца, которые ты
мне дала». Она недолго думая стянула с себя ремень и отда-
ла мне: «Завяжи и вытащи сорочку сверху, я совсем забыла,
что тебя надо приодеть, моя оплошность, я исправлюсь». Я
затянулся её ремнём и выпустил сорочку, которая тоже была
большого размера, и подвернул рукава. «Сейчас совсем хо-
рошо, подними воротничок. Ты выглядишь отлично!» Мы
вышли вместе, она купила машину, я впервые сел за руль, не
понимая, зачем она её покупает. Расплатившись, она тоже
села за свою машину и повернула на трассу на запад, в гори-
стую местность Зауэрланд. Но когда мы проезжали нацио-
нальный парк Вилле и дальше, она остановилась около не-
большого обрыва. Я остановился тоже за ней. Она подошла
ко мне: «Пойдём, помоги мне, мою машину нужно сбросить
вниз с обрыва, так мне посоветовал отец». Мы сбросили ма-
шину, она пересела ко мне, садясь за руль. «Сейчас гористая
местность и трудная дорога. Я боялась за тебя, не знаю, это
со мной впервые. Может, и в моё чёрствое сердце посту-
чалась любовь?» Она долго сидела за рулём, мы давно уже
проехали город Кёльн, где она меня и себя приодела с ног
до головы. Она щедро разбрасывала награбленные отцом
деньги. Но я понимал, что она не из жадных, никогда не лю-
бил жадных, как мужчин, так и женщин. Мы с ней один раз
только заходили в ресторан пообедать, всё остальное время
ели в машине. Чтобы она не засыпала за рулём, я постоянно
читал ей стихи на немецком, сонеты, которые уже выучил
здесь от моего нового знакомого немца Фрица. Она была
рада моему произношению, но, заметив мой концлагерный
номер на руке, сказала: «Не подворачивай больше рукав.
Я понимаю, для нанесения на тело заключённых забивали
плашки порядковых номеров в нужном порядке, именно это
тебя выдаёт, и надо это скрывать от постороннего взгляда».
«Ты права, но здесь, в машине, никого нет». «Сейчас никого,
но дальше могут остановить, у меня есть паспорт на тебя,
но, когда приедем, нужно переклеить фото, я это не успела
сделать». И всё-таки мы не доехали до её дома и останови-
лись опять в мотеле прямо на трассе. Опять то же самое, я
испытывал такую нежность к ней, что можно было бы ска-
зать, что влюбился, но во время секса у меня вырвалось имя
моей первой любви, Аноры. Когда я проснулся, утром она,
немного картавя, переспросила, что означает Анора... Я на
ходу придумал: «Дорогая!» Мы сели в машину, положив об-
ратно чемодан, и я заметил, что указатели нас ведут к горо-
ду Регенсбург. Я её переспросил: «Ты живёшь в Регенсбур-
ге?» «Да, а почему тебя это смущает? Я хочу тебе показать
мой самый любимый город, где я родилась и выросла, где
в первый раз влюбилась и стала женщиной, я когда-нибудь
расскажу тебе о моей первой любви. А у тебя была первая
любовь?» Я ответил коротко: «Не успел, я же в семнадцать
попал на фронт». «А я в пятнадцать потеряла девственность,
но об этом потом, мы скоро за поворотом будем проезжать
через город, а там дальше за городом наш дом, совсем ско-
ро». Я смотрел на неё, она прослезилась от счастья, что уже
дома, но потом, успокоившись, сказала: «Наверное, всё же
это проклятая война дала мне тебя, и я счастлива, что ты со
мной сейчас».
Сколько женщин желали меня? Я не думал в то время, что
это будет проблемой. Быть любимым и в то же самое время
понимать, сколько женщин остались без мужчин. Прокля-
тая война, я уже повторял про себя, истребила множество
людей, особенно мужчин, и не настанет ли скоро война за
мужской пол. Но ей ответил: «Я рад, что встретился с то-
бой». Ещё как рад, вертелись во мне мысли. Если бы не она,
так и был бы уничтожен, был бы в числе погибших в кон-
цлагере.
Проехали город Регенсбург, она показывала пальцем:
«Это наш музей, куда мы обязательно пойдём, этот город
Регенсбург, развалины епископской пивоварни, выстроен-
ной в своё время у ворот Римской крепости «Порта Пре-
тория... Я так много хочу тебе показать за любовь, не поки-
дай меня». Она плакала, впервые созналась, что в чемодане
много драгоценных металлов и драгоценных камней, и это-
го нам хватит на всю оставшуюся жизнь. Я же вспомнил о
своём накопленном кладе в Польше в концлагере, где был
впервые и знал, где он лежит. Обязательно заберу! Я запо-
здал с ответом, так как думал о себе, и она уже чуть ли не
рыдая объясняясь в любви. Я её успокоил, поцеловал в щёч-
ку, и мы через два часа въехали в большой дом, похожий
на дворец, с длинной приусадебной аллеей, вокруг которой
мостовым камнем тёмного цвета была выложена круглая
клумба с цветами. Клумбы и всё здесь говорило, что всё в
порядке, войны нет даже и близко. Она вбежала в дом, я же
стоял у машины. Через пять минут спустился мужчина, по-
здоровался и вынес чемодан, мы же двинулись за ним. Он
спускал его вниз по винтовой лестнице, я думал, что в под-
вал, но я ошибся. Никогда не знал, что под землёй можно
построить целый город. Я даже и метро не видел никогда,
а где бы я мог его увидеть, в лесу, что ли? Она сказала ему:
«Всё, достаточно, распорядитесь об обеде, не забудьте моё
любимое». Когда он вышел, она подошла к окну, нажала на
кнопку за партером, раздвинулась дверь, и перед нами ока-
зался большой железный сейф во всю стену с большой же-
лезной круглой ручкой, как у машины руль. Она достала из
сумочки ключ (видно, отец дал на прощанье). Отворила за-
мок и начала крутить руль вправо, и через несколько минут
открыла дверь. Да, в детстве я читал о сокровищах Султа-
на, но здесь, наверное, не меньше. «Помоги мне справить-
ся, разложить по ячейкам. Всё, что лежит в чемодане». Я
открыл его впервые, хотя давно имел желание его открыть.
Невыносимо было смотреть на блеск изделий и бриллиан-
тов разных величин, я раскладывал, прикасался к ним, ла-
ская ладонью, словно к своей любви, меня тянуло к ним не
меньше, чем к женщине.

Глава 14
Среди чужих свой ли?

       Среди чужих свой ли? Такой вопрос крутился в моих
мыслях постоянно. Пока раскладывал всё. Она стояла, слов-
но надзиратель. Наверное, боялась, что я смогу что-нибудь
припрятать... Значит, она мне не доверяла полностью. И
здесь может меня ожидать самое непредсказуемое. Но ког-
да она закрыла сейф, то демонстративно положила ключ
в ящик под самое нижнее бельё, чтобы я заметил. Значит,
может быть, я не понял её в те минуты, и что она смотре-
ла не на драгоценности, а на меня. Почему нет? Молодой,
крепкий, широкоплечий, почти мулат в возрасте двадцати
одного года. Она медленно подошла ко мне: «Пойдём в ван-
ную, освежимся. Честно скажу, это впервые со мной, чтобы
я имела секс в душевой, мне было приятно». Я встал, по-
целовал её, и она меня уже тащила на третий этаж, где были
спальни. Она открыла дверь, и мы вошли в одну из них. Та-
кой величины кровать я увидел впервые, а такую ванную
комнату со всеми причиндалами вообще никогда не видел.
Она дёргала с меня одежду, разбрасывая на полу. Горячая
вода в душевой лилась из большого металлического круга,
как из ведра, и под горячей водой я совсем раскис, утопая в
её поцелуях и ласках. Мы дальше и дальше продолжали ку-
выркаться уже в кровати. Эта страсть... белизна простыней
и ароматизированные свечи делали работу за меня, я возго-
рался, а она тушила мой огонь молодого бойца, который не
легко было затушить. Не помню, сколько выстрелов произ-
вёл, но тут мы услышали звонок. Она подошла к телефону,
нас приглашали на обед. Она встала и сказала: «Единствен-
ное, что надо соблюдать в этом доме, вовремя являться на
обед. Одевайся, пожалуйста», – и подала мне костюм, со-
рочку, туфли, носки и галстук. Я удивлённо посмотрел на
неё... Она добавила: «Обед всегда у нас при парадной фор-
ме». Сама она оделась в элегантное красное платье, краси-
во расчесала волнистые волосы руками, добавляя какой-то
крем. Открыла шкатулку и на верхнюю часть платья с ле-
вой стороны приколола брошь, которая осветила всю нашу
спальню маленькими зайчиками, отражаясь от хрустальной
люстры. Когда я оделся, она подошла и завязала мне гал-
стук, заметив, что я кручу его в руках. Потом подвела меня
к зеркалу: «Сейчас ты заметил, почему я к тебе неравнодуш-
на? Ты похож на американского киноактёра Гарри Купера».
«К сожалению, я его не знаю, но я рад этому, потому, видно,
заслуживаю твою любовь». «Нет, тебя я полюбила гораздо
раньше, но я тебе расскажу вечером, когда окажемся в кро-
вати. Иначе ты мне развалишь всю мою причёску, я же тебя
уже знаю, а у нас нет времени. Мы должны быть ровно в 6
часов в столовой». Она взяла меня под руку, я сам впервые
посмотрел на неё другими глазами. Рядом со мной в зер-
кале отражалась высокая стройная леди, улыбающаяся от
счастья. Мы спустились вовремя. За столом с центральной
части сидел старичок, но тоже при парадной форме. Я заме-
тил, что стул отставлен в сторону, так как старичок был на
инвалидной коляске. Стол был сортирован на шесть персон.
Мы подошли, поздоровались. Она поцеловала его в щёчку
и сказала: «Как дела, дедушка?» Я тоже хотел что-то доба-
вить, но она сказала мне шёпотом: «Даже не старайся, он
ничего не слышит уже пять лет. Отодвинь мне стул рядом с
ним». И она опустилась нежно на стул, подбирая длинный
хвост платья. «Сейчас отодвинь себе и садись рядом». Я по-
нимал, что этими словами она учила меня, как вести себя
за столом. Где я мог набраться комильфо, как не здесь? Она
добавила: «Будешь следить за мной, не путай вилки. Каждая
вилка и нож для чего-то. Он не слышит, но пока видит, и ты
не должен упасть в грязь в его глазах». Я спросил её: «А
почему накрыли на шестерых? Вы ждёте гостей?» Она мне
ответила поговоркой на английском: «Never pay a visit if you
are not invited». Если перевести на русский, то звучит так:
«Незваный гость хуже татарина». Я не знал, что и ответить,
она, наверное, не знала, что я узбек, из тюркоязычного наро-
да, мусульманин-суннит. Может, подумала, что татарин, тог-
да я недолго думая сказал ей, вспомнив поговорку, которую
часто произносил Фриц: «Гость как рыба, через три дня на-
чинает попахивать» («guests are like fish – they are only good
for three days, after three days they begin/start to spoil/stink/
smell/go bad»). Я сказал с таким акцентом по-английски, что
она начала смеяться... Я же вполне серьёзно посмотрел на
неё, зная, что татарское население нервно относится к этой
поговорке. Сейчас повторяют так: «Незваный гость лучше
татарина». Но как бы вы не переставляли слова, они зву-
чали плохо. Я чувствовал себя здесь как не в своей тарел-
ке, не зная правил хорошего тона за столом, да и вообще
от этих слов. Но она сразу же ласково мне объяснила, что
дополнительные приборы ставятся для родных, которые без
приглашения могут сюда войти, таких как она, её брат, её
отец, одна же тарелка для её матери, которая два года назад
ушла из этой жизни, ставится постоянно. «Мы завтра пое-
дем на кладбище, я давно там не была, что недопустимо».
Была большая разница между тем, как мы с ней обедали в
машине, и как она вела себя за столом. Поэтому я всё время
следил за ней, повторяя. Она подсказывала, если что-нибудь
не так, но так красиво об этом говоря, нежно, что я даже за-
был, о чём была речь вначале нашей трапезы. Нас постоян-
но обслуживали: за столом подливал соки и вина мужчина
достаточно пожилого возраста, а подавала и убирала со сто-
ла молодая женщина. Вдруг дед подозвал его, и тот поднёс
небольшой поднос, на котором лежали бумага и наточенный
карандаш. Он написал записку, её передали нам. Я прочёл:
«Агна! А он ничего!» Она улыбнулась ему.
Впервые я заметил, что ни я, ни она не знаем наших на-
стоящих имён. По паспорту я был Александр, а она – Бруна.
Она опять наклонилась ко мне: «Агна обозначает целому-
дренная, но так как я не являюсь целомудренной, то поменя-
ла имя. И какое это сейчас имеет значение? Мне надо было
сделать это по совету отца, ведь сейчас война, и всё может
произойти в этой жизни». Мы пообедали, поцеловали де-
душку, я тоже осмелился, потом пересели на диван в гости-
ную, куда и подкатили её деда. На внешность можно было
ему дать сто лет, но, как я понял, ему было ещё восемьдесят
девять. Он посылал ей записки, она улыбалась. Мы провели
в компании этого человека два часа с учётом обеда. Я пони-
мал, что именно он – хозяин этого замка, и что с ним нужно
считаться. Последняя записка от него, где он нас благослов-
ляет, меня озадачила. Я имел связь со многими женщина-
ми, но под венец ни одна меня пока не затащила. Я хранил
верность хотя бы в этом своей первой любви Аноре и же-
лал только с ней на всю жизнь объединить своё сердце. Но
жизнь меня здесь захватывала в жернова судьбы. Красиво
жить не запретишь, она полностью раскрепощалась в по-
стели, давая понять, что всё же я мужчина в доме, позволяла
и маленькие шалости. Я уже точно понимал, что я любим
ею, и также узнал, что ей всего двадцать пять лет. Несколько
лет разницы не было заметно, в постели она была как бутон,
нетронутый цветок, его всегда хотелось сорвать. Ночь наша
становилась страстнее с каждым днём, и поэтому утром мы
отсыпались до двенадцати часов. К такой беззаботной жиз-
ни быстро привыкаешь: охота, лошади, охотничьи борзые
собаки. Жизнь аристократической семьи заманивала меня
в сеть. Она любила меня. Но война есть война, мы слыша-
ли вести с фронта по радио, читали вместе газеты, и только
здесь мы были противники. Она болела за своих, я же за
своих, я желал быстрой победы над фашизмом. Она же не
хотела этого, и однажды она мне сказала: «После полной
капитуляции возвратятся домой отец и брат. Я не думаю,
что нам будет легко с ними, и у них не выпросить благосло-
вение». Я же не хотел этого, жизнь одна, и пока мне здесь
хорошо, здесь живу, а там посмотрим, что Бог подскажет.
Моя надежда на возвращение домой не умирала, а наобо-
рот, росла с каждым днём. Я уже бредил встречей с Анорой,
с сыном Юсупом. Это было единственным моим желанием
в то время, когда я слышал по радио, как каждую улицу или
же квартал вырывают у Германии, как кость из глотки, давая
мне проход.

Глава 15
Один в поле не воин

«Один в поле не воин», – так думал я, пока поднимался
по широкой лестнице на третий этаж за
Бруной. Её подол волочился, и поэтому, боясь наступить,
я шёл на две ступеньки ниже. Но она наступила каблучком
сама и уже летела вниз, я же поймал её на лету. Я выстоял, и
за это получил от неё в награду поцелуй здесь же, несмотря
на то, что выскочила вся обслуга. Я взял её на руки и понёс
на постель. Она села: «Смогу ли я стать на ногу? Не знаю,
но я боюсь». Я наклонился, впервые за свою жизнь снимая
обувь с женщины. «Не бойся, привстань, я тебе помогу».
Она оперлась o мою руку и поднялась. Увидев, что стоит,
улыбнулась мне. «Пронесло, немного болит, но я думаю, ни-
чего серьёзного». «Садись, я тебе немного помассирую нож-
ку, может, правда, ничего» «Да, ты прав, помоги мне снять
платье и сам разденься, не будешь же ты массировать меня
в костюме». Я стал машинально дёргать за свой галстук, и
он мне не поддавался. Она так же сидя схватила за него и
потянула на себя. Мы уже не замечали, что были в одежде,
кружась на широкой кровати со счастливым смехом. Мне
было с ней хорошо, комфортно, многому я научился от неё.
Да, от неё, от женщины, которая провела столько лет в кон-
центрационных лагерях и никакого чёрного осадка не по-
лучила взамен. Она была, как солнечный луч, ласкающий
меня по ночам, как нежный ветерок, сдувающий пылинки
по вечерам, и как сильный штормом по ночам. У нас был
пик страсти, обоюдное наслаждение без притворства. Она
меня любила и заставляла быть с ней и любить её. Она даже
не могла бы подумать, что в сердце я думаю только об Ано-
ре. Красная армия наступала, и с каждым днём стали появ-
ляться тревожные передачи в новостях по радио и в газетах.
Однажды позвонил её отец и сказал ей, чтобы она покинула
дом, прихватив что сможет. Она сказала об этом мне сразу, и
мы опять спускаемся вниз, открываем сейф и набиваем три
чемодана драгоценностями, так как она не смогла бы нести
больше одного. Но там оставалось ещё несчитанное количе-
ство. Но пока мы всё укладывали, я всё же несколько брил-
лиантовых камешков положил себе в карман. На руку себе и
ей надел золотые часы с золотым браслетом ручной работы
с бриллиантами, которые были лучше всех. Ещё одни кар-
манные часы с цепочкой засунул в карман. Хорошую цепь
на шею. Она видела, но ничего не сказала. Когда мы подни-
мались, она сказала мне: «Ты случайно не цыган, нарядил-
ся, как ёлка». Но она не заметила, как я бросил камешки в
карман, и это уже было хорошо. Мы всё уложили опять в ту
машину, на которой приехали. Сели, прихватив обед в доро-
гу, и поехали в сторону города Бонн по совету её отца. Город
тоже был в Германии, в земле Северный Рейн-Вестфалия, на
реке Рейн. Дорога была напряжённая, туда, видно, рвались
все. Мы ехали достаточно долго и к вечеру остановились в
отеле прямо у дороги. Там был забит паркинг для машин,
поэтому мы оставили её на обочине. Она сказала: «Не будем
брать чемоданы, что с ними случится, ничего, не промок-
нут. Они тяжёлые и наведут больше подозрение». Я с ней не
был согласен, но разве поспоришь, я чаще соглашался с ней,
чем отказывал. Мы вышли, прихватив только сумку с день-
гами. Нам достался номер только после двенадцати ночи.
Мы попали в маленький номер под крышей, выкупались и
сразу легли спать, понимая, что ещё долго надо было быть
в пути. Я спросил: «Почему здесь так много людей, в этом
непримечательном отеле?» «А ты сам не заметил, здесь же
название «Бабочка!» «Это мне ни о чём не говорит». «А мне
говорит, все номера заняты здесь для любви и секса. У нас
в Европе есть один день в неделю, когда позволено пойти
«на сторону» от супруга или же жены, ну как же мне тебе
объяснить помягче?» «А что тут объяснять, значит, «гуль-
нуть напоследок» с посторонним, что ли?» «Почему с по-
сторонним и напоследок? Это делается каждую неделю. Бы-
вает, что тебе кто-то нравится, а ты замужем или же живёшь
с кем-то. Именно в этот день ты можешь ему предложить
поехать в «Бабочку» и всё». «Как, а любовь, а верность?»
«Ты не понимаешь. Оттого, что он или она уйдут на день
или вечер, любовь становится крепче». «Мне трудно это
понять». «Ничего странного, бывает, что интим с любимой
женщиной не переходит границ дозволенности, а ему или
ей нужно больше обычного. Ты хотя бы понимаешь, о чём я
тебе говорю?» Только сейчас я понял, на что она намекает.
И как мне её понять, когда мы с ней лишь одной позой на-
слаждались. «Хочешь, попробуем? Мы никогда не перехо-
дили с тобой рамки дозволенности, спустимся в бар и одно-
временно нас разберут на части» «Ну пойдём», –сказал я. За
всё это время я привык к ней, она была честна, никогда не
отлучалась даже к подруге, неужели это название отеля так
её взбудоражило. Она встала, оделась, я за ней. Мы вышли
из номера, спустились в бар, сели отдельно. И она была пра-
ва, на меня, как мухи на мёд, налетели голодные женщины
лёгкого поведения, а может и нет: была война, и мужчины
были на фронте или же давно лежали в сырой земле. И всё
же я с одной ушёл в её забронированный номер. Война, жен-
щины голодны в интиме, подумал я. Она разодрала меня как
сидорову козу, но всё же я встал и спустился опять в бар.
Бруны там не было. Я поднялся в номер, открыл дверь, но
её не было и там. Через час она вошла, широко распахнув
дверь. «Помятая, истоптанная пошлостью», – так подумал я
о ней в ту минуту. «Ну как, тебе понравилось?» – начала раз-
говор она. «Ничего нового не нашёл, давно ходил по таким
тропам». Я прошёл в ванную комнату смыть всю грязь, она
зашла за мной. «Не трогай меня, никогда я бы не поверил,
что ты могла бы позволить себе зайти в бордель». «Алек-
сандр, извини, ты меня неправильно понял, я была здесь, в
нашем номере, никуда не пошла. После того, как ты скрылся
из виду, я ожидала тебя. Ты для меня стал единственным, с
кем бы я смогла бы провести оставшееся время, мою жизнь.
Лишь недавно я вышла искать тебя, но тебя не было нигде.
Я спускалась в бар, ко мне пристал один, он ударил меня
и выхватил мою сумочку с деньгами, а главное, там ключ
от машины. Это произошло в коридоре, он столкнул меня с
лестницы, поэтому я такая грязная». Я её пожалел, зная, что
война, и тысячи, тысячи голодных беженцев. «Не беспокой-
ся, заходи ко мне...» Под струёй воды мы забыли обо всём.
Через час мы расплатились в отеле и направились к нашей
машине, которая стояла на обочине. Но её там не было. Кому
ты будешь заявлять – это война, и тем более сколько награ-
бленного мы везли...
Вернулись опять в отель, поспрашивали и всё же достали
себе машину. Не такую, как у нас была, старенькую, поби-
тую, пришлось отдать большую половину денег из сумки.
Деньги обесценивались, и ты за них ничего практически
не мог купить, все просили золото, бриллианты, которых у
нас практически не было. И тут я вспомнил, что в кармане
у меня кое-что есть, и золотишко на месте, значит, девка,
которую я снял, была нормальной, не мошенница, во вся-
ком случае, не воровка. Когда мы купили завтрак в дорогу,
я открылся Бруне, что в кармане несколько камешков, и нам
хватит на первое время. Я не сказал, что украл, а сказал, что
спрятал и хотел заказать для неё обручальное кольцо. Она
стала прыгать от радости: «Я уже не думала и не надеялась,
что ты об этом сам мне скажешь». Я понимал, что она лю-
бит, и что эти несколько камешков для неё дороже, чем все
три чемодана, набитые антиквариатом, золотом и драгоцен-
ными камнями. Она остановила машину, и мы долго цело-
вались прямо на трассе.
Дорога оказалась трудная, было много гружёных машин,
но всё же мы доехали до города Бонн, и она сказала: «У нас
здесь много родни, но мы не можем заявиться к ним просто
так. Поедем на вокзал, я знаю, что там есть газетный киоск,
возьмём несколько телефонных номеров квартир, которые
сдаются в аренду. Нам в гостиницу и в отель нельзя. У нас
сразу же исчезнут оставшиеся деньги». Она направилась к
железнодорожному вокзалу, я сидел в машине, ожидая её.
Она пошла в газетный киоск. Через несколько минут воз-
вратилась и показала мне адрес, сказав радостно: «Там же
на вокзале перезвонила, эта квартира по цене нам подхо-
дит». Мы поехали по указанному адресу, это было далеко
за городом, дома очень низкого класса пугали, но она го-
ворила тихо, достойно: «Всё временное можно вытерпеть
– это проклятая война». Хочешь победить на войне, работай
вдвойне.

Глава 16
В бою побывать –
цену жизни узнать

  «В бою побывать – цену жизни узнать», – у меня в голове
крутилась эта поговорка, которую часто повторял политрук.
Бедный, так и остался на поле боя. Но почему я это вспомнил,
когда мы вошли в убогую маленькую комнатку без ванной, не
знаю, неужели она, настоящая арийка и аристократка, снимет
эту убогую комнату для проживания? И когда она сказала,
что берём, и заплатила за шесть месяцев вперёд, как просила
хозяйка, я сам был удивлён. Когда та вышла, она мне сказа-
ла: «Надо поехать на толкучку, обновить постельное бельё –
это пахнет сыростью». Мы опять сели в машину, постоянно
прихватывая с собой единственную сумку с деньгами, чтобы
не утащили и последнее. Она купила не только постельные
принадлежности, но и одежду нам попроще. Зашли в буфет,
я тоже удивился: «Она хочет растранжирить наши деньги»,
– но молчал как рыба, понимая, что сейчас ей нелегко. Но
вскоре понял, почему она меня туда завела, ведь здесь нигде
я не заметил уборных. Она протянула мне одежду, а сама,
заходя в женский туалет, сказала: «Переоденься и аккурат-
но вынеси свою одежду, смотри, не забудь там, её мы будем
надевать на званные вечера родни». Я быстро переоделся и,
выйдя, совсем не узнал мою холёную Бруну, настолько был
прост её наряд: и волосы, накатанные в бублик, и небольшая
шапочка-береточка белого цвета на голове. В сумку она сло-
жила свою одежду и протянула мне, куда я осторожно, чтобы
не помять, положил и свою. Мы сели за стол, она заказала
только чай, пару стаканчиков с лимоном, а когда она распла-
чивалась, то увидел, какую большую сумму она выложила за
чай. Я посмотрел на неё вопросительно, она же поняла и ска-
зала: «В кафетерии и ресторанах ты можешь бесплатно поль-
зоваться водой и туалетом, но ты должен обязательно что-то
заказать, я посмотрела в ценник, и выяснилось, что этот чай
будет нам дешевле всего. Но мы должны будем сюда возвра-
щаться каждый день, чтобы обмыться и помыть волосы под
тёплой водой». Мне почему-то стало её жаль, за несколько
месяцев совместного проживания я к ней привык. Несмотря
на своё положение, никакого намёка в мою сторону не было,
она только одаривала любовью и страстными поцелуями, от
которых у меня замирало сердце. Мы вышли, направились к
машине и заметили, что надо заправиться, а деньги умень-
шались. Когда мы уже разложились дома, она создала какой-
то уют из купленных на толкучке вещей. Наше гнёздышко
стало смотреться совсем по-другому. Нас связывала любовь
и страсть друг к другу. В старый гардероб она повесила своё
единственное дорогое платье, мой костюм, сорочку, на неё
повесила галстук, а вниз положила обувь, потом достала:
«Нет, одежда не должна пахнуть обувью». Она села, я же
накрывал на стол исходя из того, что купили. Мне было не
привыкать, поэтому ей в тарелку я положил всё самое хоро-
шее. После обеда настроение поднялось, и мы испробовали
кровать, которая вовсю скрипела под нами. Успокоившись, я
поднял наши подушки, и мы сели, упёршись в них спинами.
«Бруна, беспощадно тратить, не имея дохода, мы не можем.
Давай продадим несколько бриллиантов и купим небольшой
ларёк, где я буду торговать золотом и производить обмен
на деньги, а также я могу ремонтировать часы. Этого хва-
тит нам на первое время, а там посмотрим, что будет». Она
обрадовалась, и мы на следующий день искали маленький
ларёк прямо у большого рынка, куда стекается население на
куплю и продажу. Как раз там был на продажу ломбард, нам
за него пришлось отдать почти все свои бриллианты, кроме
одного. Купив, мы добавили к афише «ЧАСОВЩИК». Она
была очень шустрая, чистоплотная, трудолюбивая, помога-
ла убраться, пересмотрела купленный товар, отдавая мне все
часы, которые были в ломбарде, чтобы я их проверил и отре-
монтировал. Я понимал, что сюда приносили золотые часы
как металл, но среди них были и замечательные, швейцарской
марки. Я заметил, что у меня стали их скупать по истечению
срока возврата вкладчиков. Покупали в основном люди в во-
енной форме, по каким-нибудь причинам посещающие этот
город. Немного раскрутившись, мы скоро перешли поближе,
в дом с лучшими условиями. Подмываться холодной водой
было невыносимо, поставили обогреватель. Мы жили с ней
дружно, я сам удивлялся, у нас не было ни одой стычки. Я
же знал, сколько раз в нашей семье отец бранил мать. Наш
маленький бизнес расцветал, мы стали больше покупать зо-
лото за бесценок. Она была честной и никогда не отлучалась
куда-нибудь по делам без меня. Всё делалось вместе, здесь
же мы и завтракали, и обедали. Могли даже позволить себе
пойти в недорогой ресторанчик. «Война войной, а обед по
расписанию», – она повторяла одно из её любимых крыла-
тых выражений. Я дорожил ею, понимая, что именно она по-
дарила мне вторую жизнь. Иногда мне казалось, что я стал
забывать первую свою любовь Анору, но нам не давали за-
бывать новости, от которых она была не рада. Мы, правда, не
слышали эту передачу по радио, но об этом уже говорил весь
город: «Уничтожены авиационные заводы. 263 самолёта 15
воздушной армии США бомбят Регенсбург». Я понимал, что
это её город, где она выросла, и там дом и дедушка, как он?
Но надо же понимать, что война была и на нашей террито-
рии. Сколько бед и жертв принесла она Советскому Союзу, да
и не только ему. На войне как на войне, один побеждает. Я её
немного успокоил, но сам понимал, что мы скоро подойдём к
победе над фашизмом. После всего этого прошло почти два
с половиной месяца, и объявили, что подписан Акт о безого-
ворочной капитуляции Германии (7 мая). 9 мая в СССР и в
Европе стал праздноваться как День Победы. Я успокоился
немного, она же ожидала отца и брата. Через родню всё же
её нашли, мы иногда присутствовали на званых ужинах род-
ни. Они заметили, что мы работаем при толкучке в ларьке,
перестали нас приглашать и общаться. Отец и брат всяче-
ски старались упросить её поехать с ними в Аргентину, она
отказывалась, но всё же потом согласилась, не ослушалась
отца. Наша последняя встреча с ней была тёплой в любви,
она говорила мне: «Никогда не забуду тебя, для меня ты на-
стоящий мужчина, за которого я бы вышла замуж, но отец
не благословляет нас. И я завтра с ними уезжаю на корабле
из Гамбурга, из Северного моря. Мы добрались до Гамбурга
на нашей машине и устроились там же в порту в отеле. Ночь
была бурной, она первая разорвала нить, которая с каждым
днём после победы Советской Армии становилась тоньше,
ведь её отец видел во мне только узника концлагеря, но не
своего зятя. Я поехал, несмотря ни на что, провожать её пря-
мо до корабля. На прощанье купил ей большой букет белых
тюльпанов и надел кольцо на палец, которое как-то сам за-
клепал, сделав меньше размером под её палец и вставив тот
единственный бриллиант, что у меня остался. Она поцело-
вала тот камешек, который я сохранил для неё. «Будь счаст-
лив», – только и успела сказать. Пароход загудел. Я видел,
что её отец с большим трудом нёс два больших чемодана, и
брат тоже. Она бежала за ними с маленькой сумочкой, несла
мои белые тюльпаны. Сама она была в белом платье, как бе-
лый мотылёк разлеталась юбчонка солнце-клёш на ветру, а
когда поднялась наверх, обернулась... Она целовала цветы на
прощанье и рыдала. Я впервые почувствовал боль одиноче-
ства. «Миром дорожить – людям долго жить», – подумал я.

Глава 17
Умелый боец везде молодец

«Умелый боец везде молодец», – так думал я про себя.
Я был и в бою хорош, и мой бизнес пошёл в гору. Я по-
нимал, что это всё временно, мне обязательно нужно про-
бираться домой, но ты предполагаешь, а судьба располагает.
В одну ночь я задержался в ларьке, не помню, почему. У
меня появилась грубая боль и резь в правом боку живота.
Я выскочил на улицу из моего ларька, закрыв его. Как мне
потом рассказали, меня подобрали, лежащего на тротуаре, и
вызвали машину скорой помощи. Повезли сразу в больницу.
Резкое обострение, аппендицит, делают срочную операцию.
На следующий день я заметил здесь очень симпатичную бе-
ленькую нянечку, отлично работающую. Шваброй и боль-
шим надетым на ней мешком она мыла пол в палате. Я по-
смотрел на неё и заметил на руке штамп нашего концлагеря,
а когда она подошла ближе, вспомнил в ней девушку, кото-
рая работала на резиновой фабрике при концлагере. Даже
вспомнил, как несколько раз давал ей шоколадку. Она меня
узнала и посмотрела на мой штамп тоже. «Я уже здесь, в
вашей палате, третий раз мою полы. Хотела привлечь ваше
внимание, чтобы вы очнулись и посмотрели на меня». «Я
узнал вас сразу, и ваша первая буква говорит о том, что вы
полячка». «Да», – сказала она по-немецки, а я у неё стал рас-
спрашивать по-польски, как она сюда попала. Она назвала
себя польским женским именем Агнешка. «Значит, чисто-
та, непорочность», –добавил опять я по-польски. Она была
удивлена моему польскому, но всё же стала рассказывать о
себе. Мы с ней просидели целый вечер, и ночью у нас было,
о чём вспомнить. Она нервничала, но всё же рассказывала
мне, не скрывая, не искажая действительность.
«В концлагерь я попала совсем ребёнком, в пятнадцать
лет. Когда меня заметил кто-то из СС, он меня придержал
для себя. Он первый забрал мою девственность, хотя там не
разрешалось иметь дело с пленными. Боясь, что узнают, а
меня уже должны были направить в бордель, он вывез меня
за территорию концлагеря и поселил к пожилой полячке у
кого-то на квартире. Он приезжал по вечерам, иногда оста-
вался на ночь. Он издевался, как хотел, а хозяйка мне сим-
патизировала, и в один день она вмешалась, когда за стенкой
услышала мой плач. А он недолго думая нас обоих забрал в
концлагерь. Её сразу в печь, а меня на резиновую фабрику,
где мы однажды и встретились впервые. Я тебя полюбила с
первого раза. Как увидела, сразу загорелись мои щёки, а все
остальные встречи сама придумывала, чтобы ты попадался
мне на глаза. Один раз столкнулась с тобой, якобы случайно.
И тогда-то ты меня заметил. Потом лишь твои тёплые руки
стали передавать мне шоколадку или что-нибудь из еды.
Один раз, помню, ты подарил мне духи, пользовались ими
почти все из нашего барака. Ты не смотрел на меня, как на
женщину, но я сохла по тебе. Никогда не могла бы подумать,
что люди, ожидающие смерть, думают о любви. К таким от-
носилась и я. Под страхом смерти я хотела быть с тобой, и
это была правда того времени, где мы с тобой оба ходили
по острию лезвия. Не знаю, может, посчастливилось, что не
попала в камеру сразу. Меня заметил ещё какой-то началь-
ник, но не для любви, а как помощницу для его жены, кото-
рая вот-вот должна была родить. Он и перевёз меня в этот
город Бонн, я всю войну прожила здесь после концлагеря:
убирала, помогала смотреть детей. А совсем недавно воз-
вратился сам хозяин, без ног, да ещё такой требовательный:
заставлял обслуживать его в его спальне, он спал отдельно
от жены. Я выскочила, прихватив мой паспорт, который он
мне когда-то делал, когда начинала у них работать. Живу
сейчас у знакомой полячки, она снимает комнату, а я сни-
маю маленький уголок, сплю на полу. И она меня сюда при-
строила работать».
Я в больнице провёл несколько дней. У нас было мно-
го общего, я вначале пожалел её и сказал, зачем снимаешь
уголок, поживи у меня, пока меня выпишут, но потом при-
вязался. Я ей рассказывал о себе с начала войны, умалчи-
вая о моей первой любви к Аноре, куда я никогда никого не
впускал. Когда меня выписали, она пришла со мной. В моей
квартире как будто бы зажгли свет. С ней стало комфортно и
уютно жить. У нас никогда пока дело не доходило до секса.
Я не понимал, что со мной, всегда я шёл напролом, сейчас
же мне она нравилась, а я не мог к ней подойти. Неужели
это чувство любви, когда достаточно одного общения? Неж-
ные чувства меня охватывали по ночам, я крутился, и она
это чувствовала. В нашей комнатке была ванна, но почему-
то перестала идти горячая вода, уже даже не помню, поче-
му, и мы неделю были не купаными. Я продолжал работать,
её же пока убрал с этой трудной работы, говорил, ты мне и
здесь помощница хорошая. И вот настало воскресенье. Мы
поехали на природу по трассе, и проезжали отель «Бабоч-
ка». «Давай остановимся. Хотя бы выкупаемся», – предло-
жил я, но она-то знала, что такое «Бабочка». Она посмотре-
ла на меня: «Ты этого хочешь?» «Горю желанием!» «И тебе
не стыдно будет смотреть мне в глаза?» «А чего стыдиться,
жизнь одна, надо привести себя в порядок!» Как она мне
потом рассказывала, каждый из нас думал о своём. Я думал,
что пора принять душ, она же думала, что, если я пригласил
её сюда, значит, на интим-услугу, а проще – на секс. И ког-
да она уже это сказала в номере, то уже хочешь не хочешь,
нужно показать, что я настоящий мужчина. И после душа
мы разлеглись вместе на одной кровати. Пока начали, как
обычно, разговаривать, но сближение произошло сразу же.
Я даже жалел, что не подходил к ней несколько месяцев. С
ней я забывал обо всём. Она была нежная и красивая, гордая
и весёлая, смелая и хрупкая, пластичная, она могла из меня
лепить то, что никому ещё не удавалось. Вскоре я рассказал,
что у меня клад зарыт в концлагере. Она просила меня туда
не уезжать, так как мой паспорт выдан на немца, и попро-
сила меня, чтобы именно она туда поехала. Тем более, у неё
польский паспорт. Она выехала, и её долго не было. Мне
уже что только не думалось, но о том, что она смогла бы
забрать мой клад и увезти к себе домой, я никогда даже не
думал.
Прошло полгода, и она возвратилась. Она рассказывала,
что ей пришлось устроиться там работать, чтобы забрать то,
что она привезла. Мы очистили золото, отделили от камней,
я делал маленькие стограммовые слитки и стал продавать. В
один день у нас уже появилась возможность уехать, я хотел
её повезти к себе в Узбекистан, на родину. И она была со-
гласна. «С тобой хоть на край света», – говорила она. Но я
встретил здесь одного военнослужащего, который тоже был
из нашего концлагеря. Он сказал мне: «Ни в коем случае не
возвращайся обратно, я слышал, что всех военнопленных
посылают в Сибирь на лесоповал на десять лет, а может, и
дольше». И я после продажи моего бизнеса «Ломбард – ча-
совщик» покупаю два билета на корабль до Америки в США
в город Нью-Йорк.
Полный саквояж красивых украшений и несколько ин-
струментов для работы часовым мастером, которые я хо-
тел забрать с собой, уже упакованы. И, конечно, коллекция
часов, которую я хранил отдельно у себя в шкатулке под
кроватью. Мы сели на нашу старенькую машину, которая
ко мне перешла от Бруны, и поехали до города Гамбурга к
Северному морю. Здесь же я вспомнил мою Бруну, и ника-
кого плохого осадка не было. Она меня любила до конца, но
не смогла перечить отцу. Я специально снял тот же самый
номер, чтобы хотя бы взглядом прикоснуться к портьерам, к
кровати, где мы всю ночь с ней утопали в любви. И именно
здесь моя последняя любовь Агнешка призналась мне, что
она беременна. Мы переплывали Атлантический океан, уже
зная, что нас трое, что у нас будет ребёнок. Я был в не себе
от радостной вести. И старался всячески оберегать её. Боль-
шие волны сильно раскачивали наш корабль. Наши билеты
оказались низшего класса, она лежала пластом всю дорогу.
Но я именно эту дорогу называл дорогой к счастью, потому
что закончилась война, всё уже позади, мы живы, мы любим
друг друга, и, самое главное, у нас будет ребёнок. Корабль
пришвартовался в Нью-Йорке, выпускали по классам. Мы
вышли на палубу. Агнешка посмотрела на небо и сказала:
«О Господи, посмотри, какое здесь светлое небо!»

Глава 18
Иммиграционный
паспортный контроль

     Мы, наконец, дождались нашей очереди. На таможне
спросили: «Вы немец, были на фронте?» Мне пришлось по-
казать штамп концлагеря на руке: «Был в концлагере». Он
покачал головой и поставил штамп разрешения на въезд в
страну в паспортах. Мы по длинной лестнице спустились
с корабля и почувствовали себя свободными. Первое вре-
мя было трудным. Как и везде, без знания языка ты никто.
Однажды я познакомился с одним из русских, который так
же, как и мы, был из лагеря смерти, с таким же штампом на
руке. Он мне сказал так: «Прибывшие в США после Второй
мировой войны, и мы в том числе, вливались в русскую об-
щину Америки. Но процесс был довольно сложным из-за
незнания английского языка. Нам всем помогали волонтёры,
они переводили и нянчились с нами, как с детьми. Каждому
представляли бесплатного учителя по доброй воле, который
приходил ко всем в дом и переводил полученные письма или
же, если понадобиться, отвечал на них». И первое, что он
сделал для нас, и этому мы благодарны: он открыл нам по-
рядковый номер (social security card). Я не знал, что это обя-
зательно. Здесь, в Америке, каждый гражданин имеет свой
порядковый номер. И ты без него никто, не сможешь сдать
на права, не сможешь открыть счёт в банке, не говоря о том,
что не сможешь получить право на работу. Он помогал нам
безвозмездно, как отсидевшим и хлебнувшим одного горя в
ожидании смерти. Он часто рассказывал о США, ему язык
дался сразу, потому что он закончил в Москве университет
и даже в школе преподавал английский язык. И как он го-
ворил, американский язык отличается и по диалекту, и по
произношению от британского и европейского, тем более,
от нашего, который мы проходили в школах. Он говорил:
«Разные волны эмиграции отличались не только уровнем
образования, профессиональной подготовкой, но, что самое
главное, далеко не всегда совпадали с идеологией, кто по-
кинул Россию до и после революции 1917 года». Мы же,
прожившие в Советском Союзе, думали совсем по-другому,
и поэтому мы прибивались к тем, которые только приехали,
может, не только, а несколько лет тому назад. Различного
рода организации, фонды сделали всё возможное, чтобы по-
мочь вновь прибывшим беженцам. Немало русских «пере-
мещённых лиц» оседали в Нью-Йорке и его пригородах. В
том числе и мы там осели. Кто мы здесь такие, не знающие
английского языка? Конечно, надо было работать руками, за
бесценок, опять-таки, держаться на плаву, оплачивать ком-
мунальные услуги, на которые уходило 80% твоего заработ-
ка. Так как Агнешка была беременна, я всю заботу, работу
возложил на себя. Где только не работал. Пока устроился
разнорабочим на птицефабрику, где руки и ноги были по-
стоянно в воде. Сырость и резина действовали на мои пуле-
вые раны, и я постепенно угасал.
Однажды, проходя мимо рынка в воскресенье, заметил
небольшой ювелирный магазин. Он был больше похож на
лавчонку, которую я имел в Германии, чем на магазин. Я за-
шёл, смотрю, работает один человек, не очень хорошо гово-
рящий по-английски. Я заговорил с ним на русском, он сразу
же обрадовался и ответил мне. После военных времён встре-
титься с русскоговорящим трудно, они рассыпались по раз-
ным городам в штатах Нью-Джерси, Вермонт, Род-Айленд.
Беженцы с Дальнего Востока осели в Лос-Анджелесе, Сан-
Франциско и их пригородах, в Чикаго, Кливленде. Я ему
рассказал, что я часовой мастер, и, если он согласен, сниму
у него небольшой угол и поставлю маленький стол для ре-
монта часов. Также к нему под стекло поставлю свои часы,
буду ему же платить 20% от реализации. Также буду ремон-
тировать новые, а за полученные доллары от ремонта буду
дополнительно оплачивать аренду стола в его ларьке. Он
улыбнулся, сам был еврейского происхождения и понимал,
что я не шучу. Он дал согласие, понимая, что сейчас, после
войны, часы –ходовой товар. Я недолго думая начал при-
носить свои часы, которые собрал и отремонтировал в Гер-
мании. Ёся Кофман стал выставлять их к своим ювелирным
изделиям. Сразу же сюда стали валить американцы, чтобы
купить часики. Лавка ожила!
Сам же я с Агнешкой жил в небольшом доме в ренту, но
достаточно далеко от рынка и лавки, и моя Агнеша была
одна дома почти до позднего вечера. Она вспомнила, что с
детства вязала крючком, и я ей купил крючок и клубки ни-
ток. Она стала вязать для не родившегося ребёнка кофточ-
ки, ползунки, носочки. Я был доволен, что она нашла, чем
временно отвлечься. Но всё равно хотелось знать, как она
себя чувствует, как дела вообще... а может, уже наша лю-
бовь стало такой, что у меня появлялось желание видеть её
и днём. Кроме всего этого, меня тянуло к земле, я же вырос в
деревне в Узбекистане, на земле, среди виноградника и цве-
тущих деревьев весной, когда они распускались, и аромат
от них веял на версту. Однажды я ей предложил переехать,
после того, как услышал, что многие из оказавшихся здесь
кубанских и других казаков не выдержали и расселились в
сельских общинах и городах Нью-Джерси, стали фермера-
ми, рабочими местных фабрик, купили себе участки и ма-
ленькие домики. Но она, когда послушала о переезде, пока
испугалась, а потом, подумав, ответила: «Если уж переез-
жать, поедем в большой город Чикаго, там хотя бы я смогу
найти себе работу после рождения ребёнка». «Про себя я
думал иначе, понимал, что она моя жена, и только я должен
обеспечивать все нужды нашего дома, нашей семьи. Мы
переезжаем в Чикаго, и она оказалась права, здесь было нам
гораздо легче. Я уже немного говорил по-английски, легко
нашёл русскоговорящий центр. И пристроился к одному
ювелиру в Даунтаун часовщиком, купил себе машину, сдал
на права вождения автомобилем, так как был уже стаж во-
дительский в Германии. На собранный небольшой доход от
заработка смог вложить вклад в банк, чтобы взять кредит
под выплату на тридцать лет и купить небольшой домик на
окраине Чикаго. Это было большое достижение в то вре-
мя в нашей семье. Я совмещал работу часового мастера и
с любовью возился дома, но оказалось, что в Чикаго зимы
очень холодные, и мои саженцы инжира и гранат сразу же
погибли. Имея машину, я несколько раз успевал проверить
мою любимую жену Агнешку. И однажды, когда у неё нача-
лись схватки, я был дома. Повёз её в больницу, и в ночь она
мне подарила сына. Тёмненький, похож на меня, с хорошим
весом и ростом, так нам сказали. Назвали его Владимиром
в честь моего первого друга и капитана разведки, который
умер на моих руках. Я был рад, что она согласилась, она
никогда мне не перечила, и это создавало в семье всегда спо-
койствие и любовь. Через несколько дней её выписали из
больницы. Принёс всё из дома, что она подготовила для себя
и ребёнка. И так у нас началась новая жизнь, полная забот и
обязанностей. Она не работала, я хотел, чтобы она занима-
лась только детьми, но нам Бог не дал второго ребёнка. Дом,
который я купил, был ветхий, и со временем я купил неболь-
шой домик, называется «ранч», одноэтажный, на большой
земле. Меня тянула земля, и именно здесь я создал большой
цветущий сад: со сливами и абрикосами, яблонями разных
сортов, большим парником, так что не только мне достава-
лось там работать, но и моей дорогой Агнешке. Я называл
её пушком, она всю жизнь была тоненькая, маленькая, с веч-
ной улыбкой на лице. Единственное, я иногда уходил в себя,
вспоминая свою первую любовь Анору и сына Юсупа, кото-
рого никогда не видел и не мог увидеть, чтобы не загреметь
в лагерь в Сибирь. В глубине души я их любил, но понимал,
что Агнеша уже полностью вытеснила Анору из моей жиз-
ни своей добротой и порядочностью. Она светилась в доме,
как яркое солнышко, на которое мне было больно смотреть
иногда, вспоминая, как она могла перенести концлагерь.
Сын рос не по дням, а по часам. Агнешка его кормила до по-
лутора лет грудным молоком. Домашний бизнес у нас стал
расширяться. Я упаковывал в ящики на зиму фрукты, ябло-
ки и груши, а остальное старался продавать оптом до насту-
пления холодов здесь же на рынке, далеко от моей работы.
А потом уже направлялся в ювелирный салон. Мой новый
ювелир Пашка знал, что и его бизнес пошёл в гору, пред-
ложил сам принимать часы на ремонт, так как часто опаз-
дывал из-за дел домашних и продавал мои часы, если был
покупатель без меня и я получал от него доход. Однажды по
дороге увидел ювелирный салон, остановился там и сказал,
что я часовщик. И уже предложил собирать часы, а я буду
подъезжать и ремонтировать в конце дня. И когда я заметил,
что и этот салон мне даёт хороший доход, решил объехать
все ювелирные салоны в Чикаго и по окрестностям по до-
роге, прилежащей к дому, и везде предлагал услугу ремонта
часов. Очень быстро вошёл в их доверие, собирал у них на
ремонт часы и отремонтированные заносил на следующий
день. Пришлось поставить себе маленький столик и у себя
дома, иногда я работал по ночам. Они мне доверяли, пото-
му что в то время не у каждого был собственный дом и та-
кой большой участок, от которого я стал получать большой
доход. В этом году я переоборудовал парники, и уже у нас
круглый год были огурцы и помидоры, болгарский перец и
баклажаны, разная зелень. Я только не знал, откуда у меня,
прошедшего столько концлагерей и целую войну, было та-
кое рвение работать. Во мне росло желание жить, наслаж-
даясь достатком своей семьи. Я боготворил и очень любил
Агнешку, одаривал её и сыночка. Понимал, что наш язык
недостаточен, чтобы сын сидел дома с матерью. И мы его
отдали в детский садик с трёх лет, оплачивали за него боль-
шие деньги. Здесь говорят, что в Америке чтобы выжить,
нужно, чтобы работало два человека, но я не хотел, чтобы
она работала, а жила, как королева, при мне. Она не рабо-
тала, я же пахал целый день, иногда захватывая ночь, под
лупой разбирал и собирал часы в большом количестве. Пока
доезжал до Пашкиного бизнеса, собирал со всех ювелиров
по паре, а то и больше часов для ремонта. Но как бы ты не
старался разбогатеть, никогда ты своими руками не разбо-
гатеешь – так однажды мне сказал американец. И он был
прав. Однажды к нам занесли кольцо на продажу с чистым
бриллиантом, и надо было его купить за наличные. В то вре-
мя у Пашки не было с собой столько денег, или, может быть,
он не рискнул. Так подумал я. А у меня было, ведь я толь-
ко что сдал очередную загруженную ящиками с овощами и
яблоками машину, я даже сверху крыши сегодня поставил.
Я достал доллары и купил кольцо. По дороге, когда я ехал
обратно домой, собирая часики, рассказал об этом одному
ювелиру, который имел роскошный дорогой салон. Правда,
я приврал цену, за сколько купил, тоже набросил ещё. Он
попросил продать. Я недолго думая продаю кольцо, за ко-
торое выручил больше, чем полцены стоимости. По дороге,
размышляя над сегодняшней сделкой, понял, что так можно
и здесь зарабатывать, и это намного легче. Сегодня я сорвал
за одну сделку месячный куш! Постепенно все узнали, что
у меня всегда есть наличные, и несли мне товар, но так как
я работал с Пашей, всегда предлагал ему первому, и если
он отказывался, то брал сам. «Купи-продай» было, видно,
вложено в меня с рождения. В этих сделках купли и про-
дажи было разное. Иногда, когда я покупал, был и обманут,
не золотое я покупал как золотое изделие, но это был такой
мизер по сравнению с тем, что я покупал. Первым делом,
когда я покупал, показывал своей любимой жене Агнеш-
ке, которая редко, но всё же выбирала для себя что-нибудь,
правда, долгое время стеснялась мне сказать, что ей нравит-
ся. А остальное я отшлифовывал и ставил к Пашке на про-
дажу в два раза дороже, и даже когда отдавал ему 20%, я
всегда был в выручке. В послевоенное время с 1947 по 1957
год у нас в нашем магазине был большой подъём купли и
продажи товаров. Многие приехали сюда, награбившие во
время войны, и они хотели сбыть, чтобы жить, не привыкая
к труду, как мы.

Глава 19
Пробежало незаметно десять лет

Пробежало незаметно десять лет. Сынок рос, занимался
спортом, а самое главное – отлично учился. Он уже знал, что
хотел. Как-то он сказал: «Хочу поступать на юридический
факультет, и нужна дополнительная помощь по нескольким
предметам». Мы сразу же наняли педагога по тем предме-
там, которые он нам сказал. Как и чем мы могли помочь
сыну, ведь за одиннадцать лет проживания здесь мы едва об-
щались на английском, а Агнешка очень трудно усваивала,
потому что была постоянно дома, и я её упросил, чтобы и
она пошла учиться в колледж. Днём она была дома, ожидала
сына со школы, которого привозил школьный автобус после
трёх часов дня. Накормит, а сама учится в ожидании, пока я
приеду с работы, потом она пересаживалась в мою машину
и отправлялась в колледж. Ведь по закону в Штатах детей до
12 лет без присмотра оставлять нельзя. Я её подменял, пока
она до одиннадцати часов вечера была в колледже. Она учи-
лась на медицинскую сестру, такое желание она изъявила
сама, я ей не препятствовал. Её желание, что тут поделать?
Но пока она училась, я мог делать свою работу по ремонту
часов, которую приносил на дом, а там появились и часы с
батарейками, это упрощало мою работу. Батарейки покупал
дёшево, а вставлял их с учётом рабочего времени, брал в
десять раз дороже, и в мою казну уже прилично капало. На-
верно, хорошо, когда ты остаёшься с сыном один на один,
мы часто с ним беседовали, он на английском, я же с ним
на русском. Я понимал, что русский язык ему здесь нуж-
нее будет, что ему он пригодится. Вторую машину мы не
покупали, потому что за две машины нужно было платить
больше за иншуренс. Мы также покупали на всю семью ин-
шуренс на лечение и лекарства. Это большие средства, но
без них нельзя. Но всё равно я думаю, что знание стольких
языков делало за меня работу. Несмотря на то, что я прошёл
концлагерную жизнь, я ничуть не изменился, всегда был в
тёплых отношениях не только со своей семьёй, но и с по-
сторонними.
Однажды к нам в магазин зашёл один немец. Это было,
наверное, на двенадцатом году моего проживания в Амери-
ке. Он стал плохо объясняться по-английски, с немецким
акцентом. Я спросил: «Вы говорите по-немецки?» Тот обра-
довался и стал говорить со мной, я же всё переводил Пашке.
Потом он стал говорить на русском. Он рассказал, что был
солдатом Рейха во время Второй мировой войны. Он попал в
плен на советской территории, под Ростовом. Он долго рас-
сказывал, как с ним обращались, как послали на лесоповал в
Сибирь, так как у него не было никакой специальности. Он
там отбарабанил полные десять лет на морозах, отморозил
пальцы на левой ноге. И только что его депортировали. Он
не захотел возвращаться в Германию и переехал на корабле
через Атлантический океан в Канаду, а оттуда сюда, в США.
Он долго рассказывал, я же понимал, что ему здесь некуда
деваться. У меня уже были друзья-немцы, и когда я позво-
нил одному, он, не задерживаясь, подъехал на своей машине
и забрал его. Я вспомнил, что они в беде никого не броса-
ли, вспоминал эпизод, как они из болота доставали своих
уже мёртвых солдат, чтобы перезахоронить. Так мы с ним
и познакомились поближе. Его звали Фриц, а я его имя из-
менил, назвал Федя и рассказал ему про лагерь смерти, где
я познакомился с Фрицем и со своей женой Агнешей. В дом
я никогда не приглашал друзей, но один раз мы с ним встре-
тились на концерте. Приезжала группа певцов из Германии,
и мы пошли. Там встретили и его с женщиной-немкой. Он
представил её как подругу. Я знал, что он не женится так
быстро. У них пока пять лет не проживут вместе, не женят-
ся. Говорят, привыкаем друг к другу. Но чаще меняют своих
партнёров, и, если кто-нибудь забеременеет, это значит, что
он попал в кандалы. Он женится, и начинается у них идил-
лия уже настоящей семьи. Я же всё никак не мог забыть
свою Анору и сына Юсупа и всё выжидаю, когда смогу пое-
хать, боясь, чтобы меня также не поймали и не отправили в
лагерь в Сибирь. Я нужен был своей семье. Сын рос, выма-
хал здоровым, уже в последнем классе школы, моя Агнешка
тоже закончила колледж и устроилась работать в больницу
медицинской сестрой. Оказалась, она очень способная. Она
решила учиться дальше на врача. Я ей не мешал. И она за-
кончила институт, уже проходит интернатуру. Она выбрала
акушерство и гинекологию. Я удивился, но догадывался. А
она однажды сказала: «Может, сама себя вылечу, нашему
Владимиру нужна сестра». Но и она ничего не смогла сде-
лать, видно, в концлагере хорошо потрепали, поиздевались
над ней. Она, правда, эту часть её жизни никогда никому не
рассказывала, но я же знаю, как над ней издевались СС, над
молоденькой, с хорошей внешностью девчушечкой-полькой.
Ещё родить я не требовал. Дал нам Бог одного сына, и то хо-
рошо, могло бы и его не быть, надо довольствоваться тем,
что имеешь. Я её любил, и вы спросите, желал ли я кого-
нибудь здесь иметь на стороне? Нет, я с такой нежностью
относился к ней, порой сам себе удивлялся, вспоминая дет-
ство, как отец грубил матери, как он её как корову загонял в
стойло, чтобы быть с ней наедине, где они были около часа.
Она понимала в эти минуты, что он от неё хотел. Воспомина-
ния… Мне так хотелось её увидеть, хотя бы один раз, моих
братьев и сестёр, которые ушли полностью из моей памяти,
почему я их не помнил? Не знаю, может, это пространство
занимала моя первая любовь Анора? Помню всё, до единой
царапины на её теле. Помню всё, начиная с её пальчиков на
ногах, помню всё, её прекрасные большие груди, которые
не помещались в моих руках, помню первый день любви и
первый поцелуй, помню до каждого мгновенья, когда она
отдавала свою девственность, зная, что я ухожу на фронт.
Не знаю, почему сегодня я всё вспомнил? Агнеша в ночной
смене, а мне нужна любовь, я ворочался в постели и даже не
пошёл на работу утром, пока не дождался Агнешку, и сразу
затянул её в постель. Может, этот день и дал бы нам ещё
ребёнка, но, как выяснилось, у неё через несколько недель
был выкидыш. Так мы и не дождались второго ребёнка, но
после этого дня у нас открылось второе дыхание, я уже не
выпускал её из своих объятий. Хотя время у нас уже было
немолодое. Сын – студент второго курса юридического фа-
культета, ему учиться семь лет, но я знал, что зародыш его
образования был заложен в детстве, и он осилит всё. Дела у
меня были ничего, «купи-продай» расширяла деятельность,
меня знали много клиентов, и за такое большое время я со
многими был знаком. Ко мне непосредственно приносился
товар, я же его скупал и перепродавал. Так я сумел опла-
чивать сыну учёбу – это был самый большой мой расход.
Агнешке давно купили машину, себе я тоже поменял на хо-
рошую, сын с шестнадцати лет за рулём. А мне нужно на
всех покупать иншуренсы: на дом, на машины, на медици-
ну. И так я крутился как белка в колесе, никогда не забывая,
кто я и где родился. Желание поехать и повидаться с родны-
ми с каждым годом росло. Не знаю, сколько мне суждено
прожить на этом свете, но я должен попасть хотя бы перед
смертью на Родину, в Узбекистан. Мне иногда казалось, что
я уже совсем не смогу разговаривать и понимать узбеков. Но
я ошибался.

Глава 20
Увидеть то,
о чём мечтал пятьдесят лет

«Жизнь прожить – не поле перейти», – так повторял я по-
стоянно. Желание попасть в свою небольшую деревню с
каждым годом росло, и с появлением у нас в салоне молодо-
го человека Паши стало уже реальным. От него я узнал, что
Советский Союз развалился по республикам, и что у меня
появилась надежда поехать в мой родной Узбекистан. Не-
смотря на его молодой возраст, я постоянно с ним беседовал
на разные темы. И однажды в 1992 году я покупаю всё-таки
билет и еду на родину как турист. После пятидесятилетнего
перерыва. Я всё же попал в свою деревню, нашёл свой дом.
Кто-то его перекупил, сказали мне, остальные все уехали
кто-куда, а больше в города. Увидеть то, о чём мечтал пять-
десят лет не удалось. И был какой-то необъяснимый осадок
от увиденного, как будто именно здесь время остановилась,
никаких изменений в деревне... Всё так же женщины сидят
и пекут хлеб у тандыра. Я не встретил ни одну родственную
душу, с кем бы мог посидеть и выпить несколько стакан-
чиков чая, как это принято было у нас раньше, когда к нам
приезжал какой-нибудь гость из города. Через каких-то ещё
людей узнал, что моя мать умерла давно, но, когда спросил
о своём сыночке Юсупе, никто его не вспомнил. Но всё же я
обошёл почти всю деревню. Кто-то говорил, что приезжала,
кажется, его мать после войны. Красавица, высокая, строй-
ная, с красными губами, с жирно намазанной помадой, с
каким-то русским мужиком в военной форме. Может, они
забрали, а может – нет, никто ничего не помнит, и кто же
смог бы вспомнить, ведь прошло столько времени, полвека.
Я понял, что это была моя Анора, первая любовь, она бы не
оставила сына здесь, а забрала бы с собой. Я понимал, что
мне здесь больше делать нечего, и тут же уехал на такси, ко-
торое не отпускал. Пока доехали до города, вспоминал мою
Анору. Я не хотел с ней встретиться, я понимал, что уже ни-
чего не вернуть, не изменить, я лишь мечтал увидеться с сы-
ном, которого не видел никогда, встретиться с родными. Но
и здесь была осечка. Как говорили мне здесь, что слышали о
Юсупе, что я погиб или же потерялся во время войны, как без
вести пропавший. И что же сейчас делать? Не кричать же,
что я жив, а если и кричать, кто бы услышал, лишь чёрный
ворон, крутившийся над могилой матери, которую я нашёл с
трудом. Меня не поразила также красота городов, которые я
посетил. Может, за свою жизнь я столько уже видел, а может
быть, смотрел сквозь пальцы, так как не встретил никого из
родных. За время моего пребывания в туре слышал не один
раз узбекскую речь, но когда хотел заговорить с ними, то за-
мечал, что вставляю разные слова: английские, немецкие и
польские. Я заметил также, что если предложение длинное
на узбекском, но короче на другом языке, я тут же говорил
на нём. Это была уже моя жизнь, новая, где я не употреблял
свой родной язык, а остальные постепенно его вытесняли. Я
по-русски больше говорил, так как была в Америке большая
русская диаспора. Наверное, и в семье с Агнешкой я так и
разговаривал, на разных языках, но там не замечал, а здесь
это было так заметно, что я переходил на русский. Посмо-
трел, что молодёжь и его здесь стало плохо знать, а когда-то
все говорили на нём. Сейчас же легче объясниться на ан-
глийском, чем на русском с молодёжью Узбекистана.
Прилетел обратно, в Чикаго. Встретила меня Агнешка в
аэропорту «О Херо», столько было радости! Как я соскучил-
ся по дому, по семье. Я никогда после войны не уезжал само-
стоятельно, и поэтому, возвратившись, совсем по-другому
стал смотреть на окружающую меня среду. Оказалось, что
тебе хорошо там, где тебя любят и ждут. Возвратившись на
работу, узнал, что из нашего коллектива ушёл молодой че-
ловек, с которым мне было хорошо общаться. Он перешёл
работать в другую большую компанию. Я подумал, что ему
будет там лучше. От него ожидали многого, он был талант-
ливый творец своего дела и интеллигентный юноша. «Он
был способный малый», – так я сказал Пашке. Прошло вре-
мя, однажды он позвонил мне сам и сказал: «Открыл не-
большой ювелирный салон по ремонту ювелирных изделий,
а также по дизайну новых изделий». Я же понимал, что у
него не было много товара, чтобы положить на прилавок.
Я же по старой памяти понёс к нему целый чемодан своих
часов и разложил у него. Правда, он открыл этот салон в
богатом районе, а кто там позарится на его ювелирные из-
делия или же на мои старые отремонтированные часы?! Че-
рез год он закрывает, не продав ни одни часики. Я не знаю,
не спрашивал, как там у него дела, в ювелирке? Но, видно,
«попал» он, так как он платил ренту по бизнесу за офис,
который снял, и поверьте, это было недёшево. Мы всегда с
ним переговаривались по телефону, и я понял, что это тот
молодой человек, кому я мог бы доверить свою тайну, в ко-
торую никого не допускал. У меня было несколько тетра-
дей, где я описывал свою нелёгкую жизнь. Хотя мой сын
окончил юридический, уже занимал хорошее положение в
обществе, но разве он будет заниматься переводом моей ру-
кописи, где через строчку я писал на разных языках. Для
этого всего нужно терпенье, а у него оно было. После воз-
вращения я понял, насколько люблю свою жену Агнешку.
Мы с ней объездили уже половина мира, но никогда нас не
тянуло ни в Германию, ни даже в Польшу, где у нас осталось
столько плохих воспоминаний, которые мы заберём с собой,
не считая этих записей. Я знаю, что после моей смерти он
обязательно их опубликует. Пускай я не пишу, как писатель,
но здесь, правда, реальная моя жизнь, пускай она будет та-
кая, какой была».

Мне пришлось долго повозиться, чтобы полностью пере-
вести его записи в дневнике. Не знаю, когда он начал их пи-
сать, но мне кажется, что здесь, именно в Америке, потому
что были вставлены слова на английском, даже не на англий-
ском, а на американском, здесь свой диалект. Так мне кажет-
ся, а, впрочем, кто его знает? Ведь и я тоже иммигрант. Я
преклоняюсь перед этим человеком, прошедшим всю войну,
концлагерь, и оставшимся жить. Человеком, который создал
такую замечательную семью. И всегда улыбка не сходила с
его губ.

*Юсуп, подлинное имя литературного героя. Остальные
имена вымышленные, по его просьбе.
Не отождествляйте автора с персонажами его произведе-
ний.




http://www.proza.ru/2015/12/29/1585
© Copyright: Каменцева Нина Филипповна, 2015
Свидетельство о публикации №215122901585