Когда я пил, теперь я понял, всё так было просто,
Вино – мой допинг, моя цель была, мой плед.
Всё было скрыто пеленой и целый остров,
Из жизни остров, из моих ушедших лет.
Меня вскормили и взрастили папа с мамой,
Они отдали теплоту своих сердец.
Я их любовь срубил под корень самый,
Теперь скорее, я ответчик, чем истец.
Они прошли войну и все преграды,
Им не пришлось, не лгать, и не юлить,
Всё на виду, а на груди награды,
И людям было нечего делить.
У всех одно и то же – боль утраты,
Бараки, голод, холод, теснота, всего не счесть.
И люди в выходные были рады,
Чтоб вместе поболтать или попеть.
Чтоб заглушить тоску, печаль, усталость,
Все приносили, кто пол-литра, кто рубли,
И начиналось всё, и забывалось,
И дети тут же бегали одни.
Я не хочу винить то поколение.
Прошедшее разруху и войну,
Война не спорт, им допинг был спасением,
А мы всё это принимали за игру.
Прошли года, а игры те остались,
Сквозь призму стали все глядеть: «Подумаешь, беда».
И обороты всё быстрее нарастали,
Кто сомневался, им говорили: «Ерунда!»
Подумаешь немного для веселья,
А кто с похмелья, а чтоб унялась дрожь,
И многие поддались суеверьям,
Кто от простуды, для согрева. Ну, и что ж?
В обычаи вошло и в ритуалы,
В традиции, которых нам не счесть…
Вот и меня Судьба подстерегала,
И не дала мне полностью созреть.
Я в жизнь вошёл трусливо, не умело,
Мой мозг, с трудом выдерживал накал.
Я был тепличным, был ещё не спелым,
И вот, однажды, я свой кайф поймал.
Я заглушал свой страх, свои сомнения,
Вином я подавлял обиженную плоть,
И робость убивал, в других – к себе презрение,
И не достать меня ни чем, ни уколоть.
Реальность меня просто истязала,
Не создан я для бурь и для интриг,
И сердце моё часто тосковало,
Что я не смог, не сделал, не достиг.
Так, двадцать лет по жизненным дорогам
Скитался я, не жизнь была, а мрак,
То упирался я горбом, то бился рогом.
А что осталось? Да, всё тот же страх.
Не за себя, за будущее племя,
Поверьте, я душою не скривил…
А я клину своё сердцебиение,
А я молюсь, чтобы не выбиться из сил.
Январь 1989 года
(Москва)