Кто-то хотел на пустынных песках
строить — и плавить, пусть будет пожарче:
как растекается солнце меж скал,
будто закат не возводит, а прячет —
так и построится храм из огня,
так и воздвигнется пепельный купол.
Недра горят, чтобы вон изгонять
выжженных демонов — глиняных кукол,
недра горят, чтобы выплюнуть ад
прямо в дрожащее сердце кого-то...
А за пустынею гневный набат
вновь сотрясает святые пустоты.
Разве построишь на них новый дом,
разве алтарь они выдержать смогут?
Пусть нет ни веры, ни правды кругом,
лишь одному здесь пристанище богу.
Крепость стоит, будто каменный склеп,
изо дня в день в ней рабы муравьятся.
В тёмных глазах — очернённом стекле —
мрачные тени, и копоть на пальцах.
Каждый из них под кнутом палача
пики в ограду вбивает с размаху,
лишь незаметно под нос бормоча:
"Строили храм, а построили плаху."
В этой пустыне довольно одной!..
Ветер уносит проклятья и ругань.
Крепость вросла в оголённое дно
скрытого прахом девятого круга.
Кто-то кричал среди древних руин
про алтари, что воздвигнуть пытался,
очи свои в золоченьи струи
тающих солнц и ветров омывал всё —
только глядел в небеса и кричал,
и не заметил, что тянется сзади
чёрною тенью рука палача.
Идол растоптан толпою был за день.
В крепости к ночи устроили суд.
Слуги тащили на сгорбленных спинах
толстых и мудрых вершителей судьб.
Ночь обещала быть жаркой и длинной.
Вынесен был приговор через час,
узнику не дали молвить ни слова.
Мудрые судьи решили: молчать!
А на дворе уже плахи готовы.
Души людей закричали: хотим
зрелищ и казней — пусть будет кроваво!
Долго вели его средь гильотин,
виселиц... Плеть потрудилась на славу,
вопли зажгла — и оставила тлеть...
Утром вокруг стало мирно и немо.
Он отвисел своё в жгучей петле,
и на него вдруг обрушилось небо.
И он увидел тот пламенный храм,
что пепелищем заполнил пустыню,
вырос гигантом из трещин и ран —
и одиноко в спокойствии стынет.
Нет в нём щелей и дрожания стен,
окон прозрачных и отчего взгляда —
только кресты,
и на каждом кресте
по божеству сожжено и распято.