***
И снова ночь. Тридцатое число.
Пишу письмо из осени с любовью.
Моё «люблю» не властно над тобою
не потому, что мне не повезло,
а потому что сырость ноября,
погода – дрянь и город крайне тесен,
здесь плачь/не плачь, тем боле, не надейся.
Немые даже что-то говорят.
Глухие слышат лучше, чем любой,
кто на тебя хоть малость, но похожий.
Не стала я ни злее и ни строже,
пусть воздух горек,
жизнь, как вечный бой.
Так и дышу в холодном сквозняке
твоих не/слов, не/взглядов, не/касаний,
тебя ища горящими глазами,
с тоской и странной верой в кулаке.
***
Когда наступит вьюжная зима
и снег закружит, словно ошалелый,
тогда тобой уже переболею.
Сумею. Справлюсь.
Не сойду с ума.
В руках сожму потёртое письмо.
На почте будет душно, суетливо.
Почувствую себя другой — счастливой.
И сердцем непреклонным, и умом
поняв одно, что время ни при чём,
что лечат люди, чёрт возьми, не время!
Но только быть нам следует лишь с теми,
кто верно ждёт, сочувствует.
Ещё,
кто никогда в дороге не предаст
и жизнь отдаст, но не заслуги ради.
Кто пред тобой стеною, а не сзади.
Не временно, не как бы, а всегда.
***
Я – только грусть, извечный адресант.
Моё письмо останется на память.
В чём часть тебя – мне дорого, лукавить
не стану –
это видно по глазам.
Перетекла ночь за полночь. Декабрь
застыл несмелым гостем у порога.
А я молюсь, чтоб долгая дорога
твоя была и гладка,
и легка.