Как недавно, казалось, вбегала сюда,
как весенняя травка, была молода,
были смуглыми руки - как ветви у ив,
ах, мой суженый - думалось - будет красив...
Окружила кольцом, обложила гроза,
и на ветер в лицо - обнажила глаза.
И в далеком краю, на чужом языке,
только с детской ладошкой, зажатой в руке,
в заповедном углу - не живя, не дыша -
перестала светиться и плакать душа.
Отказалась от счёта разлук и потерь,
и на сорок замков запечатала дверь.
Сероглазый мальчишка, седые вихры,
я, наверное, вышла из этой поры,
мне, наверно, не следует мчаться во сне
по горячему следу на белом коне,
за твоею спиной укрываться от вьюг.
Будет кто-то иной - твой единственный друг,
станет кто-то беречь от беды твой очаг,
принимать твою речь со свечами в очах,
в ненадёжных отсветах ночного огня
в этом ком-то не следует видеть меня.
Но хамсин обжигает, и губы горчат,
и сургуч оплывает, и тает печать.
Опубликовано в журнале Слово/WORD#83: