И снова, в мрачной тишине, как лёгкий бриз, с волны летящий,
я слышал голос в полусне - певучий, сладкий и манящий.
С времён великих мирозданья он заменял мне плоть и кровь,
но, от себя отрёкшись, втайне, познал Вселенскую Любовь.
В Великом Светлом отреченье обрёл я веру и покой,
и вместе с тем - грехов прощенье, стремясь к всеблагости святой...
А голос плачет и доселе, и рвёт мне сердце каждый стон
в моей ночной печальной келье, рыдает где-то рядом он...
И словно в сонном помутненье я слышу: в дверь стучится страх,
и предо мной, как привиденье, - сестра Прасковья вся в слезах.
Упала в ноги покаянно, всю передернуло её,
и лишь по выдоху: - Марьяна!.. в мгновенье ока понял всё.
К Марьяне ненависть питали за варварскую красоту,
что выдержать нельзя; едва ли заметил кто в ней простоту!
То - дьявол в образе царицы, в ней обручились ум и стать,
шептали злобно мне сестрицы: - Она умеет колдовать!..
Я каждый день молился страстно, поддавшись яркой красоте,
чтобы соблазн исчез, - напрасно! И в пылких чувствах, в остроте
восторга дивных ощущений её возненавидел вдруг,
в плену бесовских наущений завистливых сестриц-подруг.
И как глупец, в бессильном гневе я понял - ненависть моя
грешней соблазна; снова в небе, тоски и боли не тая,
я вижу странные знаменья! Уйди, жестокость сердца, прочь!
Пошли же, Господи, смиренья, принять Марьяну - Твою дочь!
Подняв с колен сестру Прасковью, я привкус горя ощутил.
Душа - в слезах, из сердца с кровью вопрос мой в небо воспарил:
- О, дочь моя! Нельзя ль дождаться зари румяной торжества?
Молитве лучше бы отдаться, как с ветром шепчется листва.
Та вновь упала на колени, заухав филином в ночи;
уродство жуткой, мрачной тени легло на стену от свечи:
- Владыко, медлить - преступленье! Мы в это верим горячо -
сестре Марьяне в воскресенье вдруг птица села на плечо!
А красота? Такого чуда среди мирянок не найти!
Она ж монахиня, откуда дано ей вдруг так расцвести?!
Хотя худая, словно кошка, и голос мерзостно высок,
а лохмы - ужас и немножко искрится каждый волосок;
мифологической Горгоны её горящие глаза,
а пальцы - лапы у вороны: длинны, костлявы. И слеза
ланит её не орошала в молитве. Сон мне был, поверь,
что нам проверить не мешало б монахиня она иль зверь!
- Чем верить глупым снам, Прасковья, следить, кто как себя ведёт
в молитве, лучше бы с любовью её простили. Уж нейдёт
Марьяна год из мыслей тёмных твоих, - так Богу помолись
и за её спиной в укромных углах не сплетничай, уймись!
Порочишь ты её напрасно: кудрей искрящийся каскад
волной в порывах ветра красной благоухает, словно сад!
Из недр души струится голос, дождём серебряным пьяня;
чаруют гибкий стан, как колос, и очи, полные огня.
Её рука атласней лилий, так грациозна и легка,
и не боится злых рептилий, и разгоняет облака!
Цветками тянутся к Марьяне растения, шурша листвой,
медведи, волки, рыси, лани пред ней смиряют норов свой!
Сестра Прасковья задрожала, не в силах справиться с собой,
колючий взгляд свой задержала на мне, смиряя гнев. Судьбой
ей хитрости ларец вручённый покоя с детства не давал!
И на обман я обречённый, поверил,сдался, сплоховал!
В мучительной вражде к Марьяне охрип вдруг голос и она,
залившись краскою багряной, зажгла злонравием сполна
свои губительные речи: (я поражён был и тогда,
не расположенный перечить, Прасковье веря, как всегда)
-Отец, владыко, благодетель! Своей молитвой не оставь
наш монастырь, где добродетель награда высшая! Восславь
ты Промысел Небес в наивных сердцах монахинь и ответь:
жить ли колдунье среди дивных и чистых душ? Как будет впредь?
Откуда черпает познанье сестра Марьяна, нам на грех?
Откуда мудрость, пониманье и постиженье сути - всех
вещей неведомых и чудных, что человеку не дано
найти ответы в многотрудных исканьях?- Колдовство одно!
Из рта её вместо дыханья гнуснейшая струится ложь;
слова подобны полыханью: то обожгут, то бросят в дрожь.
Глаза опустит - и не видно под шёлком загнутых ресниц,
что суть - распутная ехидна с лицом, достойнейшим цариц.
Вчера старуха-ночь седая нас на молитву повела,
Марьяна ж бредила, рыдая, и нас с ума чуть не свела
своей молитвой непонятной, где искренности ни на грош...
С ней искушенья вероятны, её молитвой не проймёшь!
Возможно ль тайные грехи не исповедовать, скрывая?!
О, как слепы мы и глухи, с ней до сих пор не порывая!..
...Слыхала я, что на рассвете приедет к нам митрополит,
вы за церковный суд в ответе, пусть он вину определит.
Вот дверь закрылась за Прасковьей, и плотью обросли слова,
а сердце захлебнулось кровью, и закружилась голова.
В затменье горьких размышлений, смешав жестокость и обман,
не видя злобных искажений, я, кажется, попал в капкан!
И вот сверкающая ночь в убранстве звёзд закрыла тучей
Аврору, что спешила прочь под грозный хор ветров могучих.
Я в дивном и тяжёлом сне забылся только на мгновенье,
в котором поверялось мне Святое Бога Откровенье:
и если бы я видел смерть и боль утраты, наказанья,-
сошла б с оси земная твердь от воплощённого страданья!
Когда среди тюльпанов красных родится чёрный с золотым, -
то рок лежит на всех несчастных с проклятьем пагубным и злым.
Господь, из всех Твоих знамений одно исчезло без следа,
избавь от жалких впечатлений о подлой низости суда!
Я сам его вершил, несчастный, безжалостно, как алчный лев,
непобедимый и ужасный, от вкуса крови охмелев.
Я растоптал, разбил, разрушил её невинные слова,
и, как цветок изящный в стужу, её склонилась голова.
В Марьяне виделась порода, когда смеялась надо мной,
в глазах - мятеж, любовь, свобода и слёзы горькою волной...
Я испытал негодованье к великолепной красоте,
забыв свой путь, своё призванье в нелепой духа "высоте"!
Изгнав за колдовство Марьяну, вдруг слишком поздно понял я:
Прасковья поддалась обману, из зависти её клеймя.
О, грех, разящий наповал, неискуплённый, против Бога!
Слепому Гневу я внимал, судил неправедно и строго!
Ах, кудри буйные мои, вы вьётесь чёрною рекою,
я рву вас! Сердце, не реви, вовек не будет мне покою!