Исповедь красноармейца

Фрагменты*

Первая половина ХХ века. Россия. Петербург – Петроград – Ленинград.


Оптимистическая трагедия в стихах


«Всегда кровавы роды и больны.
Родится Новый Мир…
Но муки не страшны,
Ведь роженица знает –
Хватит сил родить Его».
         Мысли Андрея


У доброго царя

Я мал был. Плохо помню – что к чему.
Санкт-Петербург. Окраина. В дому
Убого, сыро и полутемно,
Ведь маленькое тусклое окно
То дождь зальёт, то снег запорошит,
А то мороз, смеясь, посеребрит.

Отец чуть свет вставал – и на завод.
Уж скоро спать, а он всё не идет…
А мать была печальна и бледна,
И кашляла… Она была больна.

Братишку и сестрёнку год назад
Похоронили. Сильный снегопад,
Я помню, в день тот невесёлый был…
Отец два гробика на санки положил
И потащил угрюмо. Мы – за ним…
Мать тихо плакала:
- Священника бы им,
Чтобы отпел, как надо. Да вот, вишь,
Деньжат хватило им на ямки лишь…
А больше нет… Что ж, доля такова…

А я пристал к ней:
- Мама, какова?
И Богу разве денюжки нужны?

Снег мёл в глаза…
- Ну, мамонька, скажи!
- Разумник мой, священник, ведь – не Бог…
- Тогда б он Ваньке с Лизкой не помог.
Уж лучше я им что-нибудь спою…
Спою хоть колыбельную твою.

И я запел неверным голоском:
«Ночка тёмная тихо входит в дом.
Спите, детки мои, родимые.
Баю-баюшки, завтра светлым днем
Вы проснетесь опять, любимые.

Ночка тёмная тихо входит в дом,
Баю-баюшки, баю-баюшки…
Сладкий сон вас ждет, чтобы завтра днем
Вы опять веселились, заюшки».

Пуще прежнего зарыдала мать,
А я малым был и не мог понять,
Что же маму печалит бедную?
Я ведь спел им ЕЁ колыбельную!

Но это было прошлою зимой…
Сейчас я ждал отцовый выходной.

С отцом почти нигде я не бывал,
Но перед Рождеством он обещал,
Что после праздника и он, и мать, и я
Пойдем увидеть доброго царя.

Я слышал, как он маме говорил,
Что жить так больше не хватает сил,
Что их хозяин жилы рвёт из всех,
Но царь не знает, что творится грех,
Что батюшка Гапон их вразумил,
Как грамоту составить, научил,
И после Рождества всех поведет
Христовым именем – и царь поймет народ…

- Ведь божий человек, поди, не враль!
Хозяев приструнит наш добрый царь.

И так я ждал отцовый выходной,
Что леденцы, которые рукой
Нащупал под подушкой в Рождество,
Припрятал в место тайное одно,
Чтоб подарить их доброму царю…
Казалось - время стало, и я сплю…

И вот – ура! Настало утро то:
Меня одели в новое пальто,
Прихорошилась мама, и отец
Казался мне веселым, наконец.

И мы пошли на улицу, она
Была людьми нарядными полна.
Отец меня к себе на плечи взял,
Чтоб я царя, как следует, видал.

Мы шли, и были каплей среди всех,
А во главе шел божий человек
В богатой ризе и с крестом в руках…
Он, видимо, молился о рабах, -
Я думал так.
Лавина шла вперёд.
Отец сказал:
- Последний поворот –
И мы увидим доброго царя…

Вдруг что-то треснуло, и вздрогнула земля.
Толпа заколыхалась. Крик и стон.
Окон разбитых сыплющийся звон…
И снова залп с обратной стороны…
И вопль:
- Стреляют! Всё! В ловушке мы!

Из ружей били отовсюду в нас…
Кто убегал, кто падал…
Божий Спас!
Я испугался, плакал и орал:
- Батяня, батя! Где же добрый царь???

Орали все: кто, что – не разберёшь…
От вида крови пробирала дрожь…
Но мы бежали – мать, отец и я,
Хоть круг был замкнут – убежать нельзя.

Вдруг мама вскрикнула и, падая, меня
К себе прижала, спасши от огня.
Я к ней припал и плакал, и просил,
Чтоб Боженька мне маму сохранил…

Но Он был, видно, занят или спал…
Лишь добрый царь стрелял, стрелял, стрелял.

Когда всё смолкло, я с опаской встал –
Вокруг валялись трупы. Я дрожал.
Поднять пытался маму, но не смог…
Поп в церкви баял, что прощает Бог…
Так значит, Он и ЭТО им простит?
А где же правда? Кто же отомстит?

Я почему-то вспомнил бычий вой,
Когда вели их стадо на убой –
А мы шли с радостью… Такие чудеса!
И стал искать погибшего отца.

Но не нашёл. Лишь Митька со двора
Лежал и плакал. А в ноге – дыра,
Вокруг неё кровавое пятно…
Я шарфик снял и обмотал его,
А рукавом утёр бедняге нос,
Потом на спину взял, да и понёс.

Я как-то сразу очень повзрослел –
Что-то окончилось… А Митька всё ревел.
Я утешал:
- Митюха, ну, не плач!
Всё заживет. Тебя полечит врач.
А он – мне:
- Тятька с мамкой там лежат,
Не лаются уже, не говорят…
- Эх, Митька, там осталась и моя –
Гостинец получила от царя.

Я нёс его. Морозец был лихой.
И вдруг увидел стену пред собой
Из хлама разного, железок и камней…

- Гляди! Ребята наши! Ей-же-ей!

…И чьи-то руки сильные тот час
Перенесли за эту стену нас.

- Эй, Васька, глянь, ребята все в крови!
- Ей скоро все умоются цари.
Ты прав, Васёк, буржуев и царей
Бить будем так, чтоб кал пёр из ушей!

- Скажите, дяденьки, что это за стена? –
В их разговор вмешался робко я.

- А это, сынка, баррикада… Да!
Чтоб нас не били больше господа,
И чтобы не стреляли, как овец…
- А можно мне быть с вами?
- Молодец!
Да только мал ещё совсем, поди…

- Эт, дядя, ничего! Подать воды,
Принесть чего и кровь перевязать…
Если научите, то буду и стрелять!
Вот Митьку лишь пристрою где-нибудь…
Ему помочь ведь надо хоть чуть-чуть.
Врача б ему… В ноге-то ведь - дыра!

- Малец ты славный… Где тут доктора?
Снеси ко мне. Маруся, чай, моя
Ему поможет – лучше и нельзя.
- А после я вернусь сюда опять?
- Ух, и шальной! Пример бы взрослым брать!
Вернёшься, ладно. Только, чур, не ныть.
- Нытьё, вишь, – ТАМ, где мамонька лежит.
- А ты – боец! Востер не по годам!
Коль нас убьют, то будет смена нам.

Вот так на баррикаду я попал
И принял первый боевой закал.

Тогда мы проиграли, помню я:
Кого забрала мать сыра земля,
Кто по этапу в каторгу пошел,
А кто попал к мундирам под надзор.
В числе последних был и мой отец.
Он жив тогда остался. Я, малец,
В тот страшный день его недоискал…
А после – схваток огневой накал…

Я сыном нашей баррикады был,
И ни на миг с неё не уходил,
Даже тогда, когда громили нас…

Но дядя Вася снова меня спас –
Так, как и мама бедная спасла, -
Накрыл собой. Такие вот дела.

Отец же был на улице другой,
Ведь улиц много, только общий бой.
И повезло ему – остался жив,
Отделался, надзор лишь получив.
Без матери он начал попивать,
Но удержался, и не стал, как тать.

Один раз он позвал меня с собой:
- Пошли, Андрюха, ты уже большой,
В боях побыл, и знаешь – сыск сейчас.
(Минуло восемь мне тогда, как раз.)
В подвале нашем спрятан человек.
Смотри – сболтнёшь – погубишь напрочь всех!
У нас он жить не может, ведь – надзор!
Но это – горе, а не злой позор.
Ему ты будешь приносить еду
И разную другую ерунду,
Но делать это будешь втихаря…
Глаза, поди, имеет и земля!

В подвал мы влезли… Вот тебе – и он!
Небрит и бледен – явно изможден,
Одет, хоть не на наш простой манер,
Но без господских всяких-разных дел.

- Вот – мой Андрюха. Восемь – а боец! –
Без ложной скромности сказал ему отец.

- Андрюха, а меня, -
Ответил он, -
- Зови Товарищ – просто, без имен.
Так и пошло… Мы стали с ним дружны.
Он жил в подвале нашем до весны.
Учил меня. Я с лету всё хватал.
(До грамоты охоч был – не зевал.)
Он скоро понял, что смышленый хват,
И стал мне поручения давать.

Даст письмецо, и скажет:
- Ты смотри –
Ведь дело общее! Беды не твори!
Тому-то и тому-то, в тот-то дом…
И по пути не лазай на рожон.

Я делал всё, как он мне говорил –
Рожны всегда на совесть обходил.
И он потом бывал доволен мной:
«Мол, славный же попался мне связной!»
И гордость прямо пёрла из меня,
Что в деле общем столь полезен я.

Весной он скрылся. Я – в подвал, а там
Стоит открытый старый чемодан,
И – книжки в нём с запискою:
 «Андрей!
Читай и думай, думай и взрослей».

Я спрятал их, чтобы отец не знал
И втихаря на водку не сменял.
Отец – к станку, а я – бегом в подвал
И, под лучиной скрючившись, читал…

Не зря я стал со взрослыми дружить!
О чём с детьми мне было говорить?
Они играли в бабки и лапту,
И в глупую до скуки чехарду…
А в книжках был упрятан целый мир –
Я в нём играл и думал – в общем – жил…

А через год он вновь явился к нам.
Такие люди, чай, то здесь, то – там…
Я вновь по поручениям ходил,
А он меня без устали учил.
Я благодарен был ему за то,
Он в Новый Мир мне распахнул окно.
А многим ли, таким, как я, везёт
Узнать про то, что не в кругу забот??

Мой путь решен был сызмальства:
Бои за жизнь без угнетателей и лжи.

Он возражал, что всё не так легко,
Что метить надо очень высоко,
А попадать лишь в цель,
Иначе вдрызг нас разобьют,
Не оставляя брызг.

Ещё он мне примеры приводил:
«Крестьянин некий грушу посадил.
А саженец ещё и слаб и мал,
И в первый год плодов ему не дал.
Тот ждёт второй и третий…
Ан, зацвел!
И груши завязались… Град пошёл
И все плоды без жалости побил…

А в год грядущий засуха была,
Как, бедный, не старался – всё сожгла.
Но вот настала новая весна,
И груша пробудилась ото сна –
На диво всем соседям отцвела –
Тьма тьмущая плодов… Но не пора!

Крестьянину, понятно, невтерпеж.
Да зелень с дерева, поди, не соберешь!
Соседям – смех, себе – сплошной ущерб.
До срока урожая – сбор нелеп.

И вот – смотри: крестьянин – наш народ.
Теперь припомни Разинский поход…
Посажен саженец свободы был тогда.
Зацвел при Пугачеве, да – беда –
Град уничтожил завязи…
Но – шиш!
Ведь дереву цвести не запретишь!
Во время декабристов – новый цвет.
Ан, - засуха, и урожая – нет!
А новая весна – то пятый год,
Ты видел сам, как дерево цветёт.

Теперь дождаться надобно плодов:
Не допустить к ним тли, червей, воров –
Забот ведь много! Урожай – один.
Упустим, так себе же навредим.
Спешить разумно – это делать в срок.
Ещё дожди плодам подарят сок,
Ещё им жары сласти придадут…
Плоды нальются, - мы же – тут как тут!
Вот так, Андрюха, жди и не зевай,
Я знаю точно – будет урожай!!

Тогда недолго он у нас пробыл:
Неделек пять – и вновь куда-то сплыл.
А через время снова к нам пришёл,
Так, чтоб никто не видел, словно вор.
И вновь мне поручения давал…
А вскорости завод забастовал.
Раз на заре тревожно взвыл гудок –
И все остались тихо по домам.
- Пусть сами де становятся к станкам!

И в этот раз он долго с нами жил,
Куда-то по ночам всегда ходил,
Потом давал листовок кипу мне:
«Расклей, мол, ночью будущей везде».

А днем писал всё что-то, и меня
Учил, что можно делать, что нельзя,
Что хорошо, что плохо, что никак,
Что, чем умнее, тем опасней враг.

«Безграмотным сподручней помыкать:
Он будет тупо плакать и молчать,
А возразит – его легко заткнуть;
Лишь знание укажет верный путь,
Как снять оковы, не надев ярмо, -
На глаз не отличишь добро и зло.

Гляди! В церквях не Бог ведь, а попы
Дурманят безглагольные умы.
Есть Бог, иль нет – о том не нам судить.
Мы можем лишь его предположить,
И точно так же можем отрицать…
Попы твердят – Его удел прощать.
Но так ли это? – Видимо, что нет.
Я пояснить попробую ответ.

Когда б он зло безропотно прощал,
Здесь на земле бы рай торжествовал:
Ни войн тебе, ни муки, ни борьбы,
Ни горя, ни сумы и ни тюрьмы.
Простая логика: зачем потом прощать,
Если возможно зло не допускать?!

И вариант второй, - что нет его.
То почему есть Правда и Добро?
Быть может, ты найдешь в борьбе ответ…
Я - о попах. Ведь застят людям свет!
Хоть так, хоть эдак – ложь всегда от тьмы.
Ты, кстати, друг мой, Библию возьми –
Идеологию врагов полезно знать.
Но вот, что должен я тебе сказать:
Христос (неважно – был он или нет,
Важна идея - ценен её след)
Стал первым коммунистом, как со слов.
Смотри! Учил и жил среди низов:
Рабов и мытарей, крестьян и рыбаков.
Ходил в холстине. Плотником сам был.
Общину равных создал и сплотил.
Богатство осуждал, - смотри, Андрей, -
Из храма плетью выгнал торгашей.
(Сейчас буржуями их стали называть.)
Умел не только словом воевать:
«Не мир, но меч я вам принес».
Теперь:
Священников еврейских не терпел –
Громил горячей речью в пух и прах,
Где только мог. Не знал, что значит – страх.
И возвестил, что близок Новый Мир,
Спустился в ад и всех освободил
(Не всех, конечно, - тех, кто шёл за ним.)
Сознательно за счастье всех людей,
Погиб от рук кровавых палачей.
Жил так, как должно коммунисту жить,
И поступил, как должно поступить:
Всё отдал, ничего не взяв взамен –
Для брата нашего – прекраснейший пример.

В руках попов Учение Христа –
Орудие для ковки барыша.
Ты, знаешь, если бы сейчас он жил,
То больше б нас позором их клеймил.
Сейчас не распинают на крестах,
Зато на каторгу гоняют в кандалах,
Иль забивают до смерти в тюрьме,
Или пристреливают в уличной толпе…

Вот так, Андрюха, думай и читай,
И всех людей по делу различай.
И не лепись к названьям и словам,
А рассуждай, - на то ведь разум дан!
Все декабристы сплошь – графья, князья,
А вот  восстали супротив царя!
Себя не пощадили за народ.
А сколько пролетарьев за живот
Иудничать готовы и вихлять –
Лишь бы господские объедки подбирать??

И вот ещё, Андрюха, в чём беда
(У большинства природа такова) –
Пока плоды на дереве висят,
Все бескорыстьем радостным горят,
Но только будет собран урожай,
Начнется передел, галдёж и лай:
Захочет каждый тут же взять своё,
Тогда пиши – пропало дело всё.
А бескорыстные – те, молча, в тень уйдут
Или погибнут раньше… «Скорбный труд»
Им не позволит нагло к яствам лезть,
А прихлебалы не устанут есть.
И всё начнется сызнова…
Беда,
Моим товарищам покуда не видна,
Но есть средь нас один, он так умен!
Быть может, он создаст беде заслон…
И если – во время, то всем врагам назло
В стране – коммуне будет жить светло».

Я впитывал и слушал, и молчал –
Он мысль мою к работе пробуждал…
И те уроки через все пути
Пронёс в своей измученной груди.

Потом всё резко оборвалось. Он
Исчез перед рассветом, словно сон.
Его я больше в жизни не встречал –
Суровый, справедливый идеал.

И начался иной этап пути –
Пришлось к отцу в помощники идти.
Двенадцатый годочек мне минал,
Тогда никто так долго не гулял.

Уныл и тяжек подневольный труд.
Завод рычал. Я был то там, то – тут.
Наш механический, хотя любил меня,
Но на работе вольным быть нельзя:
- Андрюха! Стружку вынеси! Давай!
- Тащи сюда болванку! Не зевай!
И так весь день…
Но был, конечно, плюс:
Я слушал взрослых и мотал на ус
И «Правду» начал вечером читать,
Рабочий комитет стал навещать,
Слова Товарища всё время вспоминал
И, стиснув зубы, полной грудью ждал,
Когда же, наконец, пойдут дожди,
И соками наполнятся плоды.

Разверзлось небо первой мировой…
Раз дождь пошел, жара – не за горой.
Жизнь становилась с каждым днем скрутней –
Война, поди, дороже всех затей.
Была б хоть справедливою она!..
А так – ведь что? Дерутся господа,
А у народа трескаются лбы
От звука грозной призывной трубы.

Патриотизм фальшивый тёк с газет,
Страна же превращалась в лазарет –
Всё больше было вдов, калек, сирот,
Но, как всегда, был ненасытен фронт.
С завода многие уже туда ушли,
И спели им «за упокой души».

И вот отцу идти настал черёд…
Шестнадцатый уже клубился год.
Я на перрон пошёл к нему тогда –
Там полковой оркестр, как и всегда,
«Прощание славянки» выдувал…

- Ну, что, Андрюха?! Уж, поди, не мал, -
Один ведь остаешься… Ну, прощай!
- Батяня, слышь, ты там не вылезай.
Жизнь, чай, одна – её не стоит царь…
- Да… Если б - за свободу, то – не жаль…
Будь молодчиной…
- Ну, отец, давай, -
И – по вагонам…
Я потери знал…
Вот и отца наш «добрый» царь забрал!

Погиб он скоро – где-то в декабре…
Земля вся утопала в серебре…
Зимой погибли те, кого любил,
И белый для меня, как чёрный, был.

На фронте лилась кровь за неуспех,
И недовольство бередило всех.
Бурлил и поредевший наш завод:
- До коих пор на шее несть господ???
- До коих пор лить кровь за их чины???
- Любой ценою – выход из войны!
То - демонстрация, то – митинг, то – пикет…
Я в гуще был, но знал на всё ответ:

Власть и свободу сможет взять лишь штык,
А стоны не помогут, как и крик.

Хоть многим не по нраву этот путь,
Другого нет – и в этом скрыта суть.

Позёмками в лицо хлестал февраль…
Мы рвались в Зимний… Но отрёкся царь.
Что это изменило?
- Ничего.
Лишь названье было сменено.
Монархия – Республика равны,
Когда трудящиеся в них угнетены.
Мой мир и мир таких же, как и я,
Не содержал ни рабства, ни вранья.
А буржуа орали рьяно:
- Мы,
Лишь дайте власть, и выйдем из войны!...
И что???
- Бой до победного конца?!!
Буржуйским байкам – плевая цена –
Им ближе их карман, чем наш живот,
Пока не огрызнется пулемёт.

Я это всем талдычил в феврале…
Ведь дело вовсе не в одном царе,
А в смене государственных основ.
Никто тогда моих не слушал слов…
Когда-то у меня Товарищ жил,
А большинство – никто ведь не учил!
Пока сам Ленин путь не указал,
Никто, ничто наверняка не знал:
Те скажут – эдак, эти скажут – сяк,
И все умны… Да в жизни всё не так!
Восстание с оружием в руках
Определит буржуйской власти крах,
Откроет дверь народу в Новый Мир,
Кроме победы этой – нет мерил.

Я это знал всем сердцем… Но, увы!
Меня швырнули в полымя войны.
Но ожидал меня Балтийский флот.
Что ж! Иногда отчаянно везет!
Там были все настроены, как я –
Одна большая, дружная семья.
Я мало был на флоте – так легло.
Но море песней в грудь мою вошло,
И быстро я освоил: что и где,
Как будто вечно жил на корабле.
У берегов Финляндии стоял
Эсминец наш и море охранял…
Слыл революционным…
И народ
Всё ждал, когда нас Питер позовет.

И, наконец, депеша в ночь пришла
Из Смольного:
«Восстание. Пора».
Так по команде: «Полный ход вперёд!»
Истории свершался поворот.


Вихри враждебные

«Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут.

На бой кровавый,
Святой и правый
Марш, марш вперёд,
Рабочий народ!

Мы поднимаем красное знамя,
Дети рабочих, смело – за нами!
Дети великой семьи всех народов –
За светлый мир, за святую свободу!»



Пять кораблей, а в их числе и мы,
Влетели в устье вздувшейся Невы
(Сказать - «приплыли» невозможно тут,
Так лишь летают, только не плывут!).

Вооружались, кто, чем только мог.
Я трехлинейку взял и пулемёт,
Перевязавшись лентами к нему…
Вестимо, что сгодится всё в бою!
Хоть из «Максима» я и не стрелял, -
Да надобность научит – посчитал.

И к Смольному, направив твердый шаг,
Мы пели наш излюбленный «Варяг».

Был мрачен и тревожен Петроград.
На улице отряд сменял отряд:
Кто – в Смольный, кто – из Смольного…
Дома,
Как караул, стояли в два ряда.
Октябрь играл пожухлою листвой…
Приказ для нас был краткий и простой:
Ждать залп «Авроры», и потом – вперёд –
Брать штурмом власти временной оплот.

Пока туда – сюда, и день угас.
И каждый ждал и думал:
«Вот сейчас…»
А сырость пробирала до костей, -
Зажгли костры. Хотя бы залп скорей!
Но напряженно выла тишина…
Нас было много – цель была одна.

Я не спеша затачивал свой штык,
Кто песню пел, а кто к ружью приник,
Кто, как и я, точил и начищал,
Но каждый думу думал и молчал.

Штык, как бы поддавался власти рук,
Казалось, то был выточенный сук –
Не по стальному тёпл и невесом…
Лишь ветер разговаривал с огнем,
Да время замерло…
Вдруг крейсер громыхнул –
И тишину сменил нестройный гул…
Задребезжали стекла. Крик «ура»
Лавину нёс к подножию дворца…

Неукротимый вихрь летел вперёд
Над бездной человеческих невзгод.
Торжественностью трепетал простор.
Чем ближе площадь, тем сильней напор…

Я будто тело где-то позабыл…
Узор ворот дорогу преградил –
В грудь врезался узорчатый металл,
На спину рухнул человечий шквал,
Боль жуткая накрыла, как плита, -
Но лишь на миг.
Скрип, скрежет, лязг – ура!
Вместо узора – ширится проход…
В мгновенье взят палат парадный вход.

Нас Зимний встретил редкою пальбой –
То юнкера закрыли путь собой…
Мальчишки глупые! Им книжки бы читать,
А не пути народу преграждать!

Ступени белые…
И комнат череда…
Так вот она, буржуйская нора!!!
- Где временные?
- Здесь.
- Понятна цель.
- Поддай, братки!!! –
Толпа вломилась в дверь,
И кто-то первый выдохнул слова:
- Именем Революции
Вы арестованы,
Господа!!!

Потом, когда остыл сраженья пыл,
По Зимнему с винтовкой я бродил:
«А красота! Картины…блеск зеркал…
Статуи разные видны из зала в зал…
Мы – неучи, хоть не виновны в том…
А дети наши будут здесь потом
Расти, учиться в этой красоте!..
Уж нам упала доля жить в дерьме,
Дорогу пролагая в Новый Мир,
И не щадить ни крови и ни сил,
А им другое будет суждено…
Лишь выстоять бы, было нам дано!»

Вдруг слышу шум и грохот, и стрельбу…
Что там стряслось? Скорей туда бегу…
Солдат в статую белую палит
И матерится на чём свет стоит.
Ну, я его прикладом и огрел…
Он растерялся, явно обомлел:
- Ты, чё, браток?..
- Сейчас узнаешь, ЧЁ!
Зачем, падлюка, расстрелял ЕЁ!
Она же не буржуй ведь и не царь!
Статую эту мастер делал встарь,
Такой же, как и мы с тобой, простой –
Умел работать, значит, с красотой…
Он годы делал, ты в момент разбил!
Мы боремся, поди, за Новый Мир,
Чтобы красивой жизнь у всех была,
А ты, как аспид, ради баловства
Громишь статуи…
К Ленину тот час
Пойдем вдвоём – пускай рассудит нас!

- Ну, чё, орешь?! Прости, я ведь не знал…
Крестьянин я. Весь век свой пропахал,
А энтого не видел. А потом –
Листократическое ведь идёт на слом…
Я и громлю его, ядрена вошь!
А ты уж сразу к Ленину ведёшь!

- Не видел энтого… Я тоже не видал,
Так глаз, поди, ещё не потерял!
Уж думал дети наши заживут:
Расти, учиться будут славно тут…
А ты чудесишь, словно лютый враг!..

- Эка, беда! И впрямь скажу – дурак!
Намедни мы сожгли господский дом
(И жгли на совесть – чуть не всем селом),
А не смекнули ребятне отдать…
Учитель есть, а школы негде взять…
Да что гуторить, коли дом – до тла?!
Такая лютость вдруг на всех нашла…

- Эхма! Чтобы не сетовать потом,
Сначала люди думают умом,
Но уж ничем иным, - вот так-то, брат, -
Я повернулся и побрёл назад…

Всё это было много лет тому:
Мы были темными, а шли войной на тьму,
Но не было иного нам пути –
Во мраке сидя, света не найти.

Уж кажется, и Ленин с немцем мир
Ценой потерь огромных заключил,
Уж кажется, избрал свой путь народ –
Так пусть спокойно по нему идет!
Кому, какое дело, что и как???
Но мраком бы не слыл всемирный враг,
Когда б без боя дал стране покой.

Тряхнул буржуй увесистой мошной,
И началось: со всех краев, сторон
Полезли сотни тысяч на рожон…

Мы их не звали. Сами к нам пришли,
Ну, и как водится, бесславно полегли.
У них: аэропланы, то да сё,
И грамотные все, куда твоё!
А мы без ничего, да при сердцах,
Которым незнакомо слово «страх».

Гражданская война – война идей.
В ней главный фронт – сознание людей,
А у Истории неукротимый нрав,
И, Правда выше всех условных прав.

Бывает белый офицер – а к нам,
А социально близкий – к белякам.
Один, вишь, хочет с Родиной идти;
Второй – тот ищет пайку, сапоги…

Революционной армии солдат
Не смел быть мародёром – это факт.
Я помню – расстреляли одного…
Снял сапоги с убитого – и всё –
Ревтрибунал. И тут же при всех нас
Был в исполненье приведен приказ.
И поделом.
Мы что, с больших дорог
Пришли пограбить, кто, что только мог???
Мы ж – за идею равенства людей!
А мародёр далек от всех идей.

Экспроприация, конечно же, была
У тех, кто кровь народа пил до дна,
И наши слёзы в прибыль превращал,
Себе из них слагая капитал.
Но то – другое: ни тебе, ни мне,
А нашей голодающей стране
Или на нужды армии.
Война,
Поди сжирает больше, чем страна.
А вынуждены мы её вести,
Раз прут на нас – иного нет пути.
Обоз тачанок с грабленым добром
Не шёл за нами так, как за Махно.
Мы, было сразу видно – бедняки:
Верёвками прикручены портки.
Ботинки сбитые и летом, и зимой,
Шинелка – дрянь, так нет, поди, другой!
Бывало, что: дня по три неча есть.
А лезут беляки то там, то здесь…
Не отступать же нам из-за того,
Что провиант доставить нелегко?!
Вот и ведём жестокие бои
За данные позиции свои.

Я вспоминаю лето. Южный фронт.
Как первый раз в бою взял пулемёт…
Деникенцы нам сильно жали хвост:
Идут в психической атаке в полный рост,
Под музыку, штыки – наперевес…
Тогда ещё мы были – «тёмный лес»
(Потом уж научились кой-чему).
Сидим, голодные, в окопе – как в гробу…
Они же прут – ну, впрямь, - живой забор!
А пулемёт заклинил, и – позор –
Никто не может с этим совладать:
И так, и сяк – молчит, ядрёна мать!

А те – всё ближе…
- На, Андрюха, ты
Теперя их попробуй, причеши!
- Ну, делать неча – очередь моя
Срамиться перед белыми за зря…

Не знаю, то удача, или что –
А застрочил – и сам дивлюсь на то.
Строчит «Максимка»…
А в ушах- то – тишь!
Я про себя подумал:
«Брат, шалишь!..»
А тишина – всё глубже – на земле
Безмолвия такого нет нигде
(Во всяком случае я не встречал).
Мой палец на гашетку нажимал,
А я как будто плавал где-то вне…
Такое не случится и во сне,
Не то, что здесь, в грохочущем бою!..
Чёрт знает, что, бывает на краю!..

Я не доплавал – поглядел вперёд…
А там уже никто на нас не прёт,
Лишь спины убегающих видны…

- Ну, молодчина! Нет тебе цены!
- Эк, причесал! За здорово живешь!
- Пусть знают – красных просто не возьмешь.
Нет, чтоб убраться по добру отсель…
- Так не бывает. Ты уж мне поверь.

- Да знаю сам. Нам наша цель ясна,
А им – своя. За то ведь – и война!
Но наша кровь – за счастье всех людей,
А их – за личное. В идее мы сильней.
Идея – главное. Она и победит.
А жизней им никто не возвратит.
Там все ученые… Неужто не поймут???

- В другую сторону мыслишки их текут:
У нас – вперёд, у них же больше – вспять,
Как прошлое господство отстоять.

Вот так я пулемётчиком и стал,
Но о случившемся со мной всегда молчал:
Что-то такое было в этом всём,
О чём судачить трудно языком.

Сначала очень туго было нам,
Потом пошли ломить по всем фронтам,
И удержать им наш народный штык
Надежд не оставалось никаких.
Вот тут они и озверели враз:
Аэропланы, танки – всё на нас!
А мы – вперёд, хоть наша кровь – рекой…
Идее нет заслонки никакой.
Победа или смерть – вот два пути,
Которыми судилось нам идти.

Сначала были пленные… Потом
Всё как-то разрешилось не путём:
Мы выбили деникенцев из N –
Заходим – обомлели перед тем,
Что на центральной площади нашли:
Лежат товарищи ничком – в крови, в пыли,
На спинах звезды выжжены у них,
Обрублены и кисти, и ступни…
Один был жив – мы – тут же в лазарет.
Придя в себя, он дать успел совет:
- В плен не сдавайтесь, что бы, где б и как –
Враг беспощаден, ведь на то он – враг, -
И умер тут же.
Уж, конечно, мы
Их отдали во власть сырой земли…
Но все забыли начисто про плен –
Урок суровый подал город N.
Впредь, если брали белых – под расстрел.
И у терпенья тоже есть предел!
Они стрелялись сами – чтоб не к нам.
Мы рвались в бой, как будто счастье там, -
Ни крови не щадя, ни живота –
Победа или смерть – решит судьба.

А в выжженных украинских степях
Ещё один добавился нам враг –
Бандиты всех оттенков и мастей:
Махно, Петлюра – не сочтешь чертей.
Уж нелюди из нелюдей для всех –
Не пощадят ни этих и ни тех:
Мы, потому враги, что – голытьба,
А белые – напротив – господа,
Евреи – то пархатые жиды.
А обыватели – крысиные хвосты.
А батька батьке не по нраву тож –
Соперник ведь на землю и грабёж.

И закружился настоящий смерч –
Бег друг за другом, и за сечью – сечь:
Побили этих, третьи нас побьют,
А тех – четвёртые, и вновь мы – тут как тут…
И каждый городишко раз по семь
Переходил то к этим, а то – к тем.

В какое-то местечко мы вошли
После Петлюры…
Выродки земли!
Я жил в боях и многое видал,
Но чтоб такое…
Это был кошмар,
Которому и слова не найти…
И не сравнить ведь – звери, те чисты!

На улицу какую-то отряд
Заворотил и подался назад,
Как будто по приказу… Словно там
Стреляли пулемётчики по нам…

Но там – всё тихо, лишь рой мух жужжал…
То, видимо, еврейский был квартал…
На самой середине мостовой
Лежала женщина с разбитой головой,
И брюхо вспорото, а рядом – плод её…
И тут же муж посажен на ружье:
Приклад из задницы, а штык – из головы…
И всюду трупы в собственной крови:
Детишки, порванные пополам,
Мозги, размазанные по стенам,
Отрезанные титьки, языки,
Тела, порубанные на куски…
Непроизвольно сняли шапки все…
Молчали долго – были не в себе.

Нам отдан был приказ ВСЁ ТО убрать,
Хоть худо-бедно, а земле предать.
Два дня мы занимались этим всем,
Но не гуторили – не находилось тем.

Уж после, как с петлюровцами бой, -
Я быть переставал самим собой:
В холодной ярости гашетку нажимал,
По дымным гильзам нелюдей считал.

Война – нелепая жестокая игра –
У ней закон свой, и свои права.
Имеет право каждый защищать:
Идеи, Родину, себя, детей и мать –
Всё то, что близко, дорого, светло.
Но нелюдем не смеет быть никто.
Бой – это бой: если не ты – тебя,
Необходимость, значит, такова.
А есть ещё суровый суд войны:
Плен с краткой постановкой у стены –
Готов быть должен к этому любой,
Когда мост в мир испепелён войной.
Но мучить беззащитных и больных –
Никто не вправе – нету прав таких!
Ни на войне, ни без войны – нигде!
А кто так делает, тех ненавидят все –
Во век таким победы не видать –
Они историю Земли толкают вспять!

Двадцатый год качался на ветру…
Я думал:
«Вот, закончим мы войну
И Новый Мир возьмемся создавать –
Своим трудом сотрём войны печать
С родной земли, и будем жить светло…»

Но враг ярился, будто бы на зло…

Деникина разбили в пух и прах,
А батьки куролесили в степях,
Налётами терзая города:
Побьют, пограбят вволю – и айда –
Тачанки в поле – не найдешь следов…
Кусаются, а нет больших боев.

Тут вдруг любовь свалилась на меня,
Такая, что и слов найти нельзя.
Мы заняли какое-то сельцо,
А там усадьбишка стоит – ни то, ни сё:
Полуразвалена, разграблена вконец…
В ней девушка живёт – одна, как перст –
Не из простых. Но не из знатных дам,
Такая – мёд с полынью пополам.

Увидел – и как будто облака
Попадали на плечи свысока.
Товарищам, понятно, - лишний смех,
А мне – хоть провались возьми при всех!

Наш полк остановился в доме том,
Да ненадолго – ведь война кругом.
Приказ был дан её не обижать
(Жаль, надо мной не запретили ржать).
Скажу, по правде, было от чего.
Я, как шальной, - то это ей, то – сё,
Но только так – чтоб слов не говорить –
Боюсь непутной речью оскорбить.

Была нам передышка пару дней,
Пошли на речку, чтоб помыть коней…
А за рекою – целый луг цветов…
«Ну, - думаю, - нарву ей, чтоб без слов…»
Окончилось всё это – чёрте как:
Разъезд Махно загнал меня впросак…
Но я – хоть лирик, всё же – не болван:
В одной руке – букет, в другой – наган.
К реке, отстреливаясь, смёлся кувырком,
Ребята отсекли разъезд огнём…
А так бы точно мне хана была,
Хоть я под пулями вертелся, как юла.

Махновцы поняли, что мы сильнее их
И ускакали прочь в единый миг.

Цветы принес – а сам, как мокрый чёрт
(С пристойным видом с детства не везёт).
Вручаю ей:
- Вот это, Лиза, Вам…
И вдруг, как ляпнет Ванька-горлопан:
- Ты не смотри, что он, не как корнет,
А, вишь, под пулями собрал тебе букет.
Чуть от руки бандитской не помёр!..

Я покраснел, как спелый помидор –
На кой ей сдались эти все дела???
Она же побелела, как стена,
И вдруг – возьми меня и поцелуй…
А я стою, как полный обалдуй:
Ни слово вымолвить, ни шаг ступить – провал…
Она пошла… А я её догнал.
Схватил за руку и к себе прижал:

- Я, Лиза, не какой-то там нахал!
По чести говорю – будь мне женой,
А всем моим товарищам – сестрой.
Война, конечно, скрута, смерть кругом –
Окоп, поди, не этот барский дом.
Да только всё, что лишь возможно мне,
Я сделаю, чтоб любым быть тебе.

Тут затрубили наш солдатский сбор,
И я не выслушал свой грозный приговор.
На сборе комиссар всем объявил,
Что нам зайти махновцам надо в тыл,
И затемно мы выйдем за село,
Чтоб обдурить коварного Махно.

Я сразу – к Лизе:
«Мол, пошли со мной,
Тебе нельзя остаться здесь одной.
Страшней бандитов в мире нет людей –
Они не милуют ни женщин, ни детей!
Я так и не услышал твой ответ…
Послушай, Лиза, даже если – нет,
Пошли со мной!
Я честь твою не дам
В обиду ни своим и ни врагам,
И сам не трону, раз не любишь ты,
Пойми нет мира посреди войны!»

Пылал закат. Сгущалась быстро тьма.
И грустно мне ответила она:
- Андрей! Ты мил мне, только средь боев
Умрёт твоя горячая любовь,
А если не любовь твоя, так я –
От грязи, пота, крови и огня.
Иди один, а я останусь ждать,
Не весь же век ты будешь воевать.
Вот вы воюете – у вас и есть враги,
А для меня – все братья, все равны –
Ни вам, ни им я не чинила зла,
Лишь потому доселе и цела.

- Какие братья, Лиза??! Кто и где??!
Бандиты – то враги не нам, не мне,
А беззащитным вам, а мы – за вас.
То – нелюди. Поверь мне, хоть на час!
Пошли со мной! Потом вернёшься в дом.
Пойми реальность – смертный бой кругом!

- Андрюша, нет! Сейчас иди один.
Я буду ждать. Ты будешь невредим.

Уж и кричал, и убеждал – отказ.
А с бабой можно спорить битый час.
Но не уступит.
Я пошёл в свой полк…
Она дала мне шёлковый платок.
И вышито на нём:
«Я буду ждать».
Хотелось выть, но жизнь не ходит вспять.

Перебазировались мы в далёкий лес,
То от села вёрст пять, а, может, - шесть.
Часа в два ночи вижу там вдали –
Мерцает зарево…
И - ёкнуло в груди.
Я – к командиру:
«Мол, пустите, а потом –
Даже расход мне будет нипочём!»

А командир у нас толковый был –
Увидел – ум за разум заскочил:
- Вон из тачанки выпряги коня –
И дуй себе. Но помни – жизнь одна.

И тут вдруг те, кто больше всех хохмил,
Со мною просятся…
Теперь уж я съязвил:
- Вы ж об меня чесали языки?!
- Так то, братишка, больше от тоски…
А командир – с ухмылкой:
- Всюду – кровь,
А здесь, пожалуйте: и дружба, и любовь, -
И отпустил. Коней позволил взять,
Хотя и помянул ядрёну мать.

Ребятам крикнул, лишь вскочил в седло:
- Мы дорого достанемся Махно!
Если вообще достанемся… Вперёд!

Да… То была не скачка, а – полёт!
В село влетели – шашки наголо…
А там махнята, а не весь Махно.
Грабёж идет вовсю, хоть всюду – шиш:
Даже солому тянут с ветхих крыш.
А мы на них – как на голову – снег,
Ну, и конечно, вырвали успех!
Кого-то порубали… кто-то сбёг…
Где Лиза???
Дом пылает, словно стог.
Я мчусь туда, товарищи – за мной.
В груди стучит одно:
«Была б живой!»
Во двор вломился: кругом голова –
Брюхатый жлоб - на ней, она ж – мертва…

Наган хватаю. Выстрел. Крик. И всё –
Тот боров отвалился от неё.
И тут, как полыхнуло из меня!
То состоянье описать нельзя:
В меня стреляют – мне же – хоть бы хны!
Ору:
- Вы гниды мерзкие! Клопы! –
И шашкою рублю, как заводной…
Я – впереди, товарищи – за мной.

Светало. Утихал лихой пожар.
Всё было кончено.
Я к Лизе подскакал…
Труп был истерзан: в ссадинах, в крови,
И – пулевая рана на груди.
Видать, сопротивлялась крепко им…
И всплыло в памяти:
«Ты будешь невредим».
И тут меня, как перемкнуло вдруг…
Под клёном труп, а я хожу вокруг
И обращаюсь к Лизе, как к живой:

- А не просил ли я – пошли со мной?!
Не говорил ли, что одной нельзя?!
А ты меня ль послушала, змея???
Теперь молчишь – снасильничал, вишь, брат!
Ещё и пулей угостить был рад!
Тебе, конечно, он совсем не враг,
А только - мне…
Воюй-де сам, дурак! -

Я выстрелил – посыпалась листва.
Мне ж всё казалось, что она жива,
И я опять шагами мерил круг:
- Чего молчишь??? Ко мне не тянешь рук???
Не я ль к тебе летел, не я ль спешил???
Ишь, как твой брат тебя распотрошил!
Простые бабы, те и то умней –
Уж знают, кто им брат, а кто – злодей!
Не я ли говорил – будь мне женой???
Так не лежала б здесь сейчас такой!

Вновь выстрелил – и вновь листва - на труп.
А я наяривал, слова срывая с губ…
Так продолжалось до середины дня,
Пока братишки не спасли меня –
Связали накрепко – и – к дереву:
- Сиди!
Не то свихнешься, чёрт тебя дери!
Могилку сами выкопаем ей…
Видать, не много видел ты смертей.

Они нашли лопаты – и давай…
А мне – хоть вой, хоть дерево ломай.
Кричу:
- Рябину надо в ноги к ней!
На свете том с рябиной веселей.
- Зачем рябину? Можно просто – куст…
- Да ветер злой плоды срывает пусть –
И в землю – к ней, как капельки меня…
- Заткнись, Андрюха, вытерпеть нельзя!
И так ты душу вывернул нам всем…
Посадим ей, что хочешь, - будь лишь нем!

Потом распутали, чтобы простился я…
А у меня башка, как не своя…
Поцеловал – и намертво застыл…

Уже и холмик, и рябинка есть –
А я, как будто с нею, а не здесь…

Опять связали, вспёрли на коня
И увезли.
Вот так любовь моя
И кончилась, лишь начавшись едва…
И, словно позабывши все слова,
Я был немым ещё недели две:
Живу, воюю, молча, как во сне…
Потом прорвало. Рядом грохнул взрыв,
Дружка при мне на фарш разворотив,
И я, как заору:
- Сволоты! Мразь!
Вы за него расплатитесь сейчас! –
И как вцепился в свой родной «Максим»,
Что мало места показалось им.

Я помню всё – слова есть не всегда…

Часть нашу переслали на юга –
Там Врангель недобитков насобрал,
Готовит наступление, нахал!
Кажись, что им???
- И так понятно всё.
Нет, видно, крови хочется ещё!
Безумная проклятая война!
В 17-м избрала путь страна
И отстояла этот путь в боях…
Кто не согласен – пусть бредёт впотьмах
Куда-то за границу – мир не мал!
Кто хочет с Родиной, так тот уж нашим стал…
Нет – до последней капли надо жать!
Ну, что ж! Их воля – им и погибать!

Все драке скорый прочили конец,
Мы наступали в пламени сердец –
Штыками белых посгоняли в Крым
И почесали лбы:
- Вот это – клин!!!
Такую Врангель здесь воздвигнул твердь,
Что взять её сложней, чем умереть!
Три круга обороны, с валом, рвом,
И проволока колючая кругом…
А с вала дула чёрные торчат…
Наш командарм был разумом богат –
Сумел-таки решение найти,
Как врангелеву крепость обойти!

Сиваш! Зависит уровень воды
От направленья ветра. Блажь, поди!
Да только ветер с берега, и всё –
Гнилое море обнажает дно.

Сидим, ждем ветра. Осень на дворе.
Хоть юг, а зябко аж в самом нутре!
А Революции с дня на день – третий год…
Хоть бы подул, проклятый, чтоб – вперёд!
И как-то уж совпало…
Я давно
Смекал умом, что небушко, того –
Погодкой нужной помогает нам:
И дождь, и ветер – всё – назло врагам!
Хоть от капризов этих мёрзнем мы,
Да гибнут, большей частью-то, они!

И так, ночь штурма. Тихо прёмся вброд.
Орёл двуглавый пусть пока вздремнёт!
Одежда липнет. Ветер. Холод. Грязь.
А шутим в четверть голоса, смеясь:
- Чай, пообсохнем в огненном бою –
Отметим Революцию свою!
- Ишь, замараем платье господам,
Они ведь в чистом любят – к праотцам!
- Чудные! Праотцам – единый чёрт,
Кто на тот свет одёжу-то берет??
- То нам брать неча – поскорее б снять!
А им – такой кураж, ядрёна мать!
- Кому кураж их нужен в свете том,
Коль здесь уж накуражились штыком??
- Все накуражились…
- Э, нет-ко, брат!
Куражит тот, кто в бойне виноват,
А кто кураж не терпит над собой –
Лишь по нужде ведет кровавый бой!

На берег вышли. Ветрюган – насквозь.
Не ждут отсюда нас они, небось!
Разведку выслали, чтоб сняла патрули.
Установили пушки, как смогли.
И ждём сигнала…
- Вот оно!
- Вперёд!
- Ну, артиллерия, встряхни-ка их оплот!
- А мы уж продырявим им тылы!
- Нет командарму нашему цены!

Срезаем проволоку…
- Товарищи, скорей!
- Сейчас, Андрюха, лупанем чертей!

На укрепленья лезем. Воздух спёрт.
Вдруг сверху огрызнулся пулемёт.
Кой-кто упал, да нас не удержать:
Они огнем умеют поливать,
А мы умеем сквозь огонь идти…
- За мной, товарищи!
Вдруг – молния в груди,
За нею взрывом полыхнул восторг –
И сразу почва вышла из-под ног,
И повторилось то же:
Тишина…
И я качусь над боем, как волна…
Потом вдруг что-то стиснуло меня –
Мол, прёшь чего туда, куда нельзя –
И вязкий мрак сглотнул всё то, что вне…

Очнулся в лазарете – на столе,
И чьи-то тени надо мной кружат:
- На первачка – хлебни за счастье, брат!

Я с толком выпил. Думаю – курьёз…
Но после понял – это был наркоз…
Как начал врач мне пулю удалять,
Запел на всю – не баба, чтоб орать.
И спел:
«Тачанку», «Вихри», «Там вдали»,
«Варяг», «Наш паровоз, вперед лети»,
«Смело, товарищи» и «Дан приказ ему».
И многое… всего не вспомяну…

- Э! Глянь на пулю. Кончено, певец.
Шов заживет, и можно – под венец.
- Как наши, доктор? Не разбили лоб?
- Ты, что, дружище! Взяли Перекоп!

Я улыбнулся и свалился в сон:
«… дружище, взяли…» - слышалось, как звон,
На все лады, пока я крепко спал…
Конечно, шов капризно заживал.
И в лазарете месяц я пробыл.
Мне доктор Лермонтова подарил,
И я читал прекрасные слова,
Которые забудутся едва:

«Она моя! – вскричал он грозно, -
Оставь её! Она моя!
Явился ты, защитник поздно,
И ей, как мне, ты не судья».

В стихах был бунт и воля, и приказ –
Всё, что владеет душами сейчас.


После бури

Когда я выздоровел, кончилась война –
Лежала наша юная Страна
В развалинах, бескормице, грязи…
Вокруг был мрак, а свет был впереди.
……………………………………………..
……………………………………………..
……………………………………………..
……………………………………………..
Мне дали в санатории пожить
И в Черном море крабов половить.

Бывало засмотрюсь в морскую даль,
И нестерпимо стиснет грудь печаль,
О чём – не знаю…
Спорю сам с собой
И на песке звезду черчу рукой…
« Как там Товарищ? Жив ли? Нет? Как знать…
Мне двадцать два, а кажется – сто пять…
Мы победили внешнего врага –
Была цена победы высока.
Мы внутреннему создали заслон –
Попил немало нашей крови он.
Но есть и третий – самый страшный враг –
Он кроется у нас самих в сердцах.
С ним каждый биться должен только сам –
Коммуну строить он мешает нам.
Его Товарищ ведь имел в виду,
Когда пророчил рвачества беду!
Но в личном – каждый сам себе – судья:
Мне за кого-то победить нельзя,
Так же, как кто-то не поможет мне…
Стонало сердце в полной тишине:
Что делать? Как? – Нелеп любой приказ…
Меня уже уволили в запас,
Но я об этом ничего не знал
И выходы какие-то искал…

Весть о запасе сбила с ног меня –
Советской власти стал не нужен я!!!
НЭП объявили. Быстро, как грибы,
Из мелких хищников хозяева росли.
«И всё начнется заново», - Он знал!!!
И я с тоскою вспоминал подвал,
В котором Он учил меня борьбе…
Зачем я не сгорел в её огне???
Уж лучше было б мне в земле лежать,
Чем на хозяев сызнова пахать!

Решил поехать в Питер… А попал –
В Одессу - на Приморский на бульвар.
Оказия – попутал поезда…
Но, в принципе, не всё ль равно: куда?
Ни там, ни здесь меня никто не ждал.
Я Революции всего себя отдал,
И стал теперь не нужен даже Ей…
На свете много брошенных людей…

Толкаться в кабинетах? – Не хочу.
Идти в ЧК? – то мне не по плечу…
А что ещё? – Податься в батраки? –
Красноармейцу это не с руки.
Здесь, на югах, заводы все стоят –
Наверное, и в Питере – разлад.

«И проклял Демон побежденный
Мечты, погибшие свои,
И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во Вселенной
Без упованья и любви…»

Я Лермонтова в полутьме читал.
Спал в подворотнях. Сильно голодал.
Но дело новое само ко мне пришло:
С такими же, как я, меня свело,
И выяснилась странная нужда,
Которой заболели господа.
Там, в эмиграции, где ладен строй для них, -

Подай им прахи умерших родных!

Чудные! Мёртвый в памяти живёт,
А не в земле. Немыслимый народ!
Но платят…
Есть хотя б на хлеб и кров
За перевоз фамильных их гробов.
Укажут всё: и что, и где, и как…

Скажу, по правде, первый раз был страх.
Но я подумал:
«Коль душа и есть,
Наверняка она уже не здесь,
А если нет её – то в чём вопрос???»
И начали работать на износ.
Перевозили прахи по ночам
(Оплачивались все издержки нам).
В границе, как в реке, сыскали брод…
Столкнулись плотно с долею господ:
Перчатки белые, костюмчик дорогой,
Ну, а в глазах тоска – хоть волком вой!

- Как там, в России? Зацвели ль сады?
- Погода ясная, или идут дожди?
- А хлебчик можно попросить у вас?
- Пожалуйста, но глевкий он сейчас,
И здесь же белый хлеб в достатке есть?!

- Он, знаете, какой-то горький весь…

Достал краюху…
Тот её – в платок
И, как святыню, - к сердцу…
Во, урок!
И есть ли горше – тяжело понять.
По мне – в России проще голодать,
Чем жить роскошно, но в чужой стране.
С тех пор возили хлеб с собой везде…

Нас поиск прахов в Питер завернул…
Там, как всегда, холодный ветер дул…
Воспоминания наплыли на меня,
И с прахами решил покончить я.
С дружками выполнил полученный заказ,
Взял свою долю – да и сгинул с глаз.
Снял угол в комнате под крышей на Сенной
И, наконец, обрёл в душе покой.

Здесь – всё родное: стены и мосты,
Шпиль Петропавловки и гладь реки-Невы.
Кимарит Зимний, Смольный поостыл…
Я, как шальной, по улицам бродил…
Здесь нас расстреливали… Вспомнил пятый год.
Пошёл взглянуть на старый наш завод,
И в тех краях нежданно для себя
Митюху встретил:
- Ну, нашлись друзья!
Пошли к нему, хлебнули по сто грамм
За дружбу и за жизнь назло врагам.
Он звал меня вернуться на завод,
Рассказывал, как жизнь у них течёт,
Что в Партию недавно поступил,
Что на последнем съезде даже был…
Он хвастался. Я слушал и молчал.
Себя я коммунистом не считал –
Был недостоин. Вот Учитель мой, -
То – коммунист и сердцем, и рукой!
На фронте намекали много раз,
Но вспоминался Он мне тот же час,
И думалось:
«Куда ты лезешь, брат?
С свиным-то рылом – да в калашный ряд!
За Новый Мир сражаться – долг прямой,
И быть отважным – то – само собой…
А где познания? Где справедливый слух?
Где сила воли? Где кристальный дух?»

Какой же Митька, к чёрту, коммунист? –
Такой же, как и я… А ведь речист!
Ишь, как поглядывает свысока,
Как будто оседлать сумел быка!
Для лучших - Партия, а не для всех!
А то получится такое – смех и грех –
Не сила, а размыленный пузырь…
Слепцам ведь зрячий нужен поводырь!
Слепой же – лишь в болото заведёт,
Погибнет сам, погубит и народ…
Таким, как Митька, в руки дай бразды –
По недомыслию сгноят они плоды
Всей Революции, стольких бессонных лет…

А Митька распинался на чём свет…

- Ты что-то, Митя, длинно говоришь…
В завод меня возьмут, иль тыкнут шиш?
- Возьмут, конечно! Люди, во, нужны!
- Ты, вот что… Обо мне не лей воды –
Сам заявлюсь, когда идти решу.
Хочу по совести…
Сейчас, браток, спешу.
Прости, коль, что не так…
Ну, - по рукам!

Век слабости я не питал к словам.
Мне было скучно, когда их поток,
Влетая в уши, сбить стремился с ног.

На утро следующего дня пошел в завод.
Взял документы, чтобы без длиннот.
Как подошёл – аж ком в горлянке стал –
Запахло детством: плавился металл.

Пока – в стол кадров, то пока да сё,
Работа кончилась. И встретил я ЕЁ:
Девчонка простенькая, заводской наряд,
И лишь глаза, как две слезы, горят.
Я сразу понял – эта вот – моя.
Пошёл за ней и потерял себя.

И как-то сразу всё у нас легло,
На сердце стало ясно и тепло.
Казалось, будто мы века близки –
Две составляющих одной большой тоски.
Как воевал, рассказывал ей я,
Она – о том, как сгибла вся родня…
Привел к себе:
- Вот здесь пока мой дом,
Поженимся и ладно заживём.
Она всё приняла без бабьячих гримас –
Лишь улыбнулась…
Помню, как сейчас,
Меня как будто крылья понесли…
- Теперь устроим пир себе, пошли!

На рынке – спекулянты, словно вши…
Я презирал их до корней души:
Мы воевали, а они гребут –
За грошик мать родную продадут.

К прилавку нэпманского подлеца
Я подошел четыре взять яйца
И покупал так, словно говорил:
«Что, гадина, пролез в наш Новый Мир?..» -
Презренье, мнилось, капает из рук…
Купил те яйца, и случайно – стук –
Они разбились. Денег больше нет…
И вдруг Танюша подала совет:
- И без яичницы нам есть, чем шиковать,
Пошли, не надо новых покупать.

«Моей породы – видно по всему…
Чудно же я нашел себе жену!
Как будто даже вовсе не искал –
А только раз – и в «яблочко» попал!»

Мы поженились быстро. Что тянуть?
Когда любовь, то прост и ясен путь.
Ходили на работу с ней вдвоем,
Ну, в общем, было всё у нас путём.
И как-то раз, под стоны ноября,
Сказала Таня мне, что ждет дитя.
Хмельным от счастья жил я с этих пор,
Домой к жене чуть не вприпрыжку шел.

А в январе скончался Ленин вдруг.
Страна рыдала вместе с хором вьюг…
И что-то оборвалось…


Обычным чередом

……………………………………………..
……………………………………………..
……………………………………………..
……………………………………………..
Летела жизнь обычным чередом:
Работа – дом, опять – работа – дом…

Родился сын – Василий – в честь того,
Кто спас меня мальцом давным-давно,
Прикрыл собой от царских казаков…
С тех пор немало минуло годков…
Отметили…
Хоть - скрутно, а нельзя
Не угостить, когда вокруг друзья!

Болтали, что вот-вот отменят НЭП –
Мол, хватит спекуляции на хлеб!
А мне, как всем, кто честно воевал,
Несносен был буржуйский идеал:
Хозяева, прислуга, батраки,
Крысиная возня вокруг деньги,
И пошлость, как пирожное с дерьма, -
Нарядно издали, вблизи – лишь вонь одна.
Цена на хлеб – то следствие, а суть –
В том, что по нраву многим старый путь,
Не мыслят жизнь они без барышей…

Аристократы их куда честней:
На смерть дрались – продули – и ушли…
А эти, вишь, момент подстерегли,
Чтоб над чужой бедою руки греть…
Была ж война – шли б с белыми на смерть,
Раз наши идеалы им страшны…
Но – шиш! Сидели тише тишины,
Лишь после повылазили на свет…
Сказать, что лучше стала жизнь, - так нет!

Вот мы работаем с идеей – для страны,
И дело спорится, да и плоды видны!
Скорее надо строить Новый Мир,
Чтоб нашим детям он уже светил!

А в 25-м умер Командарм…
Весть эта резанула по сердцам…
Во, Человечище! Товарищу под стать.
Умел и создавать, и воевать…
Я благодарен был ему за Перекоп:
Скольких сберёг, врага не треснув в лоб?!
Вздохнули крепко…

А потом – труды
По индустриализации страны…
Конечно – всюду – скрута, нерв, аврал, -
Но почему-то все вошли в запал, -
Работали, как пели, - на ура,
Лишь бы держава мощь приобрела.
Нам было некогда смотреть по сторонам –
Работа приковала взгляд к рукам.
А я тут, ко всему, за парту сел:
Хотелось знаний – неуч ведь совсем!
Семьи почти не видел.
Да, жена,
Считай, подняла Васеньку одна!
Я поднимал страну, она – его.
Но наше чувство крепло от того:
Всегда мы будто друг ко другу шли,
Всегда наговориться не могли.
Так пять годочков время и смело…
………………………………………
………………………………………
………………………………………
………………………………………
………………………………………
………………………………………

Май 41-го был тих, пахуч и свеж.
Я видел в детях свет своих надежд.
У сына выпускной был на носу,
Я в инженеры прочил путь ему.
Дочурку Анечку готовил в первый класс,
А младшей год исполнился как раз.
С женой мы вновь открыли мир сердец,
Как вдруг внезапно наступил конец
Моим надеждам, миру и всему –
Безумный Гитлер развязал войну.


Ярость благородная

Все крепко спали. Ночь была бела.
Вдруг гул и взрывы. Затряслась земля,
И я вскочил…
Нет, это был не сон –
Повылетали стекла из окон.
Бомбежка? Катастрофа? Что? Когда?
Днем объявили: началась война.
Был выходной. Собралась вся семья:
- Ну, что, Танюша, завтра двинусь я.
- Куда? - и с дрожью подалась назад.
- Сначала, Таня, лишь в военкомат,
Чтоб заявленье написать. А там –
Куда пошлют, отпор давать врагам.
- Отец, и я пойду туда с тобой.
- Сын. Не дорос ты до передовой.

Он от обиды покраснел и – в крик:
- Ты, батя, в шесть годочков был велик,
А я семнадцать рос – и не дорос!!!
- Ты прав, сынок, снимаю твой вопрос.
Пойдешь со мною мамку защищать
И Родину – она нам тоже мать –
Другой не будет больше никогда.
Но знай и помни твердо, что война –
Безжалостный и беспросветный труд,
В ней - коль не искалечат, то убьют.
О плене говорил тебе всегда:
Иль - смерть под пыткой, или – жизнь раба.
Поэтому подумай крепко, сын,
Чтоб не срамить потом моих седин.
- Отец, не посрамлю. Я буду твёрд,
И встречу смерть, как надо, коль придёт.

Обнял мальца. Чай, кровь моя течет!
Уж сердцем знал – такой не подведёт!
А Таня плакала и подвывала в такт…
Нельзя утешить горе – это факт.
И я сказал сурово:
- Хватит выть.
Мы разве что-то можем изменить?
Фашисты прут железною ордой.
Сражаться с ними – это долг прямой.
Не надо нас оплакивать вперёд –
Никто не знает, что, кого, где ждёт.
Я не пойду, и он, и тот, и тот, -
Что будет? В порошок нас враг сотрёт!
Насильничать вас станет, а детей
Рабами сделает у прихоти своей.
Запомни: побежденным горько быть,
Поэтому прошу – довольно выть.
Ты будешь здесь бороться, а мы – там,
Такая доля уж упала нам.

Она умолкла, юбку теребя…
Мне было жаль её, как будто из меня
Клещами рвали сердце.
Но молчал –
До сантиментов ли, когда шумит пожар???

Настало утро следующего дня.
Пошли с Василием… А там гудит толпа –
Такая очередь – не виден даже вход.
Поставил сына – сам рванул в завод.
Вернулся после смены – вот так, да, -
Мы тысяча какие-то – беда!
Почти неделю простояли там:
Я на работу бегал по утрам,
Мать с дочками носили нам поесть…

Наш доблестный народ поднялся весь.
Я гордо думал:
«Где, в какой стране,
Живут такие люди??? – Да – нигде!»
Из репродуктора вещал нам Левитан,
Как немцы прут вперёд по всем фронтам
На Киев, на Москву, на Ленинград…

Ещё вам, черти, мы устроим ад!!!
Лишь дайте оклематься от потерь!
Сломаешь зубы здесь, фашистский зверь!
Вдруг гневный клич исторгнула земля –
То грянула «Священная война»:

«Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война».
………………………………
……………………………….
И ярость закипала, как вулкан,
Почти что каждый счет терял годам:
Кто молодел, а кто взрослел за миг.
«Хочу на фронт», - а дальше врал язык
Про возраст, про здоровье и про то,
Что на решенье повлиять могло.
Все выходили с направленьем в бой
И хвастались, что годны к строевой.

Сын в танковые войска попал,
А я в пехоту – для других войск стар.
Пошли домой прощаться – утром сбор.
Вот и настал последний разговор.
Слова не шли. Висел в горлянке ком:

- Ма, не волнуйся. Будет всё путём.
- Тань, собери нам что-нибудь поесть…
Сама с детьми будь осторожна здесь.
Бомбить начнут, уж это, как пить дать…

- Андрей и Вася, мы вас будем ждать.
Пишите нам, хоть там не до того…
- Мы выживем, Танюша, им назло.
- Молить я буду Бога, и, авось,
Он вас спасёт…
- Ты, Таня, это брось.
Когда-то я за мать свою просил…
Он просьб не слышит, если всё решил.
О сыне, хошь, молись, - не обо мне.
Пусть будет так, как должно по судьбе.
Я мужество имею принять бой,
И коль погибну, то самим собой.

Дочурка младшая сопела на руках,
И ночку целую прощались мы впотьмах…
А на рассвете вышли и пошли.
Молчали по дороге. Цвет зари
Был жёлт и бледен, будто бы зимой…
Вокзал уплыл в слезе прифронтовой…

- Андрюша! Вася! – каждый звук, как стон…

Скомандовали занять эшелон…
На путь соседний подан был второй,
Чтоб и танкистов увезти к передовой.
В теплушках исчезал за взводом взвод…
Назад металась Таня и вперёд…
Сердешная хотела видеть нас,
А на двоих двух не хватало глаз.
Смотреть на это – пытка, как по мне…
Состав пошёл… И, словно в страшном сне,
Растаяла Татьяна навсегда,
А впереди ощерилась война.

Ребята хорохорились: «Вот, мы!..»
А сводки с фронта были, как комы
Потерь и крови, горя и невзгод…
Учился танки истреблять наш взвод
Где-то под Вологдой, вдали от всех смертей,
А немец пёр… Хотя б на фронт скорей!

Горели наши сёла, города,
И ярость закипала, как волна…
Конечно, не во всех…
Встречались те,
Кто думал лишь о гульках и пайке, -
Спешили опохабиться, пока
Не выдавили фрицы потроха…
Но грязь при нас не терли языком –
Негоже свинствовать, когда огонь кругом!

Отдали наши Минск уже и Псков…
Земля стонала под пятой врагов,
И каждый день, казалось, был, как год…
Но вот дождались – эшелон – и фронт.

Как странно, всё, что мучило и жгло
Ещё недавно – мигом отлегло!
Исчезла смута предвоенных лет…
Своим простил я, а фашистам – нет!
Своё дерьмо воняет, да не так!
Но каждый немец для меня был враг.
Я ненавидел их язык и нрав
И биться мог, не ев, не пив, не спав.

Разбилось сердце надвое в груди:
Любовь и ненависть, родные и враги.
Я между молотом и наковальней жил:
И всё, что за спиной, как мир, любил,
А всё, что с рёвом лезло на меня,
Как зло, громила ненависть моя.

К Смоленску отступили. Каждый шаг
Полит был нашей кровью.
Только враг
Стальной лавиной двигался вперёд.
У нас же пулям вёлся строгий счет,
А про снаряды я вообще молчу,
Нам выдавали их под роспись, как врачу,
Наверное, лекарства выдают…
И немцы обнаглели:
- Рус, капут, -
Кричали нам, когда в атаку шли.
А мы стояли насмерть. Мы могли!
Но даже эта, высшая цена,
Не помогала нам ещё тогда.

Здесь день – не году – жизни равен был.
Вокруг бесилась смерть, а я всё жил.
Остервенело бился, но везло,
В полку ходили россказни про то:
Кто говорил, что знаю слово я,
Чтоб пули облетали-де меня;
Кто думал, что в кармане – амулет…

Но я догадывался - в чём был мой секрет:
В моей груди такой огонь горел,
Такая ярость, что свинец робел
Попасть туда.
Мне было нипочём
Бежать вперед под огненным дождём,
Упасть под танк с гранатой без кольца,
Чтоб с боку не промазать в наглеца,
И роту в рукопашную поднять,
Когда не оставалось чем стрелять
(У фрица каждого – граната, автомат –
Сколь дохлых фрицев – столько нам гранат)!
Конечно, так сражалось большинство.
Но только им, к несчастью, не везло.
А мне сходил любой смертельный трюк…

Вот раз меня и вызвал политрук:
- Представлен ты к награде боевой, -
Не командир, а водишь за собой, -
И орден прикрепляет мне на грудь, -
Ну, молодец, и впредь примером будь!

А я возьми да и скажи в захват:
- Меняю на три ящика гранат!

Конечно, разорался он, как чёрт,
Корил, стыдил – я думал, что сожрёт.
А он пар выпустил и смотрит мне в глаза:
- Все ваши нужды знаю, братец, я.
Заводов много потеряли мы,
А в миг не перестроятся тылы.
Везде с боеприпасами нужда.
Героев много, а война – одна.
Тебе-то дай, а у других – возьми…
Дам только ящик. Больше не проси.

- Товарищ, комиссар, спасибо Вам.
Один-то ящик – смерть скольким врагам?!!
- А орден свой носи, раз заслужил.
Пускай и на второй достанет сил!
- Служу Советскому Союзу! –
И – вперёд –
На наш рубеж в свой поредевший взвод.

Бой за Смоленск. Казалось, меркнет свет –
Огонь и кровь, а солнца в небе нет.
Застряла в окруженье наша часть.
Но я не собирался в плен попасть:
Решил, что застрелюсь, когда припрёт…
Но выдался счастливый поворот.
На группы мы разбились – кто куда.
Чтоб не привлечь внимание врага.
Через болота нам пришлось идти –
Из плена проходимы все пути.
Шли ночью. Без огня. Трясина. Гнус.
Но фриц не знает, что такое рус!
Там проберется, где нельзя пройти!
Чуть за болотами – фашистские тылы,
Слышна передовая…
Вот теперь
Нам надо затаиться – рядом зверь…
Засели в крапиву. Скорей бы – ночь!
Она одна способна нам помочь.
Я кинул мысль:
- Давай их танк сопрём.
К своим на нём прорвемся иль умрём.

Все согласились – выбора-то нет!
На первый взгляд, похож был план на бред.
А на второй – реален, словно жизнь,
В которой хочешь выжить – так борись!

Настала ночь. И тихо, как коты,
Пошли мы ликвидировать посты.
Снял первого – и пикнуть не успел.
Второго – Саня. Тоже не шумел.
Подходим к танкам – в каждом полный бак.

- Заводимся, Андрюха! И – сквозь мрак!..
- Постойте! Может, рядом ихний склад?
Уж, коль сдыхать, то с пользой для ребят!
Им туго там приходится как раз…
У нас же есть в запасе битый час!
Устроим фрицам фейерверк – и свал.
Авось, прорвемся к нашим…
- Во, нахал!
А прав. Обидно тихо уходить,
Чтоб гадам от души не навредить.

У фрицев всё по правилам: коль здесь
Быть должен склад, так значит, он и есть.
Крадемся. Быстро сняли патрули.
Залезли внутрь, и тут же всё нашли.
Работали стремительно, без слов:
Склад обложили минами с углов,
Часы их завели на полчаса,
И шмыгнули бесшумно в тень куста.

Вернулись к танкам. Выбрали один.
В зады оставшихся воткнули пару мин
И полчаса им тоже дали срок…
Завел машину Сеня – был знаток.
Все семеро вместились в танк едва –
Ещё б один шофер – угнали б два!
И – как попёрли… Благо дело – тьма!
Фашисты так не ездят никогда!

Без суеты осилили тылы,
И тут рвануло где-то позади…
- Отлично, братцы! Всё сложилось в срок!
- Натужься, Сенька, на лихой бросок!
- Прорвемся к нашим – будем молодцы!
- А не прорвемся – будут нам копцы.
- Так, стихоплёт везучий. Помолчи!
- А ты, Семён, вперед без форсу мчи.

Густела ночь. Но мы попали в луч…
Я снял портянку – я ведь был везуч!
И руку с нею высунул наверх…
Огонь открыли фрицы, но успех
Сегодня ночью явно был не их –
Мы всё-таки домчались до своих!

Трофей наш Сеня резко осадил.
Мы вылезли. Нас принял командир…
Какое счастье – все вокруг свои!
И так легко, как будто позади
Осталось то, чего ужасней нет.
Нас отвезли помыться в лазарет.
Ребята поделились сухпайком,
Медсестры спиртик дали нам тайком.
Потом мы выспались, хотя вокруг был ад,
И утром в бой благословил комбат.

Из наших трое выбрались ещё –
Десятерым из части повезло.

Смоленск мы сдали, хоть на смерть дрались –
Живые скупо укоряли жизнь:
- Не стыдно мёртвым, весь позор – лишь нам.
Не можем с честью дать отпор врагам!

Смоленская дорога. Мы брели,
Ведя кровопролитные бои.
Машин нам не хватало и коней –
Тянули пушки силою своей –
В ярмо впрягались по трое, и шли…
Все были грязные: в поту, в крови, в пыли.
Бомбили нас по раза три на день.
Привыкли к этому. Бояться стало лень.
И, как налёт, – ложились, кто, где шёл:
«Всех не убьют», - такой был разговор.
Усталостью притуплен был запал,
Кончался боем каждый наш привал…
А фрицы свежие, как огурцы,
За нами ехали в машинах – стервецы!

Нас встретил Брянско-Ельнинский рубеж.
За ним – Москва. Продолбят немцы брешь –
И путь открыт. Приказ – стоять на смерть.
- Мы за Москву готовы умереть!

Лишь оборону заняли, как тут –
Нас семерых к полковнику зовут –
Небось, за танк хотят награду дать…
А нас, угонщиков. Уже осталось пять…
Явились. Мне и Сене – по Звезде**,
Медали – Сане, Пете и Мурзе…
Отдали честь, как требует Устав…
Вдруг командир мне говорит, привстав:
- Останьтесь. У меня к Вам дело есть.
(И почему-то предложил мне сесть.)

- Хотите, может, чаю? Иль – по сто…
- Товарищ, командир, случилось что?
(Неладное почувствовал я в миг.)

- Я должен сообщить – Ваш сын погиб.
Погиб героем… Что ещё сказать?
Нельзя в подобном горе утешать.

Зависла тишина. Чадил табак.
И, наконец, я глухо молвил:
- Как?
- Под Ленинградом где-то. Шли в прорыв.
Танк оторвался и на мине влип.
Был окружен. Хотели взять живьём.
Но наши гадов встретили огнём.
Тогда фашисты подожгли его.
Но из огня строчил огонь. Никто
Не пожелал стать пленным. То ваш сын,
Сгорая сам, врагов огнём разил.
Наводчиком был в экипаже он
И орденом посмертно награжден.
Случилось то недели три назад…
Пока меня нашёл его комбат,
Пока мне выпал час, чтоб вызвать Вас…
Вы сами знаете, какая нынче связь!..
Парнишка командиру завещал,
Чтоб, если что, отец о нём узнал,
А матери просил не сообщать…
Мне так Вам и велели передать.
Он мог гордиться Вами, а Вы – им…

А я сидел безмолвно и курил.
Блиндаж трясло от взрывов…
Но ничто
Поколебать безмолвье не могло.
Потом я встал…
- Идите, рядовой.
И я пошёл – безмолвный и прямой –
Не стал сгибаться…
Вдруг орут:
- Налёт!!!
Зашли два «мессера» на бреющий полет…
И я упал, вдавил в плечо приклад
И выстрелил почти что наугад…
Один вдруг задымился и упал,
Второй ушел…
А я в грязи лежал
И ввысь смотрел…
И в этот краткий миг
Мне показался в тучах Васин лик…
Но близкий образ вглубь уплыл тот час…
Ко мне бежали люди:
- Чёртов глаз!
Подбил! Из трехлинейки! Сам хоть цел???
А я лежал и, молча, ввысь глядел…
И вдруг пречётко понял, что мой сын
Мне с того света «мессер» подстрелил.
Не ясно – как и чем – но всё равно –
В бессмертье будто приоткрыл окно.
Не поддаётся этот миг словам…

Меня подняли, хоть я мог и сам.
Все поздравляли, руку жали мне,
А я стоял безмолвно, как во сне.
- Андрюха! Что с тобою? Ты – как мел!
- Под Ленинградом в танке сын сгорел.
Мне сообщил об этом комполка.

И все умолкли – слабость языка.

Вновь потянулась череда боев.
Земля сцепилась с небом… Смерть и кровь.
Тела кипели. Плавился металл.
Клубился воздух. Грохот не смолкал.
Сгорели скорбь, усталость, боль во мне –
Я стал стихией боя – и в огне
Был, как в родимом доме, невредим –
Орал неистово:
- Вперёд! Мы победим!
И сеял смерть врагам, где только мог.
Я б уничтожил всех их, будь я Бог!
Но жизнь была суровей и сложней –
Нам было мало нашей крови всей,
Нам нужен был скрежещущий металл,
Чтоб обуздать бронированный шквал, -
Но не было металла, хоть врагам
Уже «Катюши» били по рогам.

Рубеж наш Брянско-Ельнинский стоял.
Ревел кромешный огненный кошмар.
А мы, как дышащее в нём ядро,
Пылали сами, чтобы гадов жгло.
Но враг был до зубов вооружён,
Хотя и нёс существенный урон.

Потери наши можно не считать –
Мы, красные, умеем умирать!
Уменье это в кровь уже вошло –
Его врагам постигнуть не дано.
Как невозможно гения понять,
Так жажду подвига умом не разгадать,
Но только подвиг чудеса творит…

Я помню, как мне Саня говорит:
- Андрюха, слышь, я «ножку» раскурил…
(Ночь. Бой утих. Охота спать – нет сил…)
Но поддаюсь соблазну и встаю…
Он курит медленно, за ним и я курю.
Молчим сначала. Звёзды. Тишина,
Как будто – совершенно не война…

- Андрюха, слышь, мне завтра срок придёт.
Я чую это…
…………………………………………………
…………………………………………………
…………………………………………………
…………………………………………………
- Я, Саня, думаю, что после, как умрём, -
Всё как-то продолжается…
Но как???
Пока не знаю – абсолютный мрак…
- Ну, это всё – фантазии, Андрей!
- А хоть бы так… Ложись-ка спать, давай,
А то проспим атаку невзначай…

День возвестил обвальный артобстрел.
От взрывов даже воздух почернел.
Потом попёрли танки, - чёртов рой!
И повели пехоту за собой…
Мы подпустили их: «Ну, отпугнём, авось!», -
Три подожгли… Но сорвалось –
Прут, как и прежде…
А у нас гранат –
Лишь пара связок… Хоть засунь их в зад!
Но есть противотанковый портвейн…
Что это? Фрицы точно - «нихт ферштейн».
Бутылка разбивается о танк –
И тот горит, как свёрток из бумаг…
(Задача – раньше тару не разбить.)

Фашисты нас уж начали давить…
И тут вдруг Саня – за бутылку хвать –
И к танку… Тот и начал полыхать.
Он – за вторую, и – как факел сам…
Орёт:
- За Сталина, ребята! Смерть врагам! –
И, как живой костёр, бежит вперёд,
Как факел пролагая путь вперёд.

И тут всех нас подняло от земли –
Взъярились так, что гады отползли.
Мы – в рукопашную, а фрицы – слабаки,
Для них остры советские штыки.
Как крысы в норы спрятались тот час –
Не продавили фронт и в этот раз!

Затишье наступило. Мёртвых мы
В могиле братской с честью погребли…
А я о Сане думал и о всех –
Лишь в подвиге прекрасен человек!
Лишь подвигом он искупает зло –
Иного искупленья не дано.

Покоя было нам недели две…
Так стычки мелкие случались где-нигде…
Но вот приказ нам дали наступать,
Чтоб у фашистов Ельню отобрать.
(Они оттуда потеснили нас.)
Конечно, туго, скрутно – но приказ!
Осточертело в обороне быть –
Вдруг наступление… И мы пошли ломить…
(«Катюши» крепко пособили нам.)
Забрали Ельню с горем пополам.

Неделю шли жестокие бои,
Затоплен город в нашей был крови –
Гремели артобстрелы день и ночь –
И псам фашистским стало там невмочь.
Нам подкрепленья не было. И мы
Продолжить наступленье не смогли.
Из четырёх рот делали одну –
Но без потерь не одолеть войну!!!

А мне, как прежде, бешено везло –
Я фрицам жил, наверное, назло –
Жил, чтобы их, собак, уничтожать.
Я каждый день стремился жизнь отдать
С уроном максимальным для врага –
Урон-то был ему наверняка –
Для человека одного – с лихвой.
Но оставалась жизнь пока со мной.

Из нас, угонщиков, остался я один,
Хотя прошёл лишь месяц с небольшим.

Мы взяли Ельню, и фашист притих.
Но тишины всегда обманчив миг!
Он силы копит для удара, гад,
И в то же время прёт на Ленинград!
Пока гремели жаркие бои,
Не так точила мысль насчёт семьи.
А появилось время размышлять,
И начала она меня терзать.
Письма давненько не было от них…
В осаде город – враг его бомбит…
Как там и что – не ясно никому…
Неужто же я их переживу?
И так уж боль о Васеньке ношу!
Какая мука станет вровень с ней?!
Хотя бы Таня вывезла детей,
Если возможно это там ещё!
И тут вдруг сводка:
«Питер взят в кольцо.
Кипят бои, буквально, на черте.
Трещат фронты повсюду и везде».
Не мог заснуть я: мыслей – легион.
А на рассвете задремал – и вижу сон,
Понятный и ужасный, как война…

«Колонна грузовых машин видна,
А я бегу за нею впопыхах,
И душу мне переполняет страх:
Сейчас случится что-то…
Тщусь кричать,
Чтоб всех предупредить…
Но не догнать –
Колонна быстро движется вперёд…
И тут вдруг вижу Васю – он идёт
Спокойным шагом, но догнал меня:
- Отец, предупредить уже нельзя,
А хочешь правду знать пошли со мной,
И руку подаёт (смурной такой),
И мы их догоняем без труда…
- Сынок. Ты видишь маму? Где она?
- А – вон! В углу! С манюней на руках,
И Анечка клубочком спит в ногах…

И я её увидел: вместе с ней
Сидело много женщин и детей,
Как, в общем, и в других грузовиках…
Эвакуация…
Вдруг, где-то в облаках,
Раздался хорошо знакомый вой…
И Вася распластался пеленой
На всю колонну…
- Таня, - крикнул я.
Поднять успела голову она,
Но было поздно… Вынырнув с небес,
Два «мессера» зашли наперерез
Колонне беззащитных…
А из них,
Визжа, летели бомбы…
Стон и крик.
Неотвратим был смертоносный миг.
Пылая, стал передний грузовик.
Второй взорвался. Пятый уцелел.
А три перевернулось…
Кто был цел,
Ползли с безумным видом в никуда…
Круг в небе прочертили «мессера»
И налетели снова…
Дорасстрел
Тех, кто каким-то чудом уцелел,
Всего-то занял несколько минут.
Ошмётки тел валялись там и тут…
Нашёл жены развороченный труп,
И был он без лица: ни глаз, ни губ –
Поцеловал ей руку…
Вася мой
Приблизился прозрачною волной:
- Я так хотел сегодня им помочь!
Да оказалось – это мне невмочь…
Но, знай, отец, что смерти в мире нет.
- Мне, Вася, кажется…

Прервался мой ответ –
Проснулся. Розовели небеса.
Я спал всего каких-то полчаса!
Холодный пот струился по спине –
Я был ещё не здесь, а там – во сне.
И этот сон правдив – я точно знал.
Нет Тани, нет детей – всех потерял,
Всех пережил с везучестью своей –
Теперь лишь Родину могу назвать своей!

Заговорили пушки. День настал.
И мне товарищ новый мой сказал:
- Случилось что? Ты за ночь стал седым!
- Весть получил: конец моим родным –
НЕ ДОЭВАКУИРОВАЛИ ИХ…
Колонну разбомбили фрицы в миг.
Я видел сон, как будто наяву…
- Нельзя ж так слепо доверяться сну!
- Ты знаешь, этот сон особым был…
Я не за ночь, в минуты стал седым –
Как будто там присутствовал живьём…
Не на заказ же стал я стариком!!!
- Твои седины – веский аргумент.
Такой реакции на бред обычно нет.
(Он был биологом – знал множество вещей,
А в схватке вёл себя, как ротозей.
Оторванным от жизни слишком был –
Уж пару раз чуть танк не проглотил.)

Негласно я опеку взял над ним –
Не для боёв он предназначен был.
Ему бы где-то в микроскоп глядеть,
А не гонять скрежещущую смерть!
Но добровольцем в армию пошёл:
«Когда война, наука – сущий вздор.
Наука будет, если победим», -
И так во всём – максималистом был.
Погиб под Ржевом. Где-то в октябре…
Фашисты лихо двигались к Москве,
Мы им телами преграждали путь…
Поторопился – принял танк на грудь,
Хотя гранат хватало нам вполне.
Подводят нервы многих на войне.

А в сердце у меня был свой расклад.
Мне Родина шептала:
«Что ты, брат,
Твой танк последний сам тебя найдет,
Да предпоследних ведь невпроворот!
Кому, как ни тебе, их поджигать?
Не стоит на кого-то уповать:
Кто-то промажет, кто-то упадёт, -
Того гляди, и враг Москву займёт!
А ты везучий, так что не спеши –
Ещё отпразднуешь за упокой души!»

Мы сдали Ржев. Калинин – к ноябрю.
Враг на Москву уже глазел вовсю.
Стал колебаться воинский наш дух:
Удержим – нет??? Шуршал по слуху слух.
У них моторов столько и брони –
Ведь лезут, гады, как из-под земли!
Мы жжём и гибнем, гибнем мы и жжём –
А их всё больше прётся напролом!

120 километров – и Москва…
Как трудно подбираются слова!
Всего каких-то два часа пути…
Прости нас, Родина, если виновны мы!

И снова после тягот боевых
Настала передышка – фронт затих.
Мы укреплялись. Стягивался фриц,
Чтоб нам устроить смертоносный блиц.
И почему-то всем вошло в умы,
Что рухнет мир с потерею Москвы,
И что судьба войны всей мировой
Решается под нашею Москвой.

По репродуктору 7 Ноября
Передан был парад у стен Кремля,
И в нашу грудь уверенность вошла,
Сжигая все сомнения дотла.
Мы выстоять должны и победить –
Да по-другому и не может быть!

С парада подкрепленье подошло,
Хоть было не обстреляно оно.
Вдруг резко наступили холода –
Грязь вытесняли белые снега.
Враг вновь на нас обрушил свой огонь.
А после боя мне приснился сон
(Хотя на отдых дан был только час):
«Их танки прут лавиной… Гул и лязг.
И всюду – наши трупы. Вдруг они
Уходят в землю, а из-под земли
Клещами прорастают руки их
И танки мнут в объятиях стальных,
Пока не обратят в металлолом.
Потом леса, шумящие кругом,
Сгибаясь, превращаются в штыки:
Хотят в атаку фрицы перейти –
И валятся, проткнутые насквозь.
Я чуял, как пространство напряглось,
И стали эскадрильей облака
И устремились с неба на врага.
А ветер, переполнившись огнём,
Вдаль красным танком мчался напролом,
Покуда гадов не спалил дотла…»
Сквозь сон я крикнул:
- Выстоит Москва!
И в миг проснулся. Больше не уснуть.
Кусал мороз. Но трепетала грудь
Каким-то ясно-тихим торжеством:
«Мы победим сейчас, да и потом!»

Окончен отдых. Нас подняли с мест
И приказали занять переезд,
Дождаться появления врага
И сходу обломать ему рога.
Наш взвод был сборным:
Из пяти полков
Собрали самых яростных бойцов
(Задача боя слишком нелегка –
Крутёхоньки фашистские рога).

До Дубосекова дошли мы марш-броском
И заняли позиции, и ждём…
Уж утро позднее…
Вдруг шум и гул вдали…
Я процедил:
- Ну, наконец, пошли…
А кто-то рядом:
- Целых тридцать штук!..
И крикнул, что есть мочи, политрук:
- Эх, велика же ты, Россия-мать!
Да некуда нам больше отступать –
Москва за нами. Братцы, постоим!!!
И был тот крик разящим и живым.
Начало есть. Мы подпустили их
И дружным залпом сняли пятерых.
Оставшиеся отползли назад –
Мы шлёпнули вдогонку – наугад:
И запылал ещё один стервец…
- Отбили первую… Но это – не конец…
Как на иголках продолженья ждём…
Вдруг артиллерия накрыла нас огнём –
Мерзавцы - четко засекли окоп!
Вот, оглушат – и ломанутся в лоб.
Убило нескольких.
Кой-где был слышен стон…
Сейчас начнется похоронный звон!..

- На горизонте танки! Приготовсь!
- Их больше прежнего…
- А чтоб им сорвалось!
- Ведут пехоту, гады, за собой!
- Сейчас и грянет настоящий бой!

Они ещё чуть ближе подползли,
И сходу мы пехоту отсекли.
(Позалегали фрицы, как сурки,
А выскочить с окопа не моги –
Подстрелят тут же – не успеешь взвыть.)
По танкам с ружей*** начали лупить,
Позицию меняя каждый раз,
Ведь и они обстреливали нас.

Семь стерв подбили – остальные вспять.
Вдогонку подогрели их опять –
На этот раз пехоту, в основном…
Ещё атаки две – и что потом???
Убитых поприбавилось у нас,
А их немеряно: хоть в бровь пали, хоть в глаз!

Размазали по лицам грязь и пот,
Стащили раненых в блиндаж –
И вдруг – налёт!
Гул отдалённый превратился в вой:
- Ложись, ребята!!! –
И пошёл убой.
Два «мессера» бомбили нас в упор,
Успели трупами накрыться те, кто скор:
- Простите нас, товарищи! Но вы
Живых спасаете, хотя уже мертвы!
Наяривали «мессеры» круги,
Стирая наш окоп с лица земли,
Потом, наверное, подумали, что ВСЁ,
И улетели в логово своё.

Но фрицы «нихт ферштейн» до сей поры,
Что, умирая, не сдаемся мы.

Кто выжил – все: нас пять и политрук –
Сердец-то шестеро, за то двенадцать рук –
Раздвинулись, чтоб видимость создать,
Что нас, по меньшей мере, двадцать пять.

Вновь показались чёрные гробы,
Солдат за ними нет…
Но живы мы!
- Для них на этом свете нас уж нет…
- Пусть подползут, чтоб виден стал тот свет!!
- Их снова тридцать, будто на заказ…
- Эх, хоть по жизни было б про запас!!!
- Тогда бы танков пёрло шестьдесят.
- Ты, как всегда, даёшь стальной расклад!
- Эх, Лёша, Лёша, чтобы сталь крошить,
Самим прочнее стали надо быть!
Так что не жалуйся, а заряжай патрон.

- Готовься к бою! По врагам – огонь!

Пальнули. Две машины подожгли,
А двадцать восемь в лоб на нас пошли,
Строча из пулемётов…
(Правда, звук
Тогда уже не раздирал нам слух –
Бомбёжка оглушила всех сполна,
И лишь глазам осталась цель ясна.)

Неотвратимо приближался враг…
Вдруг политрук рванулся и – под танк…
Как по приказу, двое – вслед за ним…
Окутал поле черный едкий дым…
Оставшиеся танки отползли
И перестроились, и вновь на нас пошли…
А мы встречали их уже вдвоем…
Всё было смертью вскопано кругом,
И я увидел танк последний свой…

- Вон, Лёша, смертушка торопится за мной…
- Андрюха, нет!!!
Но я уж полз вперёд,
Врезались камни мелкие в живот,
И бешено призыв звучал в груди:
«Останови их, Бог, останови!!!
Если ты есть – всесильна власть твоя…»

Танк ехал нагло прямо на меня,
Смеялось рыло гнусное его…
И мне вдруг стало стыдно от того,
Что я в сравненье с ним – ничтожный крот…
Вскочил на ноги – тут же пулемёт
Меня огнем колючим заплевал…
Я, оседая вниз, взрыватель снял
И стал считать:
- Не смазать хоть бы – раз.
Два – хоть бы не за так – не в бровь, а в глаз.
Три – на последнем вздохе – взмах рукой…
Четыре – я взметнулся над землёй
И почему-то видеть продолжал…
Мой танк горел, клубился и вонял…
Через момент и Лёшин полыхнул…

Окоп был пуст…
Но немец повернул
И больше уж не сунулся сюда.
Пространство ликовало…
И тогда
Я осознал, что Битвы всей судьба
Решилась здесь, -
НЕЗЫБЛЕМА МОСКВА,
Незыблема и неприкосновенна.


Бессмертие

Исполнен долг. Моя душа вольна
Лететь из пекла рвущихся снарядов
Туда, где мягкий свет и тишина.

Её там ждут родные и друзья,
Покинувшие мир сейчас и раньше…
Но, нет! Пока здесь враг – наверх нельзя!

Не будет свет мне в радость и покой,
Пока паскуды треплют нашу землю –
Я слишком рано счёты свёл с войной!

Отсюда буду нашим помогать –
Пускай стрелять бесплотный дух не может!
За то он может дула направлять!

Лишь только был решён дальнейший путь,
Глазам души открылся бой средь павших,
Слепящий, как вскипающая ртуть.

Свивались души в алые клубки,
И в полумраке молнии сверкали,
И было не понятно, где враги.

Но я рванулся в драку, что есть сил…
Я почему-то был уверен твердо,
Что от дерьма освобождаю мир,

И эта вера отличит врагов
От тех, кто, как и я, остались драться –
Здесь за чертой, открыта суть без слов.

И вот он – бой, незримый на Земле:
Сцепились в схватке яростные души,
И, кто слабей, тот – словно воск - в огне.

И я заметил: тем, кто был со мной,
Как будто Кто-то Свыше помогает,
Нас покрывая белой пеленой.

А те, кто против, прячутся во мглу,
Как будто в ней единое спасенье!
Но Свет всегда рассеивает тьму.

Так бился я, а сколько – не скажу.
Ежесекундно души пребывали,
И бой кипел в немыслимом чаду.

Я искрами забрасывал врагов,
Они в меня швыряли чернотою
И выбили на миг в земной покров.

Я видел переправу через Дон,
Как, наведя понтонные мосты,
За батальоном топал батальон,
А их бомбили чёрные кресты.

О! Там, внизу, был настоящий ад!
Солдаты шли понурой чередой:
«Ну, вот, уже и близок Сталинград,
А нескончаем стон Земли Родной!

Как прежде – отступаем…» Взвился я
И светлой дымкой лёг над переправой,
Чтоб цель врагам не так была ясна.

Когда бомбёжка стихла, всей душой
Прижался я к измученным солдатам,
И убеждал принять их смертный бой:

- Нельзя сдавать фашистам Сталинград!
Нельзя их, гадов, к Волге допускать, -
Шептал я жарко в душах у солдат,
А войско продолжало отступать…

Я к каждому бесшумно подлетал
И растворялся в сердце у него…
Он шёл в строю, а я не умолкал:
- Не отступи, хоть это нелегко!

И многие не слышали меня –
Усталость, горечь заглушали слух…
Но были те, кто смог среди огня
Услышать мой, уже бесплотный дух…

- Ты кто? – Душа откликнулась душе.
- Один из тех, кто пали под Москвой,
Телами перерезав им шоссе…
Ты то же сделай, когда грянет бой!

Так я скользил сквозь строй из ряда в ряд –
Невидимый, неузнанный, бесшумный:
- Нельзя сдавать фашистам Сталинград!

А после – снова драка в небесах
С комками тьмы тяжёлой и зловонной…
И видел я, как НЕКТО, весь в лучах

Сверкает над мятущейся гурьбой
Сражающихся за пространства душ,
Даря всем светлым силу и покой

И распыляя тёмные по ветру…
И длился бой, крутящий, словно смерч,
Вверх по спирали грешную планету…

Затем я вновь приблизился к Земле
В какой-то белорусской деревушке…
Фашисты там гульбанили в избе,

Хозяева же были, как прислуга –
Согбенные старуха и старик…
И я шепнул им в душу, словно в ухо:

- Грибами можно фрицев отравить.
Или война сынов у вас не взяла,
Иль дочку угнанную можете забыть?
А вам и так уже осталось мало…

Негоже гадов пестить у огня…
И души этих бедных стариков
Сквозь пьяный гул услышали меня…

И длился, длился грозный бой в Незримом…
Мы начали врагов одолевать
Там, где Берлин, и там, где нет Берлина,

Лишь вдалеке маячит дивный Свет…
Я в нём увидел дух своей жены,
Меня зовущей из пространства бед.

- Приду, приду, но только не сейчас!
Ещё силен осатанелый враг,
Ещё не пробил долгожданный час.

Здесь, за чертой, светало. А внизу
Мы пробирались к мрачному Берлину
Ещё сквозь дым, огонь и грязь и мглу.

А за чертой ведь так, как на Земле:
Одни дерутся, не жалея силы,
Другие выжидают в стороне.

Но суд, увы, неправеден земной:
Плоды трудов ленивцы подбирают…
По мере жертвы судят за чертой.

И не приемлют лицемерных слов
И действий половинчато корыстных, -
Там, - светлый стан и тёмный стан врагов.

И те, кто не за Свет, идут во мрак.
А те, кто против тьмы, стремятся к Свету.
Там по лучу известен друг и враг.
Лишь был бы дух всегда готов к ответу.

Я это всё в бою за новый Мир
Прочувствовал и выстрадал, и понял…
У каждого внутри есть свой Берлин,

Который должен пасть в огне и вое,
Чтобы открылся белый путь наверх.
Туда, где обитает всё святое.

Итак, и на Земле, и за чертой
Затрепетали души в напряженье,
И полыхнул прожекторами бой.

В пространствах грохотало и ревело,
Казалось, небо сблизилось с Землей,
Два вихря душ сцеплялись то и дело,-
Кто смел нам лгать про вечный упокой???

Покоя нет ни у Земли, ни выше:
Везде борьба с хаосом и со тьмой,
Везде борьба… и чем ты к звёздам ближе,
Тем больший враг встает перед тобой.

Бой обжигал. Я был то здесь, то – там:
Я помогал везде, где только мог,
Казалось, дух разорван пополам –
С живыми часть, часть с теми, кто был мёртв,

Вернее, жил на тот момент без тела…
Я разрушал фашистские дома,
И не было у сил моих предела.

«Так вот он, город гнусных стервецов!
Прицел три-пять командуй батарее!»
И шквал снарядов рвался из стволов.
Петлей огня им сдавливая шеи.

«Вот вам за наших женщин и детей!
А вот вам – за поруганную землю!
А вот вам – за кошмар концлагерей!
А вот вам – за Смоленск, за Брянск, за Ельню!

Прицел – три-пять. Огонь! Огонь! Огонь!
Рабов себе хотели? Да – несклад!
Вот вам – за Днепр, за Волгу и за Дон!
А вот – за Питер и за Сталинград!»

Я был, как малый вихрь в одном сплошном;
Я бестелесный больше мог и знал, -
Рвал комья чёрные и рвался напролом
К живым, огонь которых направлял.

Уж наши в городе. А схватке нет конца –
За каждую квартиру, как за душу. –
А там – вон: остов чёрного венца –
Стоит рейхстаг… И я метнулся в гущу

Сражения, решающего ВСЁ…

…Умывшаяся кровью и слезой
Пришла Победа песней долгожданной…
Её я тихо встретил за чертой…

Пронзила радуга надземные просторы,
И те, кто ПРАВО БЫТЬ завоевал,
По ней уплыли, словно метеоры,

В ликующие звёздные миры…
Сначала я не мог привыкнуть к Свету –
Меня слепили ужасы войны.

Но постепенно дух к теплу привык.
Его нашла душа моей жены.
И понял я, что пуст земной язык:

Я был не муж, не женщина – она,
Но души наши друг во друга лились,
Пока из двух не сделалась одна.

И в этом было высшее блаженство,
Которое когда-либо я знал…
Там, на Земле, везде – несовершенство!
И я подумал: если бы и там
Осуществить прекрасный Идеал!

И эта радость длилась, бог весть, сколько…
Здесь, за чертой, счёт времени не тот…
Потом всё чаще становилось горько,
И понял я. что вновь Земля зовет.

Опять разъединились наши души.
И каждая поплыла в новый путь…
Мы обретём тела и станем хуже,
И, может, встретимся ещё когда-нибудь…

И вновь полёт к мятущейся Земле…
……………………………………………
……………………………………………
……………………………………………
……………………………………………
Пространство становилось ниже, уже…
Ужасные слои зловонных туш
И лживых мыслей всё плотней, всё туже
Затягивали мой отвыкший дух…

Так вот она – обитель вечных мук –
Земля смятенная…


Примечания:

* Фрагменты.
Этот роман в стихах публикуется со значительными сокращениями.
Необходимость этих сокращений вызвана тем,
что по замыслу роман должен был быть опубликован одновременно с моими биографическими мемуарами, но поскольку их ещё нет в природе,
приходится публиковать «Исповедь красноармейца», как есть.
Следовательно, обнародовать фрагменты,
правильное толкование которых могло бы сложиться лишь при осуществлении всего авторского замысла, не имеет смысла.
Пропуски, отображающие сокращение текста,
не соответствуют его подлинному объёму,
а просто обозначают место сокращения.

** Имеется в виду Орден красной Звезды.

*** Имеется в виду противотанковое ружье.