Ночь раскрыла раны своих, онемевших в тиши города, запястий. Небо бордового цвета. Тучи впитывают в себя красный тревожный свет фонарей, рваные, отравленные ночными кошмарами, они позволяют темно-синим осколкам небес резать себя, и тут же зашивать незримыми иглами. Снега, впечатаны чужой болью в асфальт. Нам не сберечь их холод и болезненность, она уйдет с рассветом. Но пока тишина помогает различать отголоски израненного неба и шум ветра, стучащего по костяшкам деревьев. Нас опутывают тени. Руки тянутся к чашкам с чаем, полным печали со вкусом диких бузинных ягод. Вязкая тишина не позволяет нам говорить, и мы слышим лишь сердцебиение друг друга. Все застыло в оцепенении, будто мир перестал существовать. Остались только мы вдвоем, под обескровленными стенами из бетона, в коконе из тканей и стекол. И только алый свет фонарей сквозь задернутые шторы заставляет тревожно вглядываться в потемки. Твое дыхание тяжело, как и темная душа, скованная сводом из ребер, что греет меня. А я сонное существо, пригревшееся на твоих коленях, под сплетением тонких рук. Я глажу твои мягкие шелковые волосы. Твои глаза, цвета ноябрьского неба, блестящими осколками света из окна, глядят в мои, наполняя их иссиня-озерную пустоту такой приятной тьмой...
Тишина застыла каменным изваянием. Нет ни багровых облаков, ни черноты. Усталое солнце сжалось в комок. В город пробивается серый свет утра. В комнате, под покровом рассеивающихся теней, пусто. На столе две чашки с недопитым чаем. Мы были лишь отголосками тьмы этой ночи. Нас не существовало.