6.
Собрались все в одной комнате. В той, где печь теплая и камин камнем природным выложен. Уселись, кто куда. Для баро Якова кресло поближе к камину подвинули. Кто на стуле, кто на полу.
Яков вздохнул, в бороду пятерню запустил и начал свой неспешный рассказ.
« Про дела расскажу вам стародавние. Не был я тогда вожаком вашим. Был маленьким парнишечкой. Вот таким же голоштанным – указал старик на притихшего у его ног мальчишку. Надо сказать, что табор наш в те времена, не как сейчас был. Много коней, кибитки крепкие, народу много. В свой срок одни умирали, другие нарождались. Семья детьми крепка. Матери уважение если много сорванцов подрастает. Денег больше принесут: кто на что горазд. Яков улыбнулся лукаво: Чего греха таить, для цыгана у гаджо украсть что – не велик грех. Своим – последнюю рубаху с тела, с чужаками – разговор короткий. Вы, люди хорошие, не побрезговали, в дом свой нас пустили, вместе с нами хлеб преломили, пели, плясали. У цыгана по всему миру родня. Наша почта не на почтовых, из уст в уста передаётся. Уверены будьте, не один ром никогда в доме этом не украдёт ничего. Если помощь потребуется, любому цыгану скажите. Сам не сможет помочь, другим передаст. Продолжаю рассказ свой.
Богаче мы тогда были, чем сейчас. Мониста наши женщины на своих грудях носили не позолоченные золотые. Колец, браслетов, шалей дорогих на каждой ярмарке им покупали. Дела бойко шли. Как-то раз остановились на привал возле речки небольшой. Ночью собаки забрехали. Зажгли факелы. Смотрим, подъезжает кибитка чужая. Оттуда красивый ром выходит, в пояс старикам кланяется, просит речь вести.
Просился принять его в товарищество наше. Его и жену его, что на сносях была. Трудно одним кочевать. Чего не принять. Земля – она общая. Любые лошадки своими копытами её бить право имеют. Господь, когда твердь земную создавал и делил между народами нам разрешил по всей земле селиться где захотим. Хотите знать почему? Хоть и ждали продолжения рассказа, а и эту историю услышать захотели.
Отступление от сюжета
Создал Бог земли и воды, тварей маленьких и больших – зверей, птиц, гадов ползучих, мошек крохотных. Потом и до людей руки дошли. Расплодились люди, стало их много Пошли к Богу просить, чтобы расселил их на земле, чтобы не тесно было. У каждого, значит, народа, свой кусок земли был.
Хотел и цыган к Богу пойти за землёй. Только лошадка приковыляла к нему. Ноги болят копыта надо подрезать да подковать. Стал цыган с лошадкой заниматься Один мимо него пробегает другой торопится. Потом и назад стали возвращаться. Кто доволен – в тёплых краях землю получил, на урожаи богатую, кто с чёрным золотом, кто с белым, а кто и настоящим. Другим голодные края достались, земелька каменистая, сложная. Но, получили все. Кто успел первый, тот получше, кто медлительнее был – похуже. Жизнь наша такая: кто смел, тот два хлеба съел.
Закончил цыган с лошадкой, собрался к Богу идти, глядь он сам идёт, на посох опирается.
Спрашивает: что же ты, цыган, за землёй не пришёл? Неужто не нужна она тебе?
«Как не нужна»,- отвечает цыган. Очень нужна. Детишек семеро по лавкам, родни видимо не видимо, да мать старуха. Лошадке я копыта лечил да подковы делал. Ты выдели мне, бог земли»
Вздохнул Бог грустно: «Раздал всю. Не осталось ни клочка. Только на севере далёком. Да жить там нельзя. Лёд там, хлеба не вырастишь, коней не попасешь»
Призадумался Бог, посмотрел, как лошадка довольная траву щиплет и сказал весёлым голосом: «За то что ты тварь животную впереди своих человечьих интересов поставил, разрешаю я тебе и всему роду твоему, своим божьим повелением, жить на всей земле-матушке, без исключения. Где хотите там и селитесь. Свободны вы, не привязаны. Только, куда ни придёте, коней без своего присмотра не оставляйте. Жалейте их.
Выбор я вам даю, какого никому не давал до сих пор. За сердце твоё доброе, пусть у всех твоих потомков нрав будет лёгкий: как бы не было трудно, песня всё вылечит. Не плачьте, пойте.» Цыган тот мужик не промах был. Смекнул, что настроение у Бога благостное.
«Если мы чужого коня случайно за собой уведём или что к рукам прилипнет? Будет нам это грехом считаться или разрешишь?»
Захохотал Бог громким смехом: «Разрешить не могу. Я же Бог. Но и запрещать не стану. Сделаю ка я вот так: пусть руки у вас будут ловкие, ноги быстрые. Но, если поймают, суд над вами будет по всем законам человеческим. Не обессудьте»
По рукам цыган и Богом ударили и разошлись друг другом довольные.
Вот потому мы испокон веков и колесим по дорогам. Вся земля наша.
Старый баро помолчал и свой рассказ про времена давние продолжил
На чём я остановился то? Напомните
«Цыган чужой с женой в табор попросились»,- перебивая друг друга закричали все.
Да, так. Имя своё назвал – Николас, это Колька по нашему. Чёрен был, как ворон птица. Это про него мы песню потом сложили: «Коля, Коля чёрный цЫган»
Жена его Ганною прозывалась. Красивая, как ангел. Уж он её на руках носил, баловал, как мы своих жён не балуем, а называл «панночка моя».
Ну и мы стали её панночкой звать. Руки у Ганны были белые, как у барыни. Руки белые, а котлы от сажи чистила наравне с другими цыганками. Травы собирала. Гадать не умела, зато пела так, что денег ей давали за пение побольше, чем женщины за гадание собирали.
В срок положенный родила на сына. Назвали они его Янко.
Услышав это, Ингрид вскрикнула, с места своего вскочила, побелела лицом, думала из сознания своего выйдет, но сдержалась.
«Продолжай, Яков, прости меня неразумную. Имя знакомое услышала»
Дали Ингрид воды попить и стали дальше баро слушать.
Жили мы, как жили. Время, подобно реке быстрой течёт. Года три прошло, приехали мы в земли западные. Не хотели туда Колька с Ганной ехать, но если сход решил, то послушались. У нас не принято в душу без спроса лезть. Хочет человек, сам поделится не хочет – его дело. Нервничала Ганна, петь не хотела, платком по самые глаза укутывалась. Да не убереглась. Признал её кто-то, донёс жандармам, те барину местному наушничали. Ганна дочкой барской была. Убежала она из дому с Николасом. Кто бы панночке разрешил за цыгана выйти. Окружили нас жандармы с солдатами, Кольку схватили, обвинил его отец Ганнин, что он не только дочь украл, но и коня лучшего из конюшни свёл. Дочку обратно забрал. Уж плакала она, криком заходилась. Янко в таборе остался. Барин в лорнет посмотрел на него, хлыстиком личико его приподнял, сквозь зубы сплюнул: «Бастард, отродье цыганское» и не взял его. Янко ручки к маме тянул, бежал долго за каретой, в которой его мамку увезли, разве догонишь. Мы его и растили. Цыгане своих детей не бросают. Своих не бросают и чужих подбирают, если сирота беспризорный, никому не нужный.
Ой-ой горе горькое.
Николаса судили судом неправедным. Ганна по своей воле с ним ушла и коня она взяла сама. Конь ей был дарёный отцом на день рождения на шестнадцатый.
Говорят: с сильным не дерись, с богатым не судись. Порешили нашего Кольку в кандалах на каторгу отправит, на Сахалин остров. Повезли, вместе с другими арестантами, под конвоем, да не усмотрели убежал он. Поймали, батогами били. Он в другорядь убежал. Сильнее били. Могучий был цыган, а всё одно сгинул на чужой стороне. Может был бы сговорчивее, хлебнул бы ещё баланды каторжной. Забили его до смерти.
Ганна с тоски по мужу, по сыночку, да по жизни вольной померла. Сердце не справилось в разлуке с любимыми.
Мы погоревали – погоревали, а жизнь дальше своим чередом катится.
Год за годом. Янко юношей стал когда нас снова в те края судьба занесла. Не надо было, да праздник там рядышком собирались большой праздновать. Молва принесла новость ту. Мы победнее уже жили. После беды, что с теми людьми приключилась, дела у табора плохо пошли, как будто сглазил кто или подменили наше счастье на горе - злосчастье.
Думали, что и обойдётся, что Янко малый был совсем, когда родителей его злые люди погубили, что не запомнил ничего. Ан нет, в отца пошёл, чертяка. Молчком да тишком, а дом деда своего поджог, за мать с отцом отомстил значит. Больше мы в тех местах никогда не бывали, стороной объезжаем. Несчастье они нам приносят. Потому как снова наш табор окружили солдаты, не успели мы уехать в края дальние. Забрали Янко. Он удачливее, видать, отца был, хитрее. Сбежал он с каторги сибирской. Сам сбежал и товарищей с собой увёл. Сбили они шайку разбойничью и промышляли не один год на землях российских. Бедных не обижали, а те, кто несправедливость творят, те от них слезами кровавыми плакали. Никакими деньгами откупиться не могли. Слава о Янко и его товарищах далеко пошла. Только, сколь верёвочке не виться, а конец всё одно будет. То ли предатель затесался среди молодцев, то ли что другое, а бой последний, говорят, жарким был. Многие разбойнички головы свои буйные сложили, многих повесили в назидание, чтобы не смела чернь против своих господ подниматься. Правда ли не знаю, но Янко не видели ни среди погибших, ни среди тех кого в плен скрутили. Янко таким цыганом был, что в игольное ушко пролезет, сухим из воды выйдет, сквозь огонь пройдёт не обожжётся.
Одни говорят, что когда солдаты его схватили, он искоркой горючей вспыхнул и погас. Другие, что ногой топнул и сквозь землю провалился. Третьи, что его втихаря убили, боялись, как бы народ на защиту его не встал. Верю я, что жив Янко. Много раз он был в боях раненый, битый-перебитый, а не может быть, чтобы безвестно сгинул он. Наши родичи дальние сказывали, что его израненного всего, в беспамятстве, подобрали люди странные. Увезли его в земли заморские, лечили лекарствами незнакомыми. Люди с глазами раскосыми. Другие, чем мы, а люди. Может память Янко отшибло, может ещё что, а может он в твоём сыне возродился, в Калле. Имя его наш лад тоже Колька будет.»
Так закончил свой рассказ старый баро Яков.
Ингрид, не выдержала, слезами залилась и рассказала про отца детей своих, которого Яаном звала и забыть кого не могла.
Тишина стояла, хоть косу об неё точи. Потом загалдели все, разом заговорили.
Стали Калле по плечам хлопать.
«Чуяло сердце мой, что неспроста меня свеча рождественская в твой дом, Ингрид, привела»,- сказала старая Мария -Кровь родную кровь чувствует."
«Теперь вы не просто нам знакомцы хорошие, а родня родная.»,- Мария обняла Ингрид и все за ней потянулись. Малыши к коленкам Ингрид прижимались, старики руку пожимали цыганки обнимали и вместе с Ингрид слёзы лили.
Всю зиму цыгане гостевали у новой родни.
Как солнце весеннее пригрело, дороги высохли собрались в путь.
В гостях хорошо, а в дороге лучше.
Малле на курсы женские при университете большом поступила, на сестру милосердия выучиться захотела.
Калле которого цыгане стали Колькой звать, полюбил внучку Мариину – Надию, материного благословения испросил да и окрутили их по цыганскому обряду. Лентой алой шелковой запястья связали и вокруг костра три раза обвели. По просьбе Ингрид, пастор молодых благословил. Имя Надие дали при крещении лютеранское, да никто того имени не запомнил. Надией, Надюшкой, Надькой кликали.
Калле к учению не прилежен был. Захотел он с цыганами идти. Разрешила Ингрид, сердце своё материнское скрепя. Обещали, что на каждое Рождество будут к ней приезжать и приветы посылать с кем только можно будет.
В таборе мальчонка был приблудный, волосом светлый, глаза – как озеро, что в этих краях плескалось. Подобрали сироту, с голоду все в его деревне померли. Трудно ему приходилось в таборе. К жизни кочевой не пригодным был. Ваняткой звали.
Спросили у Ингрид, не согласится ли сироту у себя оставить. Всё скрасит ей жизнь без детушек. Ану засветилась вся. Давно она о ребёночке мечтала. Оставили.
Две мамки у Ванятки сразу стало и отец, что полюбил своего Юссика, как душу, всему, что сам умел, его учил. На языке местном Ванятка – Юссик быстро болтать стал. В школу его определили.
Жили-поживали, большого добра не нажили, а и своего не потеряли.
Много ли мало ли времени прошло.Может год, может два.
Малле выучилась, за доктора замуж вышла. В городе жить осталась. Скоро и близнецами разрешилась – красивые пацанята, как две капли воды друг на друга похожи.
Калле приветы с цыганской почтой присылал. Как обещали, в конце каждого ноября к матери приезжали и оставались надолго. Надия дочь родила – Ингрид назвали на другой год другую принесла - Нюрку.
Как мы живём, так и они жили.
Можно бы и закончить историю нашу, а не конец ещё.
Лет пять с той поры прошло
Новое Рождество на пороге, а снега нет и нет как и в тот год, когда дети Ингрид своими дорогами по жизни пошли.
Дороги вьются тянутся, а кончаются когда-нибудь.
Терпением запаситесь. Скоро я все карты раскрою о прошлом расскажу и о будущем подумаю.