5.
Скоро сказка сказывается и дело от неё не отстаёт.
Жизнь быстрая и с возрастом всё ускоряется и ускоряется. Для ребёнка дождаться праздников мука мученическая. Дни тянутся и тянутся. На уроке скучном сидишь и слышишь, как стрелки секундная и минутная двигаются. Секундная торопится: слу-шай, слу-шай. Минутная поважнее будет. Часовая – совсем важный старичок. Идёт медленно, сам пузатый и палочка в руках. В непогоду, когда на улицу не пускают и дома скучно-прескучно, чего только не переделаешь за вечер: и почитаешь, и порисуешь, старые игрушки разберёшь, кота погоняешь, к взрослым пристаёшь- много чего успеваешь.
Становится человек старше и время его сжимается подобно коже шагреневой.
Как свои дети появляются, так в часу, как будто минут меньше стало и секундная стрелка бежит-торопится: у-спей, ус- , у...
Не замечаешь, как месяц месяц сменяет. Только костры на Яанову ночь жгли и венки плели, как уже свечи рождественские горят.
Ещё старше – время ещё быстрее.
Двойняшки ждали – дождаться не могли дня взросления своего. Калле надеялся с парнями взрослыми вина попробовать. Малле приготовилась косу в причёску замысловатую уложить и губы накрасить помадой, в городе купленной.
Для Ингрид промчались все 18 годочков, как день единый. Только–только младенчики грудное молоко пили, а вот и в школу пошли, не заметила, как закончили.
Куда теперь поведут их пути-дорожки? Как жизни сложатся? Одно хорошо – не поодиночке, вдвоём. Брат всегда за сестру заступится, сестра брата утешит. Не то что Ингрид, одна одинёшенька по жизни шла. Родни нет почти. Родные матушка с батюшкой рано на небеса отправились. Братьев-сестёр бог не дал.
Такие примерно думы думала Ингрид в то самое утро, когда наступил день рождения детей её.
Кастрюли дымятся. Ану с утра пораньше за готовку принялась. Пирогами пахнет.
Ёлка украшенная стоит. Столы в горнице накрыты. К вечеру гости потянулись.
Старая Мария потихоньку, на рассвете улизнула. Вернулась к обеду и не одна.
Двор заполонили шумные люди. Распрягли кибитки. Пеетер отвёл их коней к своим лошадкам в конюшню, насыпал овса. Мария привела весь табор на праздник.
Сказала, что отблагодарят песнями и танцами добрую женщину.
Растерявшаяся Ингрид выделила гостям непрошеным баньку. Как же в ненастье почти зимнее, они с детьми малыми в своих, легко продуваемых ветрами, кибитках?
Собаки цыганские сцепились с Кранцем. Развели псов по разные стороны двора, дали каждой по своей косточке. Глядь, обнюхались и уже из конуры Кранца не одна, а две морды торчат.
Хозяева между собой ладят и собаки общий язык найдут.Показали, что не зря хлеб едят и успокоились.
Женщины сразу по хозяйству помогать, как будто к себе в дом вернулись. Мужчины трубки раскурили. Смотрят, как юбки их жён, цветные, по двору развеваются.
Детям на сеновал разрешили, чтобы не мешались под ногами. С ними одну бабку старую отправили, истории им рассказывать. Молоком напоили ребятню. Те слушали, слушали и заснули. Бабка та раньше детей захрапела. Мальчишки ей усы жжёной пробкой начернили, сорванцы
Ингрид вдруг показалось, что это её семья – большая, шумная семья.
Смотрит, в дети её, как рыбки в воде, среди новых знакомцев.
Калле с парнями, Малле с девушками. Раздумала причёску делать. Девушки ей ленты яркие в косы вплели. На костюм национальный, с юбкой полосатой и блузкой белой шаль накинули, цветами яркими расписанную.
Смотрит Ингрид на дочь свою и удивляется: обычно строгая отличница Малле с парнями пересмеивается. Девушки уже и танцевать по-ихнему её учат.
Калле свою рубаху алую надел и, как вышел к гостям, так у Ингрид сердце и зашлось. Вспомнила Янко – Яана своего. Мало они времени вместе были, а запомнилa его душа женская.
Может не ошиблась старая Мария, может Янко из цыганского роду-племени был?
Потому и дети черноглазы, да волосом темны.
Праздник с вечерней звездой начался и всю ночь продолжался, до утра.
Тот праздник описывать – слюной изойдёшь. Каких только блюд не было на том празднике.Все ели от пуза и на завтра осталось. Пироги с собой по домам понесли тем, кто стар был да слаб, кто на праздники весёлые, увы, не ходок.
Вино сладкое, домашнее. Пили – не пьянели.
Сосед Волли с гармошкой пришёл, цыгане гитары свои достали, Ану с мандолины пыль стряхнула. Стар и млад ног в танцах не жалели. "Каэра Яана" и "Тульяк" плясали, и в "Барыне" Дуня, Андреса жена, из Изборска она родом, прошлась.
Всякие танцы танцевали. Даже городскую кадриль.
Цыганка молодая встала, плечами повела, начала медленно, потом быстрее и быстрее и никто не мог уследить, как её ножки босые пляшут.
Потом все вскочили и кто как умел под песню горячую плясали, пока силы не покинули гостей и хозяев. Под утро затянули цыгане песню протяжную, долевую.
Слов не понять, а о чём поют понятно. О жизни своей, о дороге бесконечной, о тепле костра.
К обеду дня другого похмелились, да пора и честь знать. Гости дальние по хуторам своим разъехались. Ближние пешие ушли.
Цыгане в дорогу засобирались.
Не вытерпела Ингрид, сама их остановила, предложила на денёк задержаться.
Стала Марию выспрашивать – расспрашивать, о чём она в ночь знакомства заикнулась.
Старый цыган, Яковом его звали, на Марию цыкнул: «Зачем старая былое вспоминаешь, раны бередишь?»
Молодые в таборе ту историю слыхали, да думали придуманная она, для красного словца чтобы холодные ночи за разговорами интересными коротать.
Старики помнили, что взаправду случилась история та.
Был тот цыган настоящим, на которого Калле, как две капли воды походит.
Сели ввечеру на лавки и пошёл рассказ, о котором и я вам поведаю.