День не заладился с утра:
терялась истина в беседе,
луна была без серебра,
а звон трамвая был без меди.
Затем в глаза сиял наряд,
что увеличив, что уменьшив,
и перебрался ум во взгляд –
не для ума наряды женщин.
Затем качнулась чуть стена,
на брудершафт лились напитки,
и была доля у вина
ещё в одной любви попытки.
Затем исчез куда-то свет,
колену стул неосторожно
напомнил – в боли счастья нет,
но и без боли в жизни невозможно.
Затем, как вдох у пустоты,
почти до остановки сердца,
и дальний голос с высоты,
звал на молитву иноверца.
Затем вновь место у крыла,
глас совести в укор природе…
Москва уже листву мела –
ведь бабье лето на исходе.
Всё в паутине рядом и окрест,
но паутинки тянутся в начало,
судьба где целовала крест,
и юность с юностью венчала.