В начале 80-х я работала в Библиотеке Академии наук на Биржевой линии Васильевского острова. Будучи поклонницей творчества Анны Ахматовой я уже побывала на её могиле в Комарово. На обратном пути не знаю по какому наитию угадала её домик - "собачью будку" по правую сторону от дороги, если идти от кладбища на станцию. Была у меня единственная книга стихов Ахматовой "Бег времени", что с рисунком Модильяни на суперобложке.
И вот, возвращаясь с кладбища, я подошла к домику, долго разглядывала его, стоя у закрытой калитки, размышляла, стараясь представить её жизнь в этих тесных стенах. Подошла женщина из соседнего дома, разговорились. Она рассказала, что сейчас здесь дача поэта Кима Рыжова, у него дети и очень весёлая жена, а смех у неё звонкий, как колокольчик. Сейчас они уже уехали пока, школа началась.
Я знала, что здесь, в Ленинграде живёт сын Анны Ахматовой Лев Николаевич Гумилёв. Он учёный, историк - востоковед, был не однажды репрессирован, сейчас уже в пожилом возрасте. О теории пассионарности и этногенезе, которую обосновал в своих трудах Лев Николаевич, в начале 80-х только, только начал просачиваться слух и то в учёных кругах. Мы, библиотекари, никакой литературы о пассионариях в книжном фонде не имели. Но для меня было важно лишь то, что Лев Гумилёв был сыном Анны Ахматовой, и уж кто-кто, а он-то много бы рассказал о своей великой матери. По справочнику я узнала его адрес: улица Большая Московская, 4, что недалеко от метро "Владимирская". Конечно же, я не замедлила однажды туда отправиться. Это был не первый этаж, но и не очень высокий. Примерно, второй или третий. Я позвонила. Дверь сразу же открыл Лев Николаевич.
- Здравствуйте, Лев Николаевич! - поздоровалась я. - Я из Библиотеки Академии наук. Могу ли я с Вами побеседовать об Анне Андреевне?"
Он отвернулся в длинный полутёмный коридор ( это была коммуналка) и громко сказал:
- Наташа! Тут об Ахматовой спрашивают.
- Хорошо! - ответил женский голос из комнаты с открытой дверью откуда-то справа. Тут же обратился ко мне, указывая рукой направо от входной двери.
- Проходите!
Мы вошли в просторную кухню, где стоял у левой стены недалеко от входа большой продолговатый стол, покрытый обычной клеёнкой, и параллельно ему у другой стены находилась газовая плита.
- Присаживайтесь,- сказал Лев Николаевич и приотодвинул от стола стул. Сам сел на стул с торца стола. Он был в простой клетчатой рубашке, а на переносье был приклеен маленький клочок газеты прямоугольной формы где-то 1 в ширину и 2 в длину сантиметра. Видимо, как-то поранился или ещё что-то. Седовласый, очень похожий на мать, с немного печальным взглядом умудрённого жизнью человека. Лев Николаевич спокойно смотрел на меня, ожидая вопрос. Я только хотела открыть рот, как в проёме дверей показалась крупная женщина с огромной тарелкой в руках, наполненной свежей очищенной рыбой. Я не просто опешила, её появление меня парализовало. Я не могла произнести ни слова. А она молча прошла к плите, и её спина оказалась в полуметре от меня. Между тем, Лев Николаевич как ни в чём не бывало по-прежнему спокойно ждал мой вопрос. А на плите уже заскворчало, зашипело, заверещало, потянуло запахом только что брошенной на раскалённую сковородку рыбы. Этот запах был отвратителен или так казалось мне. Создалась странная тупиковая ситуация. Всё это было оскорбительным в том смысле, что делало невозможным беседовать о великой Анне Ахматовой, и я... вскочила со стула.
- Извините, Лев Николаевич, но в такой обстановке я не могу вести беседу.
Он мог воспринять мои слова на свой счёт, как упрёк. Гумилёв молча встал и направился к выходу. Широко распахнул входную дверь. Подошла я.
- Ещё раз извините. До свиданья, - пролепетала я. Гумилёв промолчал.
Пока я спускалась по лестнице два пролёта, была тишина, и только когда оказалась ниже этажом, наверху раздался грохот. Это Лев Николаевич захлопнул дверь. Так великий учёный (а я ещё не знала, что он великий) выразил своё негодование по поводу нашей несостоявшейся "беседы". На обратном пути как только я не обзывала себя: дура, нахалка, недоумок, припёрлась, заявилась, видите ли, обстановка ей не понравилась... Что делать?! Не каждый великий учёный имеет свой личный кабинет для приёма посетителей, а уж при советских-то коммуналках...