Впервые разомкнувшая кольцо
Национальной скуки идеала,
Ты смотришь терпкой Турции в лицо.
И снова нечто — в сотый раз! — сначала.
Достоинством лучащийся верблюд
Чарует очи мягкостью кошачьей
И — совладелец ослика, Махмуд,
Теряется в сияньи стольких качеств.
Исполненный высокомерья цвирк —
Цикады приснопамятной сирена…
Что ангелам — смешной случайный цирк,
То смертным — непременная арена.
Нечастым типом женского чутья
И странным для Европы цветом кожи
Замкнувшийся в рутине бытия,
Мирок, своеобычный и несхожий,
Благопристоен в меру и жесток,
Как всякие, для большинства устроен.
И некто, по обличью осьминог,
Лишь в темноте не числится изгоем.
Глухая цепь Таврических гольцов
Иль ласковая цепкость местных «мачо»
Сопутствуют слиянью всех концов…
А третий — лишний! — мира неудачи.
Но равенство — в несмелой нищете…
И бьет челом измученный Челябинск
Немецкому рассудку и тщете —
Узду своих нелепостей ослабить.
…Потягивая темное вино,
Святые старики играют в нарды.
А небо, Джотто одушевлено,
Лелеемо великим Леонардо,
Стоцветных линий заплетая прядь,
В небытие пространство умещает.
А моря усыпляющая гладь,
Покачиваясь, время поглощает.
Иллюстрация Виктора Захарова