Вот — художка моя —
школа жизни,
где некогда я не учился.
Бегал, помню, в сады —
посмотреть, как марают холсты
и формуется глина…
Да охранника злил всё,
дразнил дядю Петю,
с которым потом
так душевно болтали
и пили «на ты».
Он, как прежде, седой,
вон выходит, гляди, за ворота.
— Что, опять тоскотня?
Иль по яблоки в сад?
Ух, я тебе, сорванец!
— И тебе — добрых дней! —
(У него, брат, такая работа.)
— Есть бутылка, дядь Петь.
А найдётся ли к ней огурец?
Доставай стаканы; из сторожки, —
закусим не глядя.
А потом проведи меня в классы,
где я до звонка не сидел,
не лепил, не чертил, не писал…
Да какой ты мне «дядя»?!
Вон какой молодой!
Это я за сто лет поседел.
Словно спал.
А теперь пожелал вот проснуться…
Дядя Петя, проснуться мне надо!
Пойми, очень надо?!
Проснуться…
— Вернёшься?
— Чего?
Ах!.. Конечно!
Чего б не вернуться?!
Вернусь, дядя Петя. Вернусь…
Экскурсоводом ли, экспонатом…
А уж матерьялом…
— Чем, чем?
— Матерьялом.
Глиной — уж точно вернусь.
Глупо так вот лежать,
обдуваемым всеми ветрами,
на заброшенном кладбище
вечности
срок коротать.
Ну а здесь —
новоявленный гений
своими руками,
вдруг да вылепит то —
из меня, —
что ни боги, ни мать,
ни отец, ни наставники,
жизнь… —
не смогли.
Отступились.
Сдались.
Да и сам-то —
уж сколько бы я не пытался…
А теперь-то навряд ли смогу.
Здесь, быть может, она,
или, может быть, он —
мой неопытный юный коллега, —
схватит, вытащит, явит
(в чём, увы, Сам Творец ни гугу) —
в перемену,
в курилке,
меж вторым и последним
звонком —
сконструирует — сам! —
человека,
да забудет на подоконнике
сохнуть.
Ну а я от него
колобком
в новый мир
убегу.
1 августа 2015 г.