Из цикла "Шедевры
мирового искусства".
Я приехал в Омск в августе 1976 года. Стояла дождливая, холодная, почти осенняя погода. Жёлтые листья берёз обильно усыпали тротуары. Настроение было соответственным природному – печально-ностальгическое. Я поехал в старый город, на окраины. Здесь улочки назывались линиями и состояли сплошь из деревянных построек. Когда-то я здесь вырос, моё детство прошагало по деревянным тротуарам одиннадцатой линии. Всё вокруг казалось чужим и незнакомым. Идя наобум, я пересекал неведомые перекрёстки и ничего не узнавал.
В одном из переулков из-под ног с криком вылетела стая галок. Это меня отрезвило. Я остановился, поймал такси и поехал в центр.
- Галки, галки! – что-то шумело в голове.
И я вспомнил местный музей, куда любил приходить с одной целью – постоять у акварели неизвестного художника.
Под акварелью было написано: "Галка и воробей, работа неизвестного (Саврасов?) художника". Именно так – я запомнил дословно.
Акварель была нежная, тонкая, любовно выписанная. Она изображала двух птиц в безмолвном диалоге.
Галка стояла мрачная и надменная, она держала в клюве червяка, которого перехватила у воробьишки. Тот изображал изумление, несогласие, готовность к компромиссу. Но галка не обращала внимания на его нелепые движения и притязания. Ещё немного, и червяк исчезнет в её чреве. Я представлял отчаяние воробьишки, его бессильное негодование, и всеми фибрами души ненавидел галку.
Мне хотелось ударить её чем-нибудь тяжёлым, но я не мог проникнуть внутрь акварели и понуро уходил, чтобы через день-два прийти снова с теми же мыслями и пожеланиями внести коррективы в несправедливость.
Сейчас мне вдруг остро захотелось взглянуть на работу неизвестного художника глазами взрослого человека.
В музее было пусто и холодно. Посетителей почти не встречалось. Я сориентировался по памяти и нашёл нужный зал. Всё было узнаваемо. Но акварели не было.
- Послушайте, - обратился я к служащей, пожилой матроне, - здесь была акварель неизвестного художника…
- Какая акварель? – безразлично спросила та
- "Галка и воробей". Очень интересная работа.
Служащая посмотрела на меня с изумлением.
- Тридцать лет обслуживаю этот зал, - ответила она, -но ничего подобного не помню.
- Ну, как же! – упавшим голосом возразил я. – Была акварель.
Матрона не удостоила меня ответом.
К нашему разговору прислушался высокий, остроносый человек, чем-то отдалённо напоминавший галку. Такой же чёрный и взъерошенный.
- Разрешите представиться, - сказал он, - Исидор Сергеевич Питерский, к вашим услугам.Не удивляйтесь столь странному сочетанию. Фамилия у меня от прадеда – купца первой гильдии, именем я обязан деду, политкаторжанину, отчество понятно, отцовское, скромный был человек, из совслужащих, бухгалтер. Я унаследовал его кроткий нрав.
- Вы искусствовед? – спросил я, и надежда блеснула мне вновь.
- Ну что вы! – ответил Питерский. – Я всего лишь работник прилавка. Проще сказать – мясник.
Он произнёс слово "мясник" так, что мне послышалось "палач".
Я вздрогнул, а Питерский невольно спрятал руки за спину.
- Что вам нужно? – сухо осведомился я.
- С вас причитается, - ответил этот странный человек.
Он вытащил руки из-за спины, и я снова вздрогнул, пальцы казались длинными и крючковатыми, или я уже был пристрастен?
Видя, что я не спешу выражать вслух каких-нибудь чувств, Питерский приблизил ко мне остроносое галочье лицо и прошептал:
- Ваша картинка висит в художественном зале Тобольского краеведческого музея. Кстати, она всегда там висела.
- Но я никогда не был в Тобольске!
- Хотите на спор? - предложил Питерский. - Поедем в Тобольск хоть сейчас.
Мне не нравился этот человек, и я нервно ответил:
- Простите, но у меня другие планы.
Питерский не уходил.
- Позвольте ваш адресок, - настойчиво произнёс он, - я сфотографирую ваш шедевр и пришлю вам. Просто так, из чувства симпатии.
Я колебался.
- Вы видно составили обо мне неблагоприятное мнение? - заметил Исидор Сергеевич. - Уверяю вас, я порядочный человек и проникся к вам симпатией.
Скрепя сердце я дал ему адрес своих омских родственников.
Через несколько дней Питерский прислал из Тобольска странную весточку.
В ней значилось следующее: "Дорогой мой! Произошло невероятное. Картинка, висевшая много лет на одном месте, бесследно исчезла. Очень загадочная история. Но я иду по следу. Буду держать вас в курсе".
Прочитав, я изорвал письмо в мелкие клочья и выбросил его в урну. Тревога не проходила.
Вечером того же дня я улетел к себе домой, в Среднюю Азию.
Должен сказать, что я редко сплю в самолёте. На этот раз меня неожиданно сморил странный сон.
Самолёт будто бы сел в заснеженном поле.
- Всем выходить! – приказала стюардесса.
Я покорно пошёл к выходу.
- Откуда здесь воробей? – удивилась стюардесса. Она замахала на меня руками и закричала:
- Кыш! Кыш!
Я стремглав вылетел в окно.
В поле стоял Питерский в виде галки.Я сразу узнал его. Он держал в клюве акварель неизвестного художника
- Гони валюту, - произнёс Питерский и захохотал.
- У меня нет валюты! – ответил я жалобно. – Я ведь всего лишь воробей.
- Тогда не обессудь! – сказал Питерский и проглотил акварель.
Я бросился на него и стал лупить его клювом и крыльями.
Он был сильнее, толкнул меня в снег и улетел.
Я закричал. Меня растолкали взволнованные пассажиры.
Самолёт шёл на посадку.
- Пристегнитесь! – посоветовала стюардесса, которая во сне выгоняла меня в окно. И участливо спросила:
- Вам что-то нехорошее приснилось? Успокойтесь! Посмотрите, как светит ташкентское солнце. Хорошего вам дня!
Через месяц омские родственники переслали мне ещё два письма Питерского, но я порвал их, не читая.
Для меня акварель была утеряна бесследно.
Рафаэль-Мендель
19 ноября 2015г.