Апрель, две тысячи плюс десять,
Полярный круг, дом, улица, фонарь.
Слова, которые так мало весят,
Но дело делают как встарь.
После моего слегка нахального предложения она отвела от меня взгляд и по ее лицу, по линиям рта, щек и глаз прошла целая гамма переживаний, виденная мной только у великих актрис мирового кинематографа. Это не была игра, это было состояние души, спроецированное на ее лицо, в котором были и смущение, и почти невидимая улыбка, и виноватость взгляда, направленного куда-то вдаль…. Никакой режиссер никогда бы не смог добиться дубля подобной сцены.
Я начал что-то говорить про ее чудесные серые глаза, и она вдруг перевела свой испуганно-насмешливый взгляд искрящихся глаз на меня, и я просто пропал в нем полностью, целиком, безвозвратно, вместе с лыжами, склонами, подъемниками и всей Вселенной. Что при этом выражало мое лицо во время этого не имеющего границ отсутствия – не знаю, однако подозреваю, что вид был достаточно глупым.
Вырвавшись из объятий бесконечности, я встал из-за стола и оказался у нее за спиной – решение, принятое на уровне первой сигнальной системы, оказалось верным, ибо переглядеть «эти глаза напротив» невозможно в принципе, но существуют же и другие виды оружия….
Ее шея напряженно ожидала чего-то, однако она продолжала сидеть прямо и неподвижно.
За окном по склону Айкуайвенчорр медленно двигался ратрак, перемигиваясь своими сигнальными огнями между собой и остатками остальной части Вселенной, причем квантовые вспышки следовали в изменяющихся фазах, и мой мозг из-за этого ускользающего несовпадения пытался дорисовать на темнеющем снегу склона фигуры Лиссажу.
Интересно, а что видит она? Ладно, я технарь и везде вижу иксы, игреки и постоянную тонкой структуры. Наташа имеет высшее медицинское образование и работает в одной из московских клиник. В один из первых дней нашего знакомства я обидел ее, сказав что врачи (я не знал тогда еще, что она принадлежит к этому сословию) не могут иметь тонко чувствующей натуры – слишком много человеческого материала проходит через них. Она горячо возразила: «Errare humanum est», типа – дурак ты, ничего не понимаешь.
Я осторожно кладу руки ей на плечи. Ее тело слегка напрягается. Чтобы снять напряжение, начинаю вспоминать наши первые совместные спуски – она первая, я за ней, иногда и параллельный слалом доставляет нам минуты радости. Она хорошо катается на сноуборде, я неплохо стою на лыжах.
– Наташа, твои плечи, такие хрупкие под моими ладонями, напоминают мне два крыла, легко несущие тебя вниз по склону. Легкий взмах крыльев – и ты уже далеко от меня, и мне приходится напрягаться, чтобы не отстать от тебя, не выбиться из ритма, задаваемого тобой, твоим телом, меняющим частоту и фазу совершенно невероятным образом. Мне приходится следовать за тобой иногда в фазе, иногда в противофазе так, чтобы наш совместный рисунок, оставляемый на пушистом снегу склона, был красивым, логичным и понятным высшим сферам всемирного разума.
Из ее тела постепенно уходит напряженность, однако взгляд по-прежнему направлен на мир за окнами моей квартиры.
– Твои уши, – продолжаю я, слегка касаясь мочек ее ушей, – слышат шум ветра и шелест снега, отбрасываемого твоим любимым зимним снарядом. Они слышат непередаваемый звук кантов, разрезающих лед склона, когда ты делаешь чудесные резаные виражи.
Она глубоко вздыхает и наконец поворачивает ко мне свое лицо.
– Ты такой милый и замечательный. И хорошо, что заговорил сейчас о кантах – что-то они у меня совсем держать перестали. Наточишь?
На следующий день канты ее сноуборда были острыми, как лезвие клинка дамасской стали.
Рисунок из Интернета