Метаморфозы
Наконец, родители не то, чтобы согласились – смирились. Знали свою кровиночку, ее упрямство, если станет на чем – с места не сдвинешь. Да и потом, пусть съездит, навестит места детства, может, одумается. И на ноябрьские Анка поехала в село.
Добиралась долго, она не помнила по детству, как утомительна дорога – поездом до Киева, автобусом до Богуслава, другим автобусом до самого села. Здесь час подожди, там полтора. Она устала, чувствовала себя пыльной, нечистой, тяжелый чемодан с московскими гостинцами отмотал ей руки. Радость предвкушения медленно истаяла.
В городе ее встретили на машине, приехал какой-то дальний родственник на новенькой «Волге». По приезду сразу усадили за стол, много ели и пили, много вспоминали, какая она, Анка, была озорница. Рассказывали подробно, со смехом, как она выпускала кур из сарая, потому что они слишком рано, по ее мнению, устроились на насест. Как боялась кабана, развалившегося у крыльца, и не могла зайти в хату, стояла плакала. Как таскала всех уличных котов, и потом Мария возила ее в город лечить лишай…
Анка через силу улыбалась. Ее смущал этот парень на «Волге», который теперь тоже сидел за столом. Тетка суетилась вокруг него, подкладывала в тарелку, уговаривала выпить чуть-чуть. Парень – Юрко – отнекивался, краснел, потел, не смел поднять на Анку глаз. А она не сразу разгадала все эти деревенские хитрости, чужая услуга ее томила, и хотелось, чтобы этот неловкий Юрко поскорее ушел.
Она не чувствовала себя здесь своей. Все здесь было не такое, как ей помнилось: слишком новый дом, городская мебель, жирная еда, приготовленная тоже по-городскому. Тетка с подкрашенными губами слишком громко смеялась. Ее дочки, моложе Анки, с грубоватыми лицами, смотрели на Анку настороженно, ревниво. К вечеру старшая дивчина заговорила с Анкой, называя ее на «Вы», стала упрашивать пойти с ними в клуб, в кино и на танцы:
- С Вами нас отпустят, а так придется дома сидеть… Праздник все-таки, ансамбль приедет.
Анка, чувствуя себя тетушкой-благодетельницей, решила им помочь. Про себя окрестила их – девы. Девам было лет по пятнадцать-шестнадцать, им хотелось наряжаться, веселиться, танцевать, шушукаться, ходить с парнями. Анка по себе помнила, как горит в душе это ожидание счастья, радости от простых незамысловатых танцулек, как волнуют девичью душу торопливые сборы. Навертела новым своим подругам прически плойкой, девы начистили перышки, но все равно осталась в них милая угловатость и неловкость. Тетка, вздохнув, заметила:
- Простые они у меня. Как ни наряжай, без толку. Ну ничего, в город поедут учиться, пообтешутся. Зато ты, Аня, с лоском, сейчас на вас все хлопци налетят, как мухи на варенье…
Тетка еще посетовала, что Юрко уехал, а то бы тоже пошел с ними, еще бы и на машине отвез. Сама бы Анка предпочла остаться дома, но подумала, что в клубе может увидеть Петра… Эта мысль ее страшно взволновала, аж сердце забилось.
Идти до клуба было далековато. Дорогой Анка все думала, что бывала здесь только летом, никогда не видела пустых осенних полей, голых садов, пожухлой травы. Нет, в ее памяти здесь было вечное лето, щедрое, роскошное… Теперь же небо вспухло серыми мягкими тучами. Того и гляди падет первый снег. Темнело быстро. А они все шли и шли… Вот наконец и главная улица, здесь есть фонари. Миновали старую школу. Анке показалось, что здание школы ушло в землю, стало ниже. Деревья же, наоборот, вытянулись, переросли крышу.
Потянуло влагой, здесь улица подходила близко к Роси, спуск к речной низине – всего за линией дворов. Анка заволновалась. Вот и знакомая калитка, ветхий забор… У Анки перехватило дыхание, она остановилась. Девы не заметили, наверное, они и не знали, что здесь-то и имели место быть все смешные истории, о которых сегодня говорили за столом, вот за этой старой калиткой. Для них – просто забытый, заброшенный участок. А Анка едва не плакала, но зайти внутрь не решилась. Темно, ничего не видать. И ей нужно быть здесь одной, одной, одной…
Анка разволновалась, у груди у нее будто затрепыхалась птица. Девы горделиво показывали ей новенький клуб, двухэтажный, с остекленным фасадом – не хуже, чем в городе. Фильм уже начался, а Анка все не могла отдышаться. Наконец, птица в груди успокоилась, притихла.
В зале разговаривали во весь голос, лузгали семечки, входили и выходили… Слышался матерок, пьяный смех. Все происходящее на экране было чужим, далеким, никому здесь не нужным и не интересным. Девы тоже водили носами – тягомотина! Быстрее бы уж танцы!
Но и танцев таких Анка не помнила в селе. Ансамбль действительно приехал, долго настраивал свои инструменты, заиграли наконец. Но никто не танцевал, девчата сбились в стайки, парни кучковались по периметру зала. Здесь была одна молодежь, ровесники Анкиных новых подружек. Холостые, кто постарше – остались на ступенях крыльца. Женатые же вовсе сюда не ходили.
Все были возбуждены, шумели, перекрикивали музыку. К девам подошел парень, слегка пьяный, завел какой-то разговор, мат через слово. Этого не было раньше на селе, не было!
Возмущенная Анка осадила парня, тот фыркнул и отошел. Девы приуныли, недовольно погладывали на Анку.
- Девчонки, как вы это позволяете? Почему терпите, не запрещаете им ругаться?
- Ну, они же это просто так. Зря Вы ему сказали, он теперь к нам не подойдет…
Анка прикусила губу. Наверное, она стала слишком взрослой для таких мероприятий. Девам-то все, похоже, нравилось, они вертелись во все стороны, оглядывались, пританцовывали. Тут уж и Анка поняла, что так пройдет весь вечер, все так и будут топтаться на месте, перекрикиваться, шуметь. И она решила уйти. Девы, похоже, обрадовались.
Когда вышла из клуба, птица опять трепыхнулась в груди, сердце кольнуло – как будто птица клюнула. По спине неприятно скользнул чей-то взгляд. Анка шла по темной улице, хрустела разбитым асфальтом, слушала собачий лай, перекатывающийся вслед за ней от двора к двору. Думала: как это по сельским правилам, можно ли ей зайти к Петру в хату? Прилично ли, удобно? Хотелось увидеть его, поговорить. Хотелось, чтобы вернулась чудесная гармония ее детства. А еще безумно хотелось стать на старом крыльце и – смотреть на Рось в холодном тумане, дышать стылой влагой. Луна подсвечивала темные тучи, они сделались полупрозрачными, отливали бронзой. Анка решилась, дошла до знакомой калитки, нащупала кнопку звонка. Зазвенело неожиданно громко, залаяла собака, загремела дверь в глубине двора, вспыхнул свет.
- Хто там? – окликнул женский голос.
- Здравствуйте. А можно Петра?
- Так немає його, - удивился голос, - у клуб пішов. Що сказати йому?
- Скажите, Аня заходила. Он знает.
- Аня? Яка Аня? Анка, ты, что ли? Миргородская? – захлопотал голос, и Анка неожиданно вспомнила, что у Петра была младшая сестра, кажется, Галя… Та уже гремела запором калитки, шикала на собаку, радостно зазывала Анку в дом, блестела любопытными глазами…
Анка принялась отказываться, дескать, хочет еще сходить до своей усадьбы, пока луна и хоть что-то видно. Галя шумно удивлялась, как это Анка не боится ходить одна в темноте, настойчиво приглашала ее подождать Петра. Насилу Анка ушла.
Значит, Петро был там, у клуба, значит, птица его почуяла. Почему не пошел за ней? Не узнал? Не ожидал здесь увидеть? Калитка не открывалась, Анка с силой толкнула ее, и она с хрустом обрушилась. Высохшие травы стелились по земле, длинные, косматые. Страшен стал заброшенный двор. Палисадник одичал, толстые сучья, голые сейчас, густо перевитые жгутами хмеля и плюща, выдавили плетень. Хата укоризненно глядела на Анку пыльными оконцами. Крыши, и правда, не было, внутри стен торчали голые ветки деревьев. У Анки слезы полились из глаз. Ах, бабуся, видела бы ты! Ах, Мария-Мария, на кого ты все здесь покинула!
Осторожно ступая, Анка подошла к крыльцу. Плетень еще держался, но и его опутали сорные травы, побеги вьюнка. Печально понурились высохшие стебли мальв, рассеявшихся, видимо, самосевом из палисадника. Черные грядки, однако, были ухожены, поблескивали в смутном лунном свете.
Вот она, Рось! Как и виделось в снах, укрылась в туман. И тоже густо обросла камышом и тростниками, стала много уже. Совсем другая, осенняя, печальная, но все равно прекрасная.
Все изменилось. Все стало другим. Теперь ей, Анке, здесь вряд ли найдется место. За спиной захрустели высохшие стебли. Анка боялась обернуться – ну, как и Петро теперь совсем не такой, как она помнила!
Он действительно стал ниже – или это она выросла? Черты лица затвердели, загрубели. Плечи опустились, изменился наклон головы, прежде горделиво посаженной на широких плечах. Глаза прищурились, потухли. Прежде Анка считала Петра красивым парнем. Особенно хороши были четкая линия твердого подбородка, загорелый тон лица, румянец, ясные очи. Теперь же перед ней стоял чужой уставший человек, уныло повесивший голову, с провалами на месте щек, с залысинами…
- Петро, что с тобой стало? – сорвалось с ее губ.
- Ничего, - пожал плечами. Закурил.
- Да нет, это я так, - спохватилась она. – Не обращай внимания. Просто не ожидала, что ты стал такой…
- Обыкновенный? – невесело усмехнулся он.
- Нет! Взрослый…
Он качнул головой:
- Ты зачем приехала, Аня?
Он никогда раньше не называл ее Аней.
- Ты передал привет, и я подумала…
- Зря. У нас уже давно своя жизнь у каждого. Детство ушло.
Сказать было нечего. Анка лихорадочно соображала, что она ехала к Петру, а вместо него пришел этот вот незнакомый человек. Она хотела спросить, как ни в чем не бывало, как он живет, как дела. Но все было лишним, ненужным.
Петро спокойно докурил, спокойно бросил окурок. Сказал равнодушно:
- Давай я тебя провожу. У нас тут ночами не ходят.
Анка сквозь слезы пробормотала:
- Подожди за калиткой, я сейчас, чуть постою, посмотрю на Рось.
Она отвернулась к реке, чтобы не видеть его невозмутимого кивка. Птица уже давно била крыльями, ударялась о стенки, клевала прутья решеток. Анка глубоко вздохнула. Птица на секунду успокоилась, потом с силой расправила крылья, сломала наконец хлипкую клетку и вылетела на свободу…
Анка летела над пустыми полями, над речной низиной. Лунный свет приятно холодил лицо. Она видела под собой пожухлые травы, длинные, как русалочьи волосы. В полном безветрии они медленно клубились, как водоросли. Из камышей на нее глядели чьи-то прозрачные глаза. Кто-то давно ждал ее здесь. Она наконец-то вернулась.